Да, Нина Сергеевна принадлежала к тем женщинам, которые считают нападение лучшей формой защиты, он это понял.
Ну что же, надо сбросить маскировочную сеть с пушечной батареи. К женщинам следует относиться без жалости, иначе они уверуют в свою безнаказанность и не дадут вам житья. Кто-то из философов говорит, что к ним надо подходить с плетью. Он приятно улыбнулся и ответил:
— Я и не знал, что она больна. Наоборот, сегодня она выглядела значительно решительнее, чем всегда. Только что она заходила ко мне и потребовала назначения в лабораторию к Андрею Игнатьевичу…
— И вы ей, конечно, не разрешили? — на лице Орленовой жили только глаза и улыбка, и в глазах проглядывал испуг, в улыбке — опасение.
— Почему же? Я думаю, они сговорились с Андреем Игнатьевичем заранее. Ему необходима помощница, а Марина Николаевна весьма упорная женщина…
Короткий взгляд, проникший сквозь ее расширенные зрачки куда-то глубоко-глубоко, может быть прямо в душу, вдруг открыл ему Нину Сергеевну так, как он, наверно, никогда бы не узнал ее, проживи бок о бок годы. Она боялась быть отвергнутой и была мстительна. Улыбышев не стал торжествовать свою победу и только скромно спросил:
— Могу ли я навестить вас вечером?
— Пожалуйста, — холодно сказала она. Но беглый взгляд, который Нина Сергеевна бросила на него, показал ему, что она не понимает, как он осмеливается вновь напрашиваться в гости, и любопытство ее задето. Неужели он так влюблен, что даже позор недавнего изгнания на него не действует? И в то же время во взгляде ее промелькнула надежда.
Улыбышев понял — Нина Сергеевна страстно хочет помирить его с мужем. Ну что же, пусть, он согласен идти любым путем, лишь бы достичь победы.
Он был вполне удовлетворен результатами маленького сражения. Взглянув на итоги вычислений Орленовой и попросив для приличия проверить одно из них, хотя цифры заслоняла зеленоглазая русалка в морской воде и золоте, он отошел ко второму столику, к третьему и, наконец, выбрался на свободу. Там он прислонился к стене и тяжело вздохнул. Неужели он в самом деле так очарован Орленовой, что замыслы Райчилина тут ни при чем? Проведя рукой по лицу, словно этим жестом можно было стереть ее образ, он медленно направился дальше. На сердце была странная тяжесть. Теперь он уже жалел, что швырнул мину замедленного действия в благополучный мирок Нины Сергеевны Орленовой. Не так ли переживал он сам первые намеки бывшей своей жены на то, что она не может оставаться с ним? В конце концов, это было отравленное оружие, стоило ли браться за него?
Но в то же время обиженная душа его взывала к мщению. Для того чтобы проникнуть в крепость, надо прежде всего взорвать ее. А дом Нины — ее крепость. Пусть только качнутся стены крепости, и Орленова сама протянет руки за помощью. И протянет их к нему! И он спасет ее…
Он шел и разговаривал сам с собой, спорил и доказывал, подтверждая известную истину, что влюбленный не бывает одинок. Он или уговаривает любимую, или ссорится с нею.
2
Андрея до такой степени поразило появление в его лаборатории Чередниченко с предписанием Улыбышева немедленно приступить к работе, что он, читая бумагу, забыл даже поздороваться. Марина ждала, неторопливо оглядывая лабораторию. Сконструированные и оказавшиеся негодными образцы приборов лежали в углу, как на кладбище, словно испытатель нарочно оставил их, чтобы они постоянно напоминали ему о тщете усилий. «А впрочем, — подумала Марина,— может быть, сильные люди так и должны поступать, чтобы всегда иметь возможность проверить, на чем же они обожглись в предыдущий раз?»
— Вы забыли мое имя? — усмехнулась она, когда Орленов, опустив руку, в которой трепетала, словно уже успев наэлектризоваться, злополучная бумажка, посмотрел на свою новую сотрудницу.
— Простите. Здравствуйте. — Он швырнул бумажку на стол и протянул руку. — Как вы себя чувствуете?
— Хорошо. Я уже привыкла к своей маленькой неприятности.
Она сделала такой жест, словно отстраняла навсегда любую попытку заговорить с ней об этой «маленькой неприятности».
Андрей озабоченно оглядел девушку, потом искоса взглянул на жужжащие, подобно гигантским насекомым, приборы, как будто сомневаясь, куда же поместить ее? Она уловила этот нерешительный взгляд.
— Я ведь не кролик или птичка, — усмехнулась она самыми краешками губ. — Не беспокойтесь обо мне. Введите меня в курс дела и приступим к работе.
— Боюсь, что здесь для слабонервных довольно жарко, — смущенно сказал Андрей. — Здесь не тот вольтаж, к которому вы привыкли.
— Ничего! — она со странной для нее беззаботностью тряхнула головой. — Я пришла к выводу, что для меня практически полезно дышать ионизированным воздухом. Он излечивает мою болезнь….
— Разве что так, — с сомнением сказал Андрей, уловив брошенный ею взгляд на вольтметр. — Однако имейте в виду, что здесь не следует включать электрический чайник вот в эти высоковольтные вводы, что щипцы для завивки волос лучше нагревать дома на плитке и не пользоваться для этой цели моей дуговой лампой, так как она развивает температуру до полутора тысяч градусов… — Он решил вести разговор в юмористически-насмешливом тоне, чтобы сразу поставить ее на место. Кто знает, какая тайная мысль руководила Улыбышевым, когда он посылал Чередниченко сюда.
— Это вы объясняли еще в прошлый раз, — смирно ответила она. — Я хотела бы знать, как далеко вы продвинулись по теме?
Живой интерес, прозвучавший в ее голосе, утихомирил Орленова. Она не хуже самого Андрея знала, как обращаться с испытателями и экспериментаторами. Они чувствительны к проявленному интересу, как самый лучший электрометр к наличию электрического потенциала. И разрядить электрометр легко, как и испытателя, которому достаточно одного скептического замечания, чтобы все его вдохновение пропало.
«Что ж, будем как дети», — со смиренным лукавством подумала она и приготовилась слушать.
Марина не первый год занималась проблемами энергетики. Правда, до сих пор она ограничивала себя разработкой только маленьких, посильных задач. Сам характер Марины, сдержанный, спокойный, не позволял ей увлекаться и обольщаться несбыточными надеждами на необыкновенные открытия. Хотя она понимала, что живет и работает именно в пору великих открытий, когда человек сумел проникнуть в самые сокровенные тайны мироздания, себя она исключала из отряда первооткрывателей и не преувеличивала своих возможностей.
Еще девочкой, школьницей Марина увлеклась наукой и теми надеждами, что таились в ней. Уже в детстве она впервые познала силу машин, переделывавших не только природу, но и сознание людей, ее земляков и родичей из украинской деревни.
Но по мере того как Марина взрослела, переходила из школы в институт, из института к робким попыткам самостоятельной работы, дорога ее становилась труднее. То, что в юности казалось таким простым — прийти и открыть!— теперь удалялось все дальше, скрывалось за непреодолимыми преградами, переступить через которые она как будто и не имела сил. Знания ее, возрастая в объеме, совсем не приближались к познанию, наоборот, чем больше она узнавала, тем больше оставалось непознанного. А пренебречь непознанным и попытаться извлечь какую-то выгоду из тех ограниченных знаний, которыми она овладела, как делали это ее бывшие однокашники, она стыдилась. И она сознательно суживала поле своих научных наблюдений, избрав из всей многообразной науки об энергетике, казалось бы, простейший раздел — использование ветра. Здесь, она это знала, у нее будут свои маленькие радости и победы.
Ее отец, продолжавший работать в колхозе и тоже увлеченный механизмами, молча гордился успехами дочери. Возможно, что он, осматривая новую технику, прибывавшую в колхоз, ждал, что где-нибудь увидит марку с ее именем. Однако он не торопил Марину.
Впрочем, она с полной добросовестностью помнила о своем долге перед отцом и другими колхозниками, вырастившими ее. Недаром же и малую свою работу она связала с колхозами. В свое время ее очень огорчило замечание Орленова о том, что еще не скоро колхозники примут на вооружение ветростанции, но она запомнила и то, как Орленов обещал, что они вместе поработают над созданием новой ветроэнергетической техники, более дешевой и удобной, и тогда ее малое энергокольцо займет свое место в общем хозяйстве колхозов. И пусть Марина решит только частную задачу, все равно это будет её детище и никто не отнимет того внутреннего удовлетворения, которое возникает у человека после победы.
Такое отношение к науке не мешало Марине уважать других исследователей, которые порой стремились к целям бесконечно далеким. Она давно уже разделила всех людей науки на две категории: одни — пророки, предугадывающие будущее и приближающие его, другие — исполнители. Если бы не было в науке первооткрывателей, второй категории исследователей осталось бы механически переделывать то, что было уже сделано до них.
Орленов, несомненно, принадлежал к первой категории, а сама Марина — ко второй. И это не умаляло ее в собственных глазах, наоборот, следуя за Орленовым, Марина как бы сама приближалась к истокам мысли, куда дорога открыта только смелым. Порой ей казалось, что Андрей мог бы за свои идеи взойти на костер, тогда как сама она, конечно, испугалась бы одного вида пламени. Но, находясь рядом с ним, Марина могла бы или во всяком случае желала бы провести его мимо возможных костров, что чудились ей. Несомненно, она возвеличивала Орленова — смиренно склонившемуся всякий выпрямившийся кажется выше, — но, даже и понимая это, продолжала смотреть на молодого ученого с тем же восхищением, невольно выдавая себя, хотя и не желала этого.
Однако желание пойти помощницей к Орленову все же не имело прямого отношения к науке. С некоторых пор она стала замечать пробелы в своей тщательно обдуманной и, казалось бы, проверенной теории о двух типах ученых. И виноват в этом был Улыбышев.
В самые первые дни своей работы в филиале Марина отнесла Бориса Михайловича к первой категории — открывателей и стала поклонницей его конструкции. Этому поклонению не помешало и ухаживание Улыбышева, которое она в свое время резко отклонила. Что же, и самые гениальные люди ошибаются, ошибся и Борис Михайлович, посчитав, что глаза ее сияют от восторга перед ним, тогда как восторг вызывала его работа. Узнав правду, Борис Михайлович свою ошибку принял с юмором, и внешне они остались друзьями. Но потом облик Улыбышева начал все больше тускнеть в глазах Марины. На светиле появились какие-то пятна, постепенно затемнявшие его. Служение науке, считала Марина, должно быть бескорыстным. Конечно, государство создает самые лучшие условия для творчества и в благодарность за труд предлагает творцу максимум возможного. Но как можно превращать науку в лестницу для самовозвышения? Нет!
И вот конфликт Улыбышева с Орленовым. В добрых намерениях Андрея она не сомневалась. Что же тогда мешает Улыбышеву принять их, как принимала такие же критические замечания сама она? И побуждения директора казались ей все более некрасивыми.
Пока Марина еще боялась точных определений. Но даже ее маленький опыт подсказывал, что там, где возникает подобная борьба, не остается места для подлинной науки. Конъюнктурные соображения заставляют Улыбышева торопиться. Если Орленов не прекратит своих нападок, Улыбышев постарается избавиться от него. Каждую ошибку он поставит в счет и, конечно, преувеличит ее. То, что Орленов не может закончить свой прибор, будет объявлено намеренным поступком. Значит, надо помочь Орленову, как бы это ни было неприятно его жене или даже ему самому.
Вчерашнее заседание Ученого совета показало, что Орленов ничего не смыслит в борьбе честолюбий. На первый раз Улыбышев вышел победителем. Он сумел не только унизить Орленова, но и представить его в смешном свете. Марина не могла простить себе, что не заступилась за Орленова, как это сделал Марков. Может быть, теперь ей удастся ему помочь? Вот почему с ученической старательностью она слушает сейчас объяснения Орленова, пытаясь в деталях понять его замысел…
Объяснение Андрея захватило и восхитило ее в течение первых же минут. Она любила проникновение в природу вещей, пусть ей не всегда удавалось самой быть последовательной и смелой до конца. Зато никто лучше ее не мог бы понять другого исследователя. А перед ней был незаурядный исследователь, который не просто постигал природу эмпирическим путем, но и мыслил. А догадка всегда идет впереди опыта,
Орленов рассказывал Марине то же самое, что недавно Вере Велигиной. Но такая разница была в восприятии двух этих посетительниц, что он невольно подумал о том, как много помогает восторг зрителя изобретателю.
Да, у Чередниченко был великий талант слушателя. Она вдохновляла одним своим присутствием! И Андрей с неясной горечью подумал о том, что Нина никогда не интересовалась его работой так, как Марина. Правда, у Нины было оправдание: она мало что знала и понимала в его работе. Но разве недостаточно было бы, если бы она хоть расспрашивала его? Или хотя бы, попросив показать ей лабораторию, не выказала того страха, какой она показала тогда? Он не требует и не мечтает, конечно, чтобы жена была помощницей в его труде, но ведь ободрение почти всегда не менее важно, и тут совсем не так уж необходимо знание, достаточно веры в любимого человека!
Поймав себя на таком сравнении, Андрей неожиданно рассердился на Чередниченко и замолчал. Марина удивленно взглянула на него, однако не стала требовать продолжения. Примолкнув, рассматривала она приборы, потом присела к столу и принялась читать записи об опытах. Записей было много, опытов тоже, из них больше неудачных, нежели удачных. Чередниченко понимала, что это было в порядке вещей. Такое отношение к делу понравилось Орленову. Он вдруг понял, что с помощницей ему будет легче. Особенно понравилось то, что Марине не надо растолковывать и повторять пройденное. Она все понимала с полуслова.
Оставив ее разбираться в записях, Андрей занялся последним образцом своего прибора. Контактный предохранитель модели обладал неприятной особенностью. После какого-то времени нормальной работы он вдруг вспыхивал, как факел, швыряясь искрами во все стороны, словно ему надоедало подчиняться. Орленов перепробовал десятки разных материалов, но каждый раз в самый неподходящий момент (так бывает обычно: кинолента рвется на самом интересном месте, а опыт не удается в самый напряженный момент!) он вспыхивал, и только система других предохранителей спасала прибор.
— Посмотрите серию испытаний от девяностого до сто двадцать третьего, — оказал Андрей, поднимая голову от аппарата. Ток был выключен, и он спокойно копался в предохранителе, не боясь, что опасная искра вспыхнет в то самое время, когда он касается деталей.
— А почему у вас такой сердитый голос? — спросила Марина, вновь склоняясь над записями.
— Она еще спрашивает!— возмутился Андрей.— Тридцать три опыта, а предохранитель все горит! При таких темпах я могу прожить Мафусаилов век и все-таки не закончить работу!
— И под старость вас выгонят из филиала? — поддразнила она.
— Боюсь, что Улыбышев сделает это значительно раньше, — сердито сказал он.
— Конечно, если вы будете повторять такие выступления! — невозмутимо согласилась Марина. — В конце концов, здесь все люди, ангелов нет, а человека с таким неприятным характером, как у вас, трудно переносить.