— Позвольте, зачем же вы меня сюда пригласили, если считаете, что Улыбышев прав? — нахмурился Пустошка. Эта хмурость совсем не шла к нему: лицо его как бы поделилось надвое: на лбу сердитые складки, а на губах все та же извиняющаяся гримаса. Так бывает в летней грозе — над головой тучи, гром, молнии, а в стороне — рукой подать — сияет солнце.
— Я хотел познакомить вас с нашим секретарем партбюро, — поспешил ответить Орленов и уже без прежнего энтузиазма позвонил Горностаеву.
Секретарь партийного бюро находился на ферме. Его долго искали, а когда он подошел к телефону, в голосе его слышалось настоящее раздражение.
— В чем дело, Андрей Игнатьевич? Имейте в виду, у меня в запарочном котле повышено давление, говорите побыстрее!
Вас хотел бы повидать Федор Силыч Пустошка, — сказал Орленов, не обращая внимания на возбужденную сигнализацию инженера, который размахивал руками и шептал: «Вместе с вами! Вместе с вами!»
— А вы бы, Андрей Игнатьевич, не ввязывались в это дело, — раздраженно сказал Горностаев. — И так пошли разные нехорошие слухи, будто вы на личной почве ссоритесь с директором, а тут еще…
— Что? Что? — переспросил Андрей. У него прервалось дыхание, и от этого вопрос прозвучал так странно, что Горностаев на другом конце провода умолк. Последовала пауза, потом Горностаев уже мягче и спокойнее сказал:
Ну, если вам с этим Пустошкой не терпится, приезжайте сюда. На центральном складе стоит наш грузовик, садитесь и приезжайте…
Когда Орленов положил трубку и повернулся к Чередниченко, чтобы рассказать ей, что можно, а чего нельзя делать в его отсутствие, она нетерпеливо спросила:
— Что он вам сказал? На вас лица нет!
— Предложил ехать на грузовике, а меня укачивает, — с трудом пошутил Андрей. Его удивила настороженность Марины. Должно быть, она услышала, как дрожал его голос, когда он ответил Горностаеву, и догадалась обо всем. Андрей очень хотел бы, чтобы Чередниченко потеряла свою догадливость где-нибудь по дороге в лабораторию или проявляла на ком-нибудь другом. К сожалению, он, кажется, долго не будет спокойным.
Пустошка терпеливо ждал, пока Орленов объяснял Марине порядок работы. Девушка слушала плохо, и инженер побаивался, что при такой рассеянности она что-нибудь перепутает. Этого же, кажется, побаивался и сам начальник лаборатории, потому что вдруг свирепо закричал:
— Слушайте, Марина Николаевна, я сейчас же запру лабораторию на замок, если вы не перестанете глазеть на меня! Ведь вы совсем не понимаете объяснений!
После этого замечания дело пошло быстрее. Чередниченко покорно повторяла то, что говорил Орленов, записывая в особом журнале порядок работ, и инженер немного успокоился. Ему так нравились эти люди, их дело, что он все время чувствовал себя неловко оттого, что пришел и помешал им. Конечно, его пригласили, но на приглашение-то он набился! И с облегчением вздохнул, когда Орленов сказал Марине:
— Ну вот, теперь день не пропадет, если только вы не вздумаете открывать Америку. Имейте в виду, для открытия Америки одной смелости недостаточно. Так что оставьте свои попытки по крайней мере на сегодня.
Пустошке было жаль Чередниченко, которую Орленов обижал столь беспощадно. Сам Федор Силыч просто не мог себе представить, как можно разговаривать так грубо-насмешливо с кем бы то ни было, тем более с такой красивой и взволнованной девушкой, как Марина Николаевна. Однако Марина Николаевна почему-то не обижалась, то ли привыкла к резкому характеру своего начальника, то ли считала такое обращение заслуженным. Про себя Пустошка подумал, что надо будет как-нибудь заступиться за бедную сотрудницу…
Прогулка по острову на грузовике инженеру очень понравилась. Машина шла под яблонями и грушами, на которых уже висели крепкие плоды, потом бежала по полям между двумя полосами начинавшей желтеть пшеницы, затем поплыла прямо по лугу, рассекая море трав, как корабль. Ему редко приходилось бывать за городом, и он был взволнован тем, что сразу за стенами лаборатории находились луга и сады. Вот так, вероятно, будет при коммунизме. Природа и техника объединятся, не мешая друг другу. Конечно, не сразу, а тогда, например, когда ученые научатся аккумулировать электрическую энергию в компактных чистеньких аппаратах, которые можно будет перевозить с места на место, как современные аккумуляторы для автомашин, только, конечно, те аппараты будут скрывать в себе силу хорошей электростанции… Тогда отпадет необходимость в дымных печах и цехах, тогда заводы будут окружены полями и садами, как эти лаборатории острова. А вместо грузовика, стреляющего выхлопной трубой, людей повезут электромобили. Почему-то ему представилось, что люди будут похожи на Марину Николаевну и на Орленова, только мужчины, разумеется, будут вежливы и мягки!
А впрочем, может быть, вместо электроаккумуляторов будут еще более удобные установки, использующие атомную энергию. Он бы даже предпочел такие установки. Говорят, что наши ученые упорно и усердно трудятся над их созданием…
Орленов и Пустошка ехали стоя, навстречу ветру. Орленов упирался руками в крышу кабины, покачиваясь на пружинящих ногах, и задорно покрикивал, когда надо было наклоняться, чтобы ветви деревьев не хлестали по лицу. Пустошка держался за его плечи и послушно приседал всякий раз, когда Орленов командовал. Наконец он заметил, что сам-то командир совсем не нагибается, и открыл глаза. Сад они уже проехали, а Орленов все еще подавал шутливые команды. Пустошке понравилась шутка, и он сам начал что-то кричать, оторвался от Андрея и попытался устоять на ногах, хотя грузовик на неровной дороге подбрасывало, как утлое суденышко в бурю.
— А говорили, что боитесь качки! — прокричал Пустошка.
— Почему? — удивился Орленов. И вдруг вспомнил слова Горностаева и свой ответ на вопрос Марины. Лицо его сразу стало сухим, жестким, и Федор Силыч удивленно посмотрел на него, не узнавая веселого спутника.
— Горностаеву сообщили, что я выступаю против Улыбышева из личных побуждений, — сказал Орленов, ничего не объясняя. — Это куда хуже, чем качка на грузовике…
— А-а-а… — протянул Пустошка. — И вы не хотели тревожить Марину Николаевну?
— Я не хотел пускать чужого человека в свою жизнь, — поправил его Орленов.
— А мне показалось, что Марина Николаевна…— начал Пустошка и вдруг умолк.
— Что — Марина Николаевна? — раздраженно спросил Орленов.
— Нет, я подумал, как это подло — в большом деле ссылаться на мелкие чувства, — пробормотал инженер.
— Да ладно уж, договаривайте. Одни говорят, что я ревную жену к Улыбышеву, а вы уверены, что Чередниченко чуть ли не моя любовница! Нечего сказать, хорошего союзничка вы себе выбрали! — сердито произнес Орленов.
Горечь и обида, прозвучавшие в голосе молодого ученого, направили мысли Федора Силыча по другому руслу, и замешательство его прошло. Борьба, как видно, разгоралась не на жизнь, а на смерть, если противник прибегал к таким средствам. Надо было бы предупредить Орленова, что противник располагает и не таким оружием. Нельзя приглашать союзников, не раскрыв им честно опасностей, которые предстоят.
Однако Орленов стал таким колючим, что с ним об этом не заговоришь. Придется сначала посмотреть, что представляет собой Горностаев, а потом уже решить — выключить ли молодого ученого, который так понравился Пустошке, из борьбы или же, наоборот, посвятить его во все неприятности. Директор завода только что намекнул Федору Силычу, что завод может работать и без него.
Горностаев ожидал посетителей у сенного навеса возле фермы. На его соломенной шляпе, как странные украшения, торчали пучки сена и травы. Несколько травинок запуталось в усах, словно он сам превратился в травоядное.
Орленов и Пустошка, спрыгнув с машины, направились к Горностаеву. Сейчас они шли поодаль друг от друга, как поссорившиеся муж и жена. Горностаев взглянул на них и мрачно улыбнулся в усы. Ничего себе парочка! Если между ними нет даже согласия, так можно себе представить, что они могут сделать! А Борис Михайлович испугался! Было бы кого бояться!
А Пустошка? Так вот каков он, этот «враг №1», как называет его Борис Михайлович. Странный тип! Непонятно, почему Улыбышев так нервничает. Клетчатые брюки, вид дачника на отдыхе, ничто не вяжется с образом опасного врага. Должно быть, Борис Михайлович, по подозрительности, какая часто овладевает изобретателями, преувеличил возможности Пустошки. Он даже не похож на инженера.
Орленов с любопытством оглядел подвесную дорогу. Нет, Горностаев не терял времени даром. Он не тратил его на борьбу с ветряными мельницами, не ездил по вздорным поводам искать помощи и консультации, не связывался с Пустошкой. Он работал! Возле сенного склада стояла странная машина, похожая на сенокосилку, только вместо ножей в ней были соединены несколько грабельных рядков. Они составляли вместе один полный цилиндр. Андрей еще не представлял себе, как она должна работать, но ясно было, что это какой-то своеобразный механизм из тех, что должны были по замыслу Горностаева облегчить труд людей на молочной ферме.
Горностаев, заметив любопытство Орленова, подобрел.
— Интересно? — спросил он, поздоровавшись.— Вот, соорудил! Долго думал, но, кажется, нашел…
— А я вот никак не могу понять, что это за механизм, — признался Орленов.
— Сейчас увидите! — милостиво сказал Горностаев и посигналил кому-то рукой.
На крыше здания зажужжал мотор, подвесная дорога дрогнула, тросы ее закачались и загудели! И Орленов увидел, как с далекого поля поплыла вагонетка — сначала она казалась не больше мухи. Но вот вагонетка с грузом свежескошенной травы приблизилась к сенному сараю. Вот она повисла над люком в крыше и перевернулась. Трава упала с глухим шуршанием, принося с собой запах ветра, поля, солнечного зноя. И в тот миг, когда трава падала, странная машина, заинтересовавшая Орленова, пришла в движение.
Она была действительно здорово придумана! Автоматический выключатель сигнализировал мотору машины о прибытии вагонетки. Мотор заработал, и странная машина начала собирать и связывать траву в охапки. В то же время она пододвигала охапки к крюкам второй подвесной дороги, что уходила из сарая в здание фермы. Горностаев привычным движением втыкал крюк в охапку травы, тросик натягивался, канат двигался, и эшелон свежего корма неторопливо втягивался в ферму, словно поезд входил в депо.
Воткнув крюк в последнюю охапку травы, Горностаев сделал приглашающий знак своим посетителям и пошел внутрь здания фермы. Канат все еще двигался, отвозя свою ношу к дальним стойлам. Коровы, как видно уже привыкшие к новому способу доставки корма, равнодушно следили выпуклыми карими глазами за движением травы, а охапки, задевая за деревянные затворы, с глухим шумом падали прямо в кормушки.
— Здорово! — восхищенно сказал Орленов.. Пустошка только покачал головой.
Удовлетворённый восхищением зрителей, Горностаев снял шляпу и вытер лицо платком.
— Ну, с чем пожаловали?— спросил он добродушно.
Орленов взглянул на инженера, предоставляя тому право начать. Пустошка поежился, будто укладывал на спине поудобнее ношу, которую взвалил на него Орленов, но начал довольно решительно:
— На заводе издан приказ о немедленном выпуске трактора Улыбышева. Только вмешательство филиала может приостановить это издевательство над техникой…
— А вы уверены, что это издевательство? Других слов у вас нет?
— Дело не в форме, Константин Дмитриевич! — воскликнул Орленов, приходя на помощь инженеру.
— Спокойнее, Андрей Игнатьевич! — Горностаев поднял руку, как будто просил тишины на собрании.— Сказать можно что угодно, а где доказательства?