Но, странное дело, теперь, когда Подшивалов и сам помогал ломать эти замки и заборы, ему стало легче. Уже другим тоном, деловито спокойным, он начал обсуждать детали поездки. Ехать лучше поездом, прошлый раз он ездил с Улыбышевым на машине и проклял поездочку, всю дорогу укачивало. А Андрей Игнатьевич еще слаб, вообще, может быть, лучше было бы подождать несколько деньков.
— Мы поедем завтра, — отрезал Орленов.
И Подшивалов, подписывая командировки, подумал: этого человека остановить невозможно, как невозможно остановить лавину. Ему стало не по себе, ведь лавина-то падает на филиал, однако он не стал ставить подпорки, достаточно ставил их Улыбышев, подпорками тут ничего не поправишь! — и подал бумаги Орленову. Орленов встал, протянул руку и вышел из кабинета, как будто торопился на станцию за билетами. Чередниченко кинулась за ним.
— Вот и кончилась наша спокойная жизнь! — со вздохом сказал Подшивалов, когда захлопнулась дверь.
— Ее давно надо было прикончить! — жестко ответил Горностаев. — Это ведь мы обкладывали Улыбышева ватой. А прислушались бы раньше к Орленову, все было бы проще. Но ты не бойся, Орленов — человек принципиальный, он факты подтасовывать не станет. И если там есть что похвалить, так похвалит!
— А я и не боюсь, — снова вздохнул Подшивалов. Нет, жить в ладу с совестью было положительно очень трудно! Вот уж он не знал этого! Куда проще было бы накричать на Орленова, выгнать его, наконец, и на том успокоиться. А теперь… Даже и представить нельзя, что будет теперь!
Он проводил Горностаева, побродил по кабинету, совсем уж по-старчески горбясь и потирая поясницу, потом приоткрыл дверь и буркнул Шурочке:
— Позовите ко мне Маркова…
У Шурочки на щеках вспыхнул такой румянец, будто какой-нибудь фокусник одним невидимым движением приклеил на обе ее щечки по розовому лепестку. Приглашение могло означать одно: старик смилостивился! А старик стоял, иронически кривя бледные губы, и усмехался с каким-то непонятным злорадством. Шурочка поспешно отвернулась и назвала телефон.
— Григорий Алексеевич, вас вызывает товарищ Подшивалов…
«Товарищ Подшивалов» поморщился и проследовал к себе. «Уж Шурочке-то не к лицу выказывать столько радости. Можно себе представить, как эта молодежь бранит своего наставника, когда они остаются одни! Конечно, корпоративная честь у них развита высоко, Орленов сказал бы: «Чересчур развита!» — но где ему понять, как дорожит этой честью старый гриб Подшивалов! Однако вот и продорожился! Уж теперь-то хиханек да хаханек не оберешься! И хорошо еще, если смеяться будут за спиной. А такой, как Марков, может расхохотаться и в лицо: «Не поздно ли, Иван Спиридонович, скажет, взялись за ум?» И, черт его подери, будет прав!»
Подшивалов еще бормотал что-то, когда явился Марков. Старик вскинул подозрительные глаза. Нет, стоит, как на параде перед генералом, вытянулся, помнит о субординации по-прежнему, только, наверное, думает про себя: «Какую еще штуку учудит старик?», а сказать — не скажет! Слишком часто обрывали его. Еще хорошо, что не сделали из него Молчалина. Говорят, он навестил Орленова и очень нелестно отозвался об испытаниях… Все может быть, такого не купишь обещанием почестей и славы, он ничуть не хуже самого Подшивалова, когда Подшивалову было тридцать…
Иван Спиридонович пожевал губами и спросил:
— Как прошли испытания трактора?
Марков взглянул на старика в упор. Тот поморщился.
— Официальные данные я знаю. Что говорят колхозники?
— Пахота обходится очень дорого. Конструктивные несовершенства сказались на экономике работы.
— Так, так… — старик опять, пожевал губами.— Тут заводская парторганизация просит послать докладчика. Я наметил вас. Согласны?
Марков, совсем забыв о выдержке, взялся пальцами за нос и подергал его, будто убеждал себя, что не спит. Впрочем, это у него старая привычка — от нервности и застенчивости. «Ничего, голубчик, ты не был ни нервным, ни застенчивым, когда нападал на трактор вкупе с Орленовым!»
— Вы же знаете, что я не согласен с официальной точкой зрения филиала на конструкцию Улыбышева.
— Их интересует не наша точка зрения, а испытания машины! — сердито сказал Подшивалов. — Вы были на испытаниях, вот и скажите им, как она работала!
— Попробую, Иван Спиридонович, — вежливо ответил Марков. — Когда я должен быть у них?
— Подождите! Можно подумать, что вам не терпится обругать машину. Вы лучше скажите, как поживает ваша установка для консервации? Помните, вы говорили, что она близка к завершению?
Марков опять не мог скрыть своего изумления. «Ну и пусть! Пусть удивляется!» — подумал Подшивалов. Вот он опять взялся за нос, потрогал прическу, не хватает еще, чтобы почесал затылок. «Ага, заговорил!»
— Я докладывал вам, что нужна консультация …
— Плохо докладывали! Доказать не умели! Спасибо, что другие вам помогли. Так вот что, голубчик, собирайтесь, прощайтесь с вашей Шурочкой и через два дня выезжайте в Москву. Будете консультироваться с биологами, с акустиками, с холодильщиками, чтобы этой осенью пустить установку в производство. Понятно?
Последнее слово он произнес так свирепо, что Марков даже улыбнулся. Старик не пожелал заметить эту усмешку. Он встал, протянул руку молодому человеку и проводил его до двери. У двери, прикрыв ее, он послушал, как вскрикнула Шурочка: «А как же я?» — и усмехнулся. Девчонке он все-таки отомстил! А правду говоря, Маркова давно уже надо было выпустить на широкую дорогу. Тоже улыбышевские штучки — держать готовые изобретения, солить их, что ли? А ведь держали! Так задержали и облучение семян, и люминесцентный свет в парниках, и электрокультиватор для уничтожения сорняков… Конечно, Орленов был прав, навалили темы в кучу, не считаясь, важны они или придуманы от безделья… Пусть хоть Марков продвинет свою. А если Орленов бросится вдогонку за Улыбышевым, так Марков окажется у него под рукой, друг друга они найдут, два сапога — пара …
Так, перемешивая иронию, уважение, чуточку любви к молодежи и старческую ипохондрию, Подшивалов медленно переходил на другие рельсы. Скажем прямо, переходил со скрипом…
2
Марина опаздывала.
Орленов медленно ходил по привокзальному парку. Медленно и потому, что берег силы, и потому, что время тоже текло медленно. Временами он останавливался, взглядывал на вокзальные часы, будто переставал верить своим, ругался вполголоса и снова начинал бродить от клумбы к клумбе.
Среди города пахло сеном. Запах был столь резок и силен, что казалось, будто Андрей бродит по лугу. Газоны в парке были скошены и трава лежала валками.
Мужчина, назначивший свидание девушке в шесть, приходит в пять двадцать пять, чтобы не опоздать. Это естественно. Но зачем он, начальник, сговорившись со своей помощницей выехать в колхоз, пришел на полчаса раньше, было совершенно непонятно! И Андрею казалось, что он пасется на скошенном лугу по крайней мере с прошлого года.
Зачем в мире должны существовать такие места, как этот привокзальный парк с его усыпанными окурками и шелухой от семечек дорожками, с пыльными деревьями? Разве в таком месте можно устраивать свидания? Девушка рассмеется, если сказать ей, что ее будут ждать в этом заплеванном месте. Только запах скошенной травы в какой-то мере подходит к такому лирическому мероприятию, как любовное свидание…
Орленов засмеялся. Он-то пришел не на свидание! Он ожидает помощницу, чтобы ехать в деловую поездку. И облегченно вздохнул. В этом случае Марина не имеет права сердиться на него за выбор места встречи. Они встречаются на вокзале. А чтобы не сидеть в душном здании, уговорились ждать друг друга здесь, в парке. Орленову вообще не хотелось, чтобы Марина сопровождала его в поездке.
Наконец стрелки на башенных часах вокзала сомкнулись на шести. Он решил не ждать больше и идти в вагон. Пусть она потом решает, искать ли его или оставаться дома. И в ту же минуту увидел Чередниченко.
Удивительное дело, как эти девушки умеют осложнять жизнь занятого человека. Ну что ей стоило прийти, как и Орленову, на полчаса раньше? Так нет, является минута в минуту, взглядывает на свои маленькие часики, произносит вопросительным голосом: «Я не опоздала?» — и ни слова извинения, ни капли сочувствия к тому, кто так долго ожидал.
Орленов, сердито ворча, сунул Марине билет и направился к вокзалу. Марина пошла позади, удрученно вздыхая. В конце концов он сообразил, что ведет себя как разгневанный муж, и приостановился, чтобы девушка пошла рядом. Неудобно же, в самом деле, оставлять ее за полверсты!
Настроение у Марины резко изменилось. Теперь она выглядела птицей, вырвавшейся из клетки. Где былая мрачная суровость! Она и ростом-то стала как будто поменьше. Или это оттого, что на ней коротенькое узенькое платьице, туфли на низком каблуке? А может быть потому, что она убрала волосы иначе — уже не короной вокруг головы, а пучком? Как там ни считай, но она выглядела сегодня девочкой-простушкой, и от этого была значительно милее.
Андрей невольно вспомнил Нину, какой видел ее в последний раз. Нина уехала в Москву. Было похоже, что Улыбышев уже начал праздничное шествие к славе и не собирается останавливаться на полпути или возвращаться обратно. Если бы Андрей не знал простодушия Марины, он подумал бы, что она сознательно делает все не так, как Нина. И одевается, и смотрит, и говорит. Впрочем, кто поймет девушек?
Он прокашлялся и сосредоточил все внимание на номерах вагонов. Марина тихо спросила:
— Вы устали?
— Начальству таких вопросов не задают,— ворчливо ответил Андрей. — Начальство само знает, когда ему отдыхать, а когда работать. Пришли. Давайте ваш чемоданчик.
Она не пожелала принимать его помощь. Крепкие загорелые руки взялись за поручни, и через секунду она потянулась сверху, чтобы помочь ему. Пыхтя и отдуваясь, — каждое движение давалось еще с трудом,— он прошел по коридорчику в купе. Марина сейчас же выбежала за водой.
— Если вы станете носиться со мной как с писаной торбой, то немного мы наработаем! — с осуждением сказал он, отпив полстакана.
Она расстроилась, отчего лицо ее стало еще милее. Тогда он совсем рассердился.
— Перестаньте смотреть на меня как на больного! Благотворительность уместна на курорте, а мы на работе!
Лицо Марины потемнело, глаза приняли упрямое выражение.
— Вам бы следовало полечить характер! Будь я на месте врача, я бы обрезала с него все колючки.