…Члены Ученого совета усаживались за стол. Горностаев передал Орленову свои бумаги, которые, как понял Андрей, нужны были только для того, чтобы оторвать его от Нины. Неужели друзья так не верят в его силы и намерения? Но, увидев, как Нина, с гордо поднятой головой и сухим, раздражающе непроницаемым лицом, снова входит в зал и садится рядом с Улыбышевым, он безмолвно поблагодарил своих друзей. Он жалел ее, а в эту минуту жалость была опасна.
Башкиров, хмурый, потемневший, прошел мимо Орленова на председательское место. За весь день он ни разу не заметил Андрея. Это было простительно — директор болезненно переживал историю с протестом. Но мог бы он хоть взглядом показать, что сочувствует Орленову, что поддерживает его?
Башкиров объявил заседание Ученого совета открытым.
— На повестке дня у нас один вопрос: возражение со стороны работников филиала и партийной организации области против присуждения ученой степени доктора технических наук Улыбышеву Борису Михайловичу и ученой степени кандидата технических наук Райчилину Сергею Сергеевичу, — внятно и сердито произнес он и сел.
И внезапный шум, похожий на рокот отдаленной грозы, пронесся по залу.
В открытую дверь Орленов видел, как Улыбышев вскинулся, чтобы встать, но Нина удержала его. Она была бледна, Улыбышев багров. Орленову показалось, что его сейчас хватит удар.
Однако Борис Михайлович взял себя в руки и постепенно успокоился. Башкиров молчал, пережидая шум. Вот на лице Улыбышева появилась презрительная усмешка, он оглядел зал, словно подсчитывал свои силы и силы противника. И в эту минуту Башкиров снова встал и объявил:
— Слово для сообщения мотивов протеста предоставляю кандидату технических наук Андрею Игнатьевичу Орленову.
Мягкая рука Марины подтолкнула Андрея, и он вышел в зал.
Этот ободряющий жест успокоил Андрея. Подойдя к трибуне, он снова ощутил силы правоты, которая до сих пор помогала ему идти вперед в тяжелой борьбе. Теперь, когда борьба становилась равной, когда он постепенно приобретал союзников, а Улыбышев терял их, он испытал нечто вроде жалости к противнику. Но как поведет себя Улыбышев в будущем, если его не остановить? Конечно, он по-прежнему будет считать, что Орленов действовал из личной вражды, и такая уверенность повлечет за собой новые попытки обмана, корыстного отношения к науке, неправильные поступки… А чем это кончится для Нины? Когда-нибудь ее нового мужа опять схватят за руку, и ему будет уже поздно оправдываться… Пусть уж лучше она изопьет сейчас всю горечь, может быть, она еще поможет Улыбышеву выпрямиться, потом будет поздно!
— Идея, предложенная Борисом Михайловичем Улыбышевым при создании машины, не нова, — сказал он. — Еще в тысяча девятьсот тридцатом году профессор Дидебулидзе сконструировал на основе обычного теплового электрический трактор мощностью в двадцать киловатт. В тысяча девятьсот тридцать третьем году инженер Данильченко поставил на шасси гусеничного трактора электродвигатель в тридцать киловатт. Таким образом, у Бориса Михайловича Улыбышева имелись предшественники, опыт которых он был обязан использовать. Были построены и испытаны и другие конструкции.
Борис Михайлович Улыбышев отклонил предложения товарищей использовать наличные образцы тракторов и создал свою конструкцию трактора. Отказался он и от обмена опытом с другими конструкторами. В результате им была сконструирована машина, которая имеет большое количество недостатков. Здесь выступит инженер Верхнереченского завода товарищ Пустошка, который покажет конструктивные несовершенства трактора Улыбышева.
Моя задача значительно сложнее. Я хочу показать несовершенство позиции ученого. Борис Михайлович Улыбышев поступал примерно так, будто за ним по пятам гнались конкуренты, мечтавшие украсть его проект. Для того чтобы обезопасить себя от воображаемых конкурентов, Улыбышев превратил филиал института в закрытое учреждение, окружил себя почтительными поклонниками, ликвидировал всяческую критику. Одним словом, он создал из филиала в полном смысле слова остров и отрезал все пути сообщения с миром. Диктаторские склонности и замашки директора довели филиал до того, что его работники замкнулись в границах своих лабораторий и вели работу в таком отрыве от практики, что в течение нескольких лет не могли создать ничего достойного упоминания. Исключение составляют работы Горностаева, который меньше всего подчинялся режиму Улыбышева, отчасти Подшивалова. Сам Улыбышев, в корыстных целях, ввел в заблуждение партийные организации области и добился того, что непроверенную, неотработанную его конструкцию пустили в производство. В результате мы имеем сейчас несколько экземпляров электротрактора, причем все показатели машин значительно ниже, чем у обычных тепловых тракторов.
Улыбышев не остановился перед фальсификацией данных испытаний. Я сверил данные о работе электротракторов, полученные нами в поле, с теми данными, которые в отработанном виде были представлены здесь. Расхождения оказались вопиющими. Работа нескольких машин сведена Улыбышевым в один ряд и выдается за данные работы одной машины. Простои не показаны. Случаи неисправности относятся, как правило, к посторонним причинам, например к отсутствию тока, тогда как они происходили из-за трудности управления или невозможности замены деталей на тракторе. Таким образом, можно считать, что все испытания были фальсифицированы с намерением извлечь чисто личные выгоды, которых автор и достиг.
Стены института никогда еще не были свидетелями таких бурь, какая разразилась в зале! Казалось, от шума и криков лопнут оконные стекла. Улыбышев оттолкнул Нину, пытавшуюся удержать его, и бросился к кафедре. Какой-то бородатый старик вопил с места:
— Жулик! Жулик! Жулик! — И было непонятно, кого он имеет в виду — Улыбышева или Орленова.
Пустошка, увидев, что Улыбышев вскакивает на сцену, выбежал навстречу ему и закричал:
— Стойте! Вы еще не все услышали!
Башкиров поднялся, сурово сдвинув брови и протянув руку. Он не звонил в колокольчик, он просто смотрел в зал, и шум начал утихать. Где-то позади еще яростно спорили аспиранты, в президиуме кто-то кричал Орленову: «Это бездоказательно!» Но становилось все тише и тише, и расходившиеся ученые, вдруг услышав собственный крик, смущенно усаживались, стараясь спрятаться за спинами соседей. Улыбышев, еще выше подняв голову, тоже сел на свое место. Наступила относительная тишина, готовая снова немедленно взорваться.
— Слово имеет инженер Верхнереченского завода Федор Силыч Пустошка, — сказал Башкиров и проводил очередного оратора взглядом к трибуне.
Федор Силыч уловил этот взгляд, и вдруг с ним что-то произошло. Он побагровел, швырнул тяжелые папки с актами на пюпитр, повернулся к Башкирову и закричал:
— Что вы на меня так смотрите? Думаете, вот еще один склочник появился? Да? По-вашему, если простой инженер заговорит о науке, так уж непременно из зависти? А Орленов как же? Тоже из зависти? А Горностаев? А Чередниченко?
— Я ничего такого не думаю, Федор Силыч,— устало сказал Башкиров.
— Зато я думаю!— язвительно и резко продолжал Пустошка. — Я думаю о том, что настоящие ученые так не поступают, как поступил ваш Улыбышев. Да, да! Он начисто отверг работу практиков и других ученых, он превыше всего поставил самого себя, а что вышло? Над трактором работали поколения! Первый изобретатель «самодвижущегося рельсового перевозчика грузов» Блинов еще в прошлом веке искал наилучшие пропорции для своего трактора, а товарищ Улыбышев наплевал на все достижения техники, лишь бы только доказать, что он оригинал. А попробуйте его тракторы делать! Я пробовал! Они в моем цехе были выпущены. Громоздкая машина, неманевренная, отставшая от нашей техники на двадцать лет, и все в угоду одному принципу: доказать, что автор — самостоятельный конструктор! И получился деревянный велосипед, которому место разве только в музее технических ошибок! Если бы такой музей был создан, ваш трактор занял бы там первое место и вам не надо было бы фальсифицировать данные о его работе!
У Орленова было странное ощущение, что страстная речь Пустошки почти не вызывает у слушателей возмущения. Достаточно было взглянуть на Улыбышева. Директор сидел как пришибленный. В президиуме молчали, пряча глаза, как будто боялись взглянуть друг на друга, — а вдруг придется немедленно встать и признать правоту этого смешного инженера в клетчатых брючках с маленькими ручками, с похожей на тыкву плешивой головой? А Пустошка оглядел всех презрительным взглядом, вздохнул и медленно пошел с трибуны мимо президиума к выходу.
Башкиров опять провожал его глазами и, когда инженер открыл дверь в маленькое зальце, окликнул его неожиданно мягким голосом:
— Куда же вы, Федор Силыч, останьтесь!
— Вы и без меня разберетесь! — не оборачиваясь, ответил инженер и вышел.
Горностаев и Марина говорили сдержанно, кратко. Они только излагали факты. Но теперь, когда факты громоздились, как Пелион на Оссу, — так сказал бы Улыбышев, если бы речь шла о ком-нибудь другом, — все молчали. Больше не было ни выкриков, ни оскорбительного недоверия. И когда Горностаев осудил работу Орича, когда Марина Чередниченко рассказала о том, как Улыбышев самоустранился от руководства молодыми учеными, когда она пожаловалась на то, что работники института не имели никакой связи с другими научными учреждениями, во избежание, как говорил Улыбышев, выдачи своих секретов, члены Ученого совета стали глядеть на Улыбышева совсем иными глазами, чем полчаса назад. А сам он держался так, словно все это его не касалось.
Но вот встал Башкиров и сказал, что обком партии прислал протест против представления Улыбышева к премии и что такой же протест направлен в Центральный Комитет и в Комитет по премиям. В этот момент Улыбышев уронил голову и больше уже не пытался поднять ее. И когда старейший член Ученого совета прочитал предложение к голосованию о лишении Улыбышева и Райчилина неправильно присвоенных им ученых степеней, он только плотнее стиснул пальцы рук, так что суставы побелели.
— А где товарищ Райчилин? — спросил кто-то из зала.
Башкиров поднялся над столом с опущенной головой, как тяжелая глыба, и негромко сказал: — Меня только что поставили в известность, что гражданин Райчилин арестован по обвинению в покушении на убийство Орленова.
Что-то вроде легкой дрожи охватило зал, словно все одновременно испытали, как бегут мурашки ло коже. Улыбышев истерически закричал:
— Я ничего не знал! Это какая-то ошибка!
Гул возмущения прокатился по залу. И, понимая, что ему не верят, Улыбышев сжался в кресле. Даже Нина на мгновение отстранилась от него и только в ответ на его умоляющий взгляд снова опустила свою руку на его судорожно стиснутый кулак.
Внесли урны, раздали шары для голосования: черный и белый. Улыбышев сидел, опустив голову, словно не в силах был больше держать ее на плечах. Слышался короткий сухой стук шаров, опускаемых в урны. Потом счетная комиссия удалилась. Никто не покидал зала.
Председатель счетной комиссии поднялся на трибуну и объявил бесстрастным, холодным голосом:
— Четырнадцать голосов за лишение степени, два — за оставление. Протокол комиссии будет переслан в Высшую аттестационную комиссию…
Расходились медленно, как с похорон. Орленов долго стоял в глубине коридора, куда не достигал яркий свет из вестибюля. Он ждал Нину.
Она показалась вместе с Улыбышевым. Она держала его под руку и что-то оживленно говорила, по-видимому только для того, чтобы расшевелить его. Он не слушал.
Андрей сделал шаг вперед и тихо окликнул:
— Нина!
Чья-то рука сжала его плечо. Он обернулся. Марина стояла рядом. Глаза ее гневно светились в полумраке. Она сказала:
— Оставьте ее! Неужели вы не понимаете, что заговорить с ней сейчас — значит оскорбить ее на всю жизнь! Подождите, пока она освоится со своим несчастьем!
А вы думаете, она освоится с ним?
Девушка посмотрела на него изумленно, словно он чем-то обидел её.
— Да вы ее совсем не знаете! И вы прожили с нею три года? Неужели мужчины так близоруки?!
Бросив этот странный и страстный вопрос, она повернулась и пошла к выходу длинными сердитыми шагами.
Орленов проводил ее удивленным взглядом. Нина и Улыбышев уже скрылись. К нему подошли Пустошка и Горностаев. Константин Дмитриевич сказал: