— Как вы говорите? Что вы говорите? — возмутился Пустошка. — Значит, по-вашему, лучше не выносить сора из избы? Пусть путаются, тратят государственные деньги, совершают даже подлости, а мы должны молчать?
— Я не об этом! — смутился Горностаев.
— А о чем же? Вот я — доволен! Башкиров войдет с ходатайством в правительство о создании единой комиссии по электрическому трактору. И не пройдет года, как мы будем испытывать новые машины. Они будут созданы коллективным, а значит, и более умным трудом. И мы еще встретимся на полях возле электротрактора! — Он по-петушиному вскинул голову и пошел вперед.
Горностаев сказал ему вслед:
— Может быть, он и прав, а мне все-таки грустно! Как мы могли быть такими олухами! Ведь все это можно было сделать еще год назад! И электрический трактор уже пахал бы поля Раздольненской МТС, колхоза «Звезда»… И Мерефин был бы доволен… Пошли, Андрей Игнатьевич? Пора собираться в дорогу.
Когда Орленов вышел, в вестибюле института ни Нины с Улыбышевым, ни Чередниченко не было. Он открыл дверь, сделал несколько шагов, оглянулся на институт. Лабораторный корпус светился сотнями окон. В административном горел свет только в кабинете Башкирова. Небо прорезала яркая вспышка электрической дуги. Работа в лабораториях продолжалась и ночью.
Ну что же, пусть он один, но работа продолжается! И трактор будет жить! И его прибор тоже будет жить! И не один прибор, а сотни других приборов. Если он чего-то не сумел сделать, если он потерял Нину, то это относится к жизни, а в жизни все труднее, чем хотелось бы человеку. Ничего! Он подождет и когда-нибудь еще встретит Нину. И, может быть, она поймет, как ошибалась, если еще не поняла сейчас.
Андрей тихо пошел к автобусу, который должен был отвезти его на вокзал. Когда он подошел к остановке, мысли его уже устремились вперед, туда, на остров. Оттуда теперь были открыты пути во все стороны, ко всем заводам и лабораториям, где создавалась техника будущего, и ко всем людям, которые строили будущее.
ЭПИЛОГ
Осенью 1951 года на полях колхоза «Звезда» испытывались новые электрические тракторы.
Осень была щедрая, теплая. Дороги пахли зерном, столько колхозных машин с токов шло по ним к элеваторам. Бескрайние всхолмленные поля были уже подняты под зябь и чернели, как море.
Директор филиала института электрификации Андрей Игнатьевич Орленов ехал на испытания.
Минуя балки и холмы речного берега, машина выехала к равнине, на которой странно выглядели старинные курганы, оборудованные геодезическими вышками, издали похожими на гигантские черные кресты, венчавшие эти древние могилы. Села возникали внезапно: они казались желто-зелеными облаками, прильнувшими к черной земле. На сельских улицах вместе с курами ютились тысячи голубей. Они бесстрашно подпускали машину и вдруг срывались из-под колес, коротко, точно куры, хлопая крыльями и поднимаясь пестрым облачком: белые, сизые, пегие. И опять необозримо тянулись поля.
— Как хорошо!— тихо сказала Марина Чередниченко, сидевшая на заднем сиденье с небольшим фанерным ящичком на коленях. Орленов, сидевший рядом с шофером, обернулся с лукавой улыбкой и спросил:
— Лучше, чем в прошлом году?
— Да, — серьезно ответила Марина. — Тогда мы были одиночки, а теперь сама земля за нас…
— Посмотрим, посмотрим, — неопределенно сказал Орленов.
С той поры, как он стал директором филиала, он стал осмотрительным и не сразу выражал свое мнение. Это сказывалось даже в простой дружеской беседе. А вдруг твой преждевременный энтузиазм будет принят не как выражение личных чувств, а как обещание руководителя? Чередниченко и Пустошка постоянно подсмеивались над осторожностью нового директора, но Орленов не обращал внимания на насмешки: руководить-то ему, ему и отвечать!
Пустошка, сидевший рядом с Мариной, подмигнул ей, кивая на Орленова, но промолчал: победа осени захватила и его. Ночью пал первый заморозок, градуса два-три ниже нуля, и теперь деревья на лесных полосах теряли листву. Ветра не было, но под каждым деревом медленно кружился тихий дождь из падающих листьев. Только акации еще зеленели, но их узкие двойные листья сложились вместе.
— Как крылья бабочек! — сказала Марина.
— Что? — переспросил занятый своими мыслями Орленов.
— Я говорю, что осень красива, — пояснила Марина. Голос ее стал задумчивым и немного печальным. — Листья умирают по-разному. Посмотрите на акации, листья у них сложились вдвое, как крылья бабочек…
— Это не умирание, — ворчливо сказал Орленов, — это переход в новую фазу…
— Спасибо вам за такую философию! — рассердился Федор Силыч. — Падай, лист, сгнивай, превращайся в удобрение для будущих листьев! А я хочу жить вечно!
— Такие безумные желания приходят обычно после пятидесяти лет! — засмеялась Марина.
—А мне вчера как раз и стукнуло пятьдесят…
— И вы замотали день вашего рождения? Как не стыдно!
— Чего же тут праздновать? — возмутился Пустошка. — С каждым днем ближе к смерти! Оч-чень интересно!
— «Нет, весь я не умру!..» — напыщенно продекламировал Орленов. — От вас останется много доброго, Федор Силыч, да вы и еще кое-что сделаете!
— Не это ли останется? — Федор Силыч пренебрежительно пнул ногой металлическую муфту, лежавшую на полу кабины. — Не много чести! — и отвернулся к окну, всем видом показывая, что разговор ему надоел.
Меж тем дорога повернула налево от шоссе и разрезала надвое медленно оголявшуюся лесополосу. Вдали открылось новое поле. Оно было перепоясано поверху силовыми линиями, но на этот раз линий было меньше, они не так близко теснились одна к другой. И все-таки с холма, на который в эту минуту взобралась машина, поле казалось старинной плоской арфой с натянутыми на ней струнами. У дороги стояли светло-серые коробки электрических подстанций, прицепившиеся тремя крюками к проводам электролиний. От подстанций ползли змееподобные кабели, уходившие к горизонту, за которым сейчас скрылись тракторы.
Подстанции ничем не напоминали старые трансформаторные будки, от которых работали первые электрические тракторы. Стояли аккуратно сработанные домики на колесах под овальной крышей. Сверху — боковая, устремленная в сторону трактора сигнальная фара, сбоку — откинутая стенка и за ней приборный щиток с красными лампочками, показывавшими, что трактор работает. На верхней части домика, возле фары, надпись золотыми буквами «Ереван». Возле ближайшей подстанции работали двое горбоносых, черноволосых молодых людей — ереванцы сдавали свою новую конструкцию.
Шофер давно уже остановил машину, а пассажиры все еще медлили выходить. Из машины вся картина казалась убедительнее, как будто они приехали в будущее и рассматривают это будущее восторженными, изумленными глазами, боясь еще поверить в реальность того, что видят.
Но вот Орленов распахнул дверцу и вышел. Вслед за ним заспешили и остальные.
Андрей уже не раз бывал на испытаниях, но Марина и Пустошка приехали впервые. И Орленов, заметив их волнение, невольно посмотрел вокруг.
Прежде всего поражала многолюдность. В степи стояли два вагончика для жилья, десяток легковых машин, и хотя людей возле подстанции не было — как видно, все ушли к тракторам, — было ясно, что в степи десятки наблюдателей. И в самом деле, конструкцию трактора создал коллектив института электрификации, подстанции для трактора представили ереванцы, сам трактор строили верхнереченцы, кабель подготовлял кабельный институт, плуги — институт механизации сельского хозяйства, приборы управления — филиал. И все члены большого содружества теперь собрались в степи и наблюдали работу своего детища.
Ждали приезда правительственной комиссии, которая должна была принять трактор для передачи на серийный выпуск.
— А Улыбышев тоже здесь? — спросила Марина, осторожно опуская свой ящик на землю.
— Да, — коротко ответил Орленов. Они редко вспоминали бывшего директора филиала. Само воспоминание о нем вызывало чувство неприязни и досады. Но появление Улыбышева здесь, в роли испытателя, было для Марины непонятно. Хотя она и слышала, что Улыбышев проехал в степь, не останавливаясь на острове, но не поверила этому. Она вопросительно посмотрела на Андрея.
— Чему вы удивляетесь? — сказал он, следя краем глаза за вспаханной полосой, не покажется ли из-за горизонта трактор. — Улыбышев представил мотор для трактора новой конструкции. А каким бы он был конструктором, ecли бы не приехал посмотреть на его работу? Вы-то приехали?
— Я ничего не говорю, — обиженно ответила Марина. Сравнение с Улыбышевым показалось ей оскорбительным.
— Ну хорошо, не вы, так Пустошка приехал,— засмеялся Орленов, глядя, как инженер, кряхтя и не подпуская шофера, который пытался помочь ему, вытаскивает из кабины автомобиля тяжелую металлическую муфту. — Видите, как старается!
Федор Силыч швырнул муфту под ноги и сказал:
— Такие чудеса только в науке возможны! У нас на производстве этакому Улыбышеву за его проделки давно бы голову отвертели. А у вас прямо какое-то толстовское сообщество по непротивлению злу. Вот уж воистину житье мошенникам! Он у вас из кармана бумажник тянет, а вы же извиняетесь, что в бумажнике денег мало!
— Федор Силыч! — с упреком сказал Орленов.
— А что? Правда глаза колет? Я бы этого Улыбышева сначала вернул в его естественное состояние — определил младшим научным сотрудником в лабораторию да посмотрел, на что же он пригоден, а вы, с вашим либерализмом, оставили его в начальстве: можете, мол, продолжать, любезнейший Борис Михайлович! Калечьте молодежь, показывайте пример! Мы, мол, за такое строго не взыскиваем! Вот какие выводы можно извлечь из всего этого дела,— понятно вам?
Марина удивленно смотрела на этот внезапный фейерверк. Никогда еще, даже в самые трудные дни, Пустошка не выказывал себя таким злым, саркастическим, кровожадным. Но в глубине души она не могла не согласиться с инженером. Ее тоже покоробило, когда выяснилось, что Улыбышев отделался «легким испугом». Друзья-товарищи из руководства академии порадели Борису Михайловичу, и через месяц он вернулся в институт начальником лаборатории моторов. Туда же приткнули и Орича, который плыл теперь рядком с Улыбышевым, похожий на рыбу-лоцмана при акуле. Сам Улыбышев, произойди подобная метаморфоза с кем-нибудь другим, наверняка сказал бы, что «в датском королевстве не все благополучно!» Всепрощение среди деятелей науки действительно было сродни толстовству… Орленов хмуро молчал. С того самого дня, как Улыбышев был разоблачен, новый директор никогда не говорил о нем, — должно быть, боялся, что всякое слово будет принято за личный выпад. Он промолчал даже тогда, когда выяснилось, что Улыбышев приедет испытывать новый мотор трактора. Орленов просто устранился от участия в испытаниях, назначив председателем комиссии Горностаева. И это тоже было похоже на отступление…
Они не смотрели друг на друга, думая каждый о своем, надутые, недовольные. Любое воспоминание о бывшем директоре действовало, как яд, отравляя душу. А сегодня им ко всему прочему предстояло еще и встретиться с этим человеком.
В это время горизонт прочертила тонкая линия мачты. Она показалась за холмом на краю вспаханной полосы и стала быстро приближаться.