К р е т и н б е з м о з г л ы й - г р у з о в и к...
...в последнее мгновение Кэссади каким-то чудом выворачивает машину на внутреннюю сторону виража, и грузовик массивным черным снарядом проносится мимо, точно громадная десятитонная смоляная слеза - Кэссади все не умолкает, он вцепился в рулевое колесо, барабанит по нему и извергает потоки слов. Норман в ужасе, Норман смотрит на остальных - может, и они... но на протяжении всей этой маниакальной поездки они сидят себе так, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло.
А может, вот в чем дело - первый из приступов стужасной паранойи,может, вот в чем дело, может, его заманила в какую-то неслыханную ловушку компания сумасшедших наркоманов, которые намерены им поиграть, только вот зачем...
Вернувшись в дом, он решает войти в свою роль Журналиста Репортера Обозревателя. По крайней мере, он будет что-то делать и при этом оставаться п о с т о р о н н и м, нормальным, независимым. Он принимается задавать вопросы о том о сем, о Кэссади, о Бэббсе, о не упоминаемых всуе в е щ а х, о том, почему...
Внезапно у Горянки вырывается:
-Почему! Почему! Почему! Почему! Почему! восклицает она, вскидывая руки и качая головой с таким властным и уверенным видом, что Норман попросту раздавлен.
Позже появляется Кизи и в ходе какого-то разговора ненароком вставляет: "Кэссади уже думать ни к чему", после чего удаляется. Словно по неведомой причине он делится с Норманом частичной разгадкой головоломки.
Подобными вещами Кизи занимается непрерывно. Точно пойманный лучом радара, Кизи материализуется в решающий момент, будь то в домике, во дворе, в надворной постройке или в лесу. Кризис может быть вызван как чьей-нибудь личной, так и некой коллективной проблемой - и тут внезапно возникает Кизи и, подобно капитану Шотоверу из пьесы Шоу "Дом, где разбиваются сердца", выдает фразу - как правило, что-нибудь загадочное, иносказательное или же попросту описательное, не высказывая при этом ни своего мнения, ни окончательного суждения. Нередко он цитирует сентенции какого-нибудь местного мудреца - Пейдж говорит, Бэббс говорит - Б э б б с г о в о р и т, е с л и в ы н е з н а е т е, к а к о в а с л е д у ю щ а я в е щ ь, в а м н а д о л и ш ь... и так же внезапно он исчезает.
К примеру - скажем, создается впечатление, что здесь не бывает ни разногласий, ни споров, ни конфликтов, хотя по дому мечутся из угла в угол столь несхожие друг с другом, а в некоторых случаях и довольно странные индивидуумы, бесятся и что есть мочи галдят. И все-таки это всего лишь иллюзия. Все дело в том, что друг с другом они свои вопросы не решают. Делать это они доверяют Кизи, все они вечно ждут Кизи, все они вечно вокруг него вертятся.
Один малый, известный как Панчо Подушка, был кайфоломщиком. Он постоянно ломал людям кайф своей несносной манерой вмешиваться не по делу, после чего те обязаны были посылать его подальше, после чего он мог обидеться и обвинить их во... в с е м. Таким был его фильм. Как-то вечером Пакчо сидит в комнате с книгой о восточных коврах, полной красивых цветных иллюстраций, и непрерывно что-то об этих чудесных коврах выкрикивает...
- ...ого, я, значит, старина, говорю, эти пижоны уже д е с я т ь в е к о в назад знали что к чему, они чуяли всю вещь целиком, у них были мандалы, которые нам и не с н и л и с ь - верно? - только посмотри, старина, ты у меня сейчас будешь в трансе, нет, ты только взгляни...
...И он тычет книгой в нос кому-то из Проказников вот, мол, прекрасное цветное изображение исфаханского ковра, так и сверкает красными, оранжевыми и золотистыми вибрирующими нитями, расходящимися от центрального медальона, как солнечные лучи...
- Спасибо, Панчо, я уже видел.
- Нет, ты посмотри, старина! Я, значит, говорю, я должен п о д е л и т ь с я этой вещью, я должен з а с т а в и т ь тебя ее увидеть, не могу же я всю эту вещь держать при себе! Вот я, значит, и говорю: хочу ею с тобой п о д е л и т ь с я - усек? - теперь посмотри на эту картинку...
И так без конца - подсовывает треклятую книгу всем подряд и ждет, когда же кто-нибудь велит ему уёбывать подальше, после чего он сможет торжественно, с сознанием выполненного долга, удалиться.
Г о л о д н у ю п ч е л у н а д о н а к о р м и т ь - но Господи Боже мой, такая кайфоломка - это уже перебор. Поэтому все Проказники пока что б е з р о п о т н о терпят и ждут только одного - ждут, когда появится Кизи. Немного погодя открывается дверь, и Кизи тут как тут.
- Эй, старина! - восклицает Панчо, бросаясь к нему.- Ты должен посмотреть, какие я нашел вещи! Я просто обязан их тебе показать, старина! Правда-правда обязан, ты, бля, сейчас б у д е ш ь в т р а н с е! - и он тычет книгой Кизи в лицо.
Кизи бросает взгляд на изображение исфаханского, ширазского, бахтиярского или какого-то другого ковра и делает вид, что внимательно его изучает. А потом мягко, растягивая на орегонский манер слова, произносит:
- К чему мне пускаться в твой неудачный полет?
...не отрывая при этом взгляда от книги, словно то, что он говорит, имеет какое-то отношение к изображенному там ромбовидному медальону или окаймляющим его пальмам и черепахам...
- Неудачный полет! - орет Панчо. - По-твоему, это неудачный полет! - и он швыряет книгу на пол, однако Кизи уже удалился в свою надворную постройку. И Панчо понимает, что вся его вещь заключается на самом деле вовсе не в том, чтобы делиться со всеми красотой ковров, а попросту в его неудачном полете, и каждый из н и х знает, в чем тут дело, а он з н а е т, что об этом знают они, игра окончена, прости-прощай, Панчо Подушка.
И все-таки Норману начинало казаться, что даже Панчо проникся коллективной вещью глубже, чем он. Он чувствовал собственную никчемность. К монтажу фильма он так и не приступил. Кизи с Бэббсом просили его просто-напросто сделать кое-какие сокращения. Однако ему хотелось сперва посмотреть весь фильм, устроить его просмотр целиком и понять, зачем он вообще сделан. Та же проблема возникала и со всей компанией. Ему хотелось погонять всю группу на своем личном внутреннем монтажном столе, увидеть всю картину целиком и понять, в чем состоит их цель. А они все это время, казалось, испытывали его - испытывали, отыскивая в нем ту или иную слабость. Брэдли, так тот и вовсе взъярился на него как-то утром, явно нарываясь на ссору. В тот момент Норман читал учебник санскрита, пытаясь выучить алфавит. Он рассудил, что, поскольку ничего другого не делает, такое занятие ничуть не хуже всех прочих. При этом он еще и курил. Тут Брэдли на него и набрасывается.
- Каждый раз, как ты читаешь книгу или куришь сигарету,- орет он,- ты в ы в о д и ш ь м е н я и з с е б я. Посмотри хотя бы на Панчо. Панчо занят делом. Панчо все время пишет стихи, и каждый день он приносит мне стихотворение...
...что просто смешно, ведь стихи Панчо т а к и е скверные. Это до того смешно, что и Брэдли не в силах сдержать улыбку. И тем не менее суть ясна. Она в том, что Норман ленив и "эгоистичен". Чтение доставляет удовольствие одному лишь читателю. На всю компанию оно не рассчитано. Да и курение вещь, которая ничего, кроме как самоё себя, не порождает. Вот Брэдли и говорит Норману, что тот ленив и не принимает участия в общем деле. И э т о п р а в д а. О н с о в е р ш е н н о п р а в. Однако он, кажется, готов затеять по этому поводу драку. Нормана это забавляет, и он смеется над Брэдди Б р э д л и, - и хотя это всего лишь Брэдди, его слова, судя по всему, отражают настроение остальных. В противном случае Брэдли вряд ли что-нибудь сказал бы вообще. Норман становится тише воды ниже травы. К тому же ему всегда казалось, что они над ним смеются...
- Не н а д тобой - в м е с т е с тобой,- неустанно твердил ему Кизи, пытаясь шуткой развеять его нервозность и комплекс неполноценности.
Однако единственное, что по-настоящему помогло. это появление Пола Фостера.
Фостер был высоким кудрявым парнем без малого лет тридцати, страдающим ужасным заиканием. Он был математиком, раньше работал в Пало-Альто программистом и получал, по-видимому, кучу денег. Потом он связался с какими-то музыкантами, и те возбудили в нем неподдельный интерес к некоторым веществам... раздвигающим границы сознания, после чего жизнь Фостера стала, судя по всему, состоять из сменяющих друг друга периодов нормальной добросовестной работы с компьютерами, в течение которых он носил галстук и цирконополистерэтиленовый костюм с зеленоватым отливом и пользовался большим уважением в добропорядочном мире, и периодов существования с... Винтом, Великим Богом Скорости, в течение которых носил свой Пышный Мундир. Это была куртка, которую он превратил в коллаж. Она была усеяна многочисленными слоями лент, эмблем, отражателей и знаков различия, громоздившихся один на другой и развевающихся на ветру, отчего становилась похожей на безумный пышный мундир, снятый с кого-то из придворных Людовика Пятнадцатого. Поселился Фостер на дереве. Сэнди устроил себе в ветвях дерева жилище - помост, на который поставил палатку. Чуть ниже соорудил себе жилище Пол: превосходно - двухквартирный дом в ветвях. Пол Фостер натаскал туда несусветное количество всякой всячины. Свалив там все пожитки, он взялся за оборудование своего высотного жилища. Он приделал на дереве окно, калитку и книжные полки. Книги у него были удивительные. Энциклопедия, только это была энциклопедия 1893 года, а также книги на престранных языках - тагальском, урду, - и похоже, обо всех этих языках он имел какое-то представление... и еще, кроме того, в с я к а я в с я ч и н а. У него был громадный, набитый диковинками, мешок, который он всюду таскал с собой, - мешок, полный самых таинственных предметов - кусочков блестящего стекла и жести, корпусов транзисторных приемников, гвоздей и шурупов, крышечек и трубочек, а внутри этого мешка с таинственным хламом находился маленький мешочек, который представлял собой миниатюрную копию большого мешка и содержал о ч е н ь м а л е н ь к и й таинственный хлам... и это наводило на мысль, что где-то внутри обязательно должен быть еще и к р о х о т н ы й мешочек, который содержит к р о х о т н ы й таинственный хлам, и так до бесконечности... Кроме того, он владел множеством авторучек, среди которых были и ручки с разноцветными стержнями, и, сидя в своем доме среди ветвей, в то время как неугомонный старый Винтяра, великодушный Бог Скорости, выплескивал наружу таившиеся у него в башке каламбуры, каламбуры, каламбуры, он сочинял вывески вроде той, что приспособил перед въездными воротами, там, где от Дороги 84 отделяется ведущая к мосту просека, и вывеска эта гласила: "Тем, кто тащится еле-еле, поворот налево запрещен". Потом его навещал народ, и в своем доимке на ветвях он с удовольствием принимал гостей, а вечерами было видно, как дом его освещается безумным светом и мерцает резкими, в духе Дали, мазками светящейся краски, и тогда он сидел у себя наверху и рисовал, рисовал, рисовал или же наклеивал вырезки в имевшийся у него невероятных размеров альбом...
С Полом Фостером у Нормана нашлось много чего общего. Оба они были неплохими художниками, оба обладали известным запасом эрудиции эрудиции эрудиции. Фостер, с его чудовищным заиканием, превыше всего ценил уединение - точно так же, как и Норман. Разумеется, Фостер оказался способен стать настоящим Проказником намного раньше Нормана. В этом отношении все происходило довольно странно. Не было никаких правил. Не было ни официалього испытательного срока, ни голосования по поводу того, наш, мол, это человек или не наш, никаких тебе черных шаров, никакого дружеского похлопывания по плечу. И все-таки существовал некий период времени, за который следовало себя проявить, все знали, что этот период идет, и никто не произносил по этому поводу ни слова. Как бы там ни было, с Фостером Норман мог общаться, и это существенно меняло дело. Он уже чувствовал себя таким безнадежно одиноким. К тому дже он внезапно понял, что дело не только в нем,Проказники подвергали испытанию всех и каждого, понуждая людей откровенно выкладывать все свои пунктики, пока они сами не начнут действовать совершенно открыто, жить в данное мгновение, стихийно, и если для того, чтобы завести человека так далеко, требовалось его язвительно подзадорить...
Фостер дебютирует в домашней обстановке с присущими ему абсурдными логическими головоломками, только при этом страшно заикаясь:
- Пред-по-по-по-ложим, все, что вы воспри-припри-принимаете, это всего лишь... - такая вот нескончаемая запутанная вещь, и тогда вмешивается Горянка:
- Н-н-н-н-н-но, П-П-П-П-П-П-Пол, я никак не пп-п-п-п-пойму суть всего этого вос-вос-вос-вос-вос-восвосприятия. Охота его д-д-д-д-д-добиться, н-н-н-н-н-нно все это одни с-с-с-с-с-с-слова. Может, п-п-п-п-п-пп-п-п-п-п-п-п-п-повторишь е щ е р а з о к?
Фостер не верит своим ушам. Он стоит, застыв как вкопаный, глаза его лезут, лезут, лезут, лезут на лоб, и в конце концов он взрывается:
- По-твоему, это смешно! У тебя пунктик похуже заикания, Горянка! У тебя язык без костей, и ты не знаешь, к чему его приспособить! Гнусный вот какой у тебя полет, гнусный полет! А я знаю только одно...
- Вот видишь!- говорит Горянка. Она торжествующе ухмыляется, скорее даже смеется, и хлопает в ладоши - так довольна она достигнутыми результатами. Когда ты злишься, ты не заикаешься!
Фостер вновь застывает как вкопанный. Он таращит на нее глаза. Потом поворачивается и, ни слова ни говоря, выходит за дверь.
Самое смешное, что она права.
Что это было? Это было похоже... ну да!.. на г р у п п о в у ю п с и х о т е р а п и ю, на марафонский турнир по групповой психотерапии, когда люди несколько дней кряду сидят вместе, выведывают слабости друг друга и выладывают все начистоту, совершенно открыто. Только эта групповая психотерапия предназначена была не для пожилых и заёбанных жизнью, а для Молодых! и Защищенных! - словно они и не пытались собрать обломки, оставшиеся после крушения, а напротив - проводили переустройство своей жизни, готовясь к некоему неслыханому прорыву, прорыву в мир п о т у с т о р о н у катастроф. С незапамятных времен важнейшей заботой человечества являлась борьба с катастрофами, болезнями, войной, рабством, и всегда на горизонте маячили всадники Апокалипсиса. Но что делать в жуткой пустоте п о т у с т о р о н у к а т а с т р о ф, где якобы все возможно,и Норману попадается на глаза еще одна странная пророческая книга с полки Кизи "Конец детства" Артура Кларка, в которой на Земле рождается поколение Тотального Прорыва, и еще в младенческом возрасте представители этого поколения демонстрируют способности, намного превосходящие способности своих родителей, они отделяются в собственную колонию, однако не как индивидуумы, а как огромное единое колониальное существо, колониальный организм в биологическом смысле этого термина, и в конце концов Земля, выполнив свое предназначение, содрогается и начинает разваливаться на куски, а они - дети: "Что-то происходит. Тускнеют звезды. Словно поднялась громадная туча и быстро все собой закрывает, закрывает все небо. Но это, на самом деле, не туча. Кажется, она имеет свою структуру - я уже могу разглядеть подернутое дымкой переплетение линий, которые непрерывно меняют свое положение. Впечатление такое, словно кто-то сплел призрачную паутину из звезд. Вся эта сеть начинает светиться, пульсировать светом, она совсем как живая... А над западным горизонтом высится огромный пылающий столб, точно огненное дерево. Он очень далеко отсюда, в другом полушарии. Я знаю, где он возник: они, наконец, уже на пути к тому, чтобы стать частью Сверхразума. Кончился их испытательный срок: они избавляются от последних остатков материи... Весь ландшафт освещен - ярче, чем днем,- в небе носятся красные, золотистые и зеленые сполохи - о, этого не выразить словами, как несправедливо, что я единственный, кому дано это увидеть, - никогда не думал, что такие краски..."
Короче, выскочили они, старина, как чумовые, из своих любвеобильных тыквенных бутылей и направляются в сторону... вот именно, Города-Порога, синхронизация сегодня удалась на славу.
...И никаких тут тебе фонтанов красноречия, столь свойственных херувимам из Французской Академии, никаких рядящихся в просторную льняную тогу поклонения Гаутаме Будде жителей Востока, от которых за версту несет тухлым рокфорным запахом духовной отрешенности. Взамен они намерены испытать все это прямо на главной магистрали, на восьмиполосном шоссе, где всюду, сколько видит глаз, высятся фонарные столбы с дуговыми лампами, где они будут вести радиопередачи на всех частотах, размахивать американскими флагами, придавать яркость светящейся краске и неоновому свету электропастельной Америки шестидесятых, и радиофицированный, снабженный усилителями и двигателями мощностью 327 000 лошадиных сил автобус фантазии в их научно-фантастическом фильме радушно примет на борт всех, голосуй на дороге хоть самый распоследний босяк и гуляка...
XIII. АНГЕЛЫ АДА
Не думаю, чтобы кто-то из Проказников, за исключением Кизи, по-настоящему понимал Горянку. Она почти всегда вела себя на сто процентов открыто, все выкладывала начистоту, громогласно перла напролом, как грузовик, и никому не приходило в голову, что какаято сторона ее жизни целиком скрыта от посторонних глаз. За исключением, как я уже сказал, Кизи. Время от времени Кизи с Горянкой удалялись от всех в надворную постройку, валялись там на матрасах и просто разговаривали. Кизи без умолку болтал о том, как он понимает всевозможные вещи, жизнь, судьбу, "Сейчас", а Горянка - одна ее мысль все время пыталась прорваться сквозь ленивый поток слов, исходивший от растянувшегося на матрасе Кизи, - да, так вот, со всей искренностью, на какую только была способна, она рассказала Кизи о последних пяти годах своей жизни. Кое-что из этого рассказа Кизи так и не понял. А именно то, что временами она бывала чертовски одинока.
Одинока? Да Бог с вами, ведь Горянка в любую ситуацию встревала с налета, точно раскачивалась на лиане, как Шина, Королева Джунглей. Высоко поднялась она и в иерархии Проказников. Нередко казалось, что никто так не близок Кизи, как Горянка, даже Фэй. Но ничего не поделаешь: Кизи... Кизи составлял важнейшую часть всей жизни Горянки с Проказниками. Без него, да еще без Чумы, ее вполне могло одолеть фатальное одиночество... Чума был единственным человеком, с которым она могла поговорить. Без Чумы... Но под чудесной на одном из уровней жизнью общины могут таиться внутренние нелады, и нужно быть готовым приложить кое-какие усилия, чтобы эту чудесную жизнь не разрушить.
Что-то здесь не так. Вовсю трещат сегодня дождевальные установки, все влажно и чопорно на газонах Пакипси. В августе там, где деревья не заслоняют траву от солнца, на ней образуются такие бурые пятна, ты же понимаешь. Однако приколись. Вышло так, что облегчение, Доктор, носит имя Кизи. А от этого звука, что уже заглушает трескотню дождевальных установок, Доктор, вполне может затрепетать слабенькое сердечко с его нитевидным пульсом. Словно меж секвой мчится из Скайлонды по змеистой Дороге 84 локомотив. А если начистоту - Ангелы Ада походным порядком, полчища уродов на "харли-дэвидсонах-74". Мисс Кэролин Адаме из Пакипси, штат Нью-Йорк, уже готова взглянуть в лицо этой первобытной опасности, с презрением рявкать на Ангелов Ада и грубо ими помыкать, и они подчинятся, ведь чудовищ ослепляют солнечные пятна, вспыхивающие в их глазах. Кизи фонтанирует энергией, Доктор, и нет на белом свете такой треклятой вещи, которая заставила бы это маленькое сердечко забиться от страха.
С Ангелами Ада Кизи познакомился в Сан-Франциско через Хантера Томпсона, который писал о них книгу. Книга, кстати, вышла замечательная, она называлась "Ангелы Ада: странная и ужасная сага". Как бы там ни было, Кизи с Томпсоном пили пиво, Томпсон сказал, что ему надо зайти в гараж под названием "Тюряга" и повидать кое-кого из Ангелов, и Кизи отправился туда вместе с ним. Там колдовали над своими мотоциклами Ангел Ада по имени Френчи и еще четверо или пятеро парней, и все они с первых же минут потянулись к Кизи. Кизи был такой же стреляный воробей, как и они. Недавний арест за марихуану относил его в глазах Ангелов к разряду Классных Парней. Они сказали ему. что человеку, который не мотал срок, доверять нельзя, а Кизи грозила, по крайней мере, перспектива срок получить. Впоследствии Кизи говорил, что арест за марихуану на них впечатление произвел, однако на тот факт, что он писатель, им было в высшей степени наплевать. И все-таки и об этом им было известно - как-никак знаменитость, дружески расположен и интересуется ими. и ведь вроде никакой не педрила, не репортер, да и не из тех гнусных шестерок, что сшиваются здесь все лето.
А кто только не сшивался там летом 1965 года! Калифорнийское лето 1965 года принесло Ангелам Ада печальную известность. Популярность их как отъявленных негодяев достигла небывалого размаха. Благодаря серии инцидентов - сопровождавшихся поразительной серией газетных и журнальных статей, в том числе в "Лайф" и "Сатердей ивнинг пост", - жители Дальнего Запада рассматривали каждое субботнее развлечение Ангелов как нашествие варваров-детоубийц. Интеллектуалы из окрестностей Сан-Франциско, особенно в Беркли, в Калифорнийском университете, уже отзывались об Ангелах в романтическом духе и сыпали терминами типа "отчуждение" и "мятежное поколение". Томпсона начали донимать желающие познакомиться с Ангелами - не со всей шайкой, Хантер, хотя бы с одним-двумя. Что же до Кизи, то ему одного-двух было маловато. Они с ребятами сделали по паре затяжек марихуаны, и Ангелы Ада были в автобусе.
Жители Ла-Хонды и ахнуть не успели, как владения Кизи украсились гигантским плакатом - пятнадцать футов длиной, три фута высотой, в красном, белом и синем цветах:
ВЕСЕЛЫЕ ПРОКАЗНИКИ ПРИВЕТСТВУЮТ АНГЕЛОВ АДА
Субботний день 7 августа 1965 года выдался светлым и ясным, и все плоды вдохновенных трудов Творца залиты были в Ла-Хонде, штат Калифорния, ярким летним солнцем. Граждане готовились к наступающему дню, запираясь на все замки. Копы готовились, запустив на полные обороты двигатели десятка полицейских машин с мигалками и боеприпасами. Проказники готовились, до одури заряжаясь наркотиками. Они собрались внизу, в зеленом ущелье, в домике и вокруг него, и заряжались, пока у них не затрещали тыквы. Вдобавок они испытывали радостный и мощный прилив адреналина, коим их наделил Господь. Никто не заявлял об этом в открытую, никто об этом даже не говорил, но виной всему было то, что к ним ехали настоящие живые Ангелы Ада, человек сорок, пустившиеся в полноценный ангельский "поход" - ту самую загородную прогулку, во время которой Ангелы делали свою вещь, всю свою прикольную вещь, целиком, в с е м паршивым чумазым умопомрачительным, брызжущим пламенем похабным неотесанным с к о п о м. По такому случаю к Проказникам понаехала куча гостей. В сущности, они представляли собой самую настоящую публику, с нетерпением ожидающую появления знаменитых актеров. Собрались и многие из старой перри-лейнской компании: Вик Ловелл, Эд Маккланахэн и другие. Приехал Аллен Гинзберг. а также Ричард АлПерт и множество интеллектуалов из Сан-Франциско и Беркли. У всех т а х и к а р д и я - однако Кизи был невозмутим, даже посмеивался, выглядел в своей рубахе с начесом крепким как бык, истинным Горцем, а с его легкой руки все это стало казаться уместным и неизбежным - неизбежной составляющей течения, вполне уместной сейчас, в данный момент. Да черт побери, если добропорядочный мир округа Сан-Матео, штат Калифорния, вознамерился объявить их всех вне закона и превратить в изгоев из-за такой сущей безделицы, как марихуана, то они имели полное прикольное право плыть по течению и демонстрировать им, что представляет собой на самом деле сага под названием "Изгои". Благодаря Ангелам поддались синхронизации многие вещи. По определению, Изгоями были люди, которые сдвинулись с мертвой точки и добрались, в некотором роде, до Города-Порога. Вся прелесть была в том, что Ангелы, как и Проказники, сделали свой выбор добровольно. Сперва они стали изгоями - вышли н а р а з в е д к у, снялись с мертвой точки,- а уже потом были за это биты. Кайфовый полет Ангелов заключался в мотоцикле, а Проказников - в ЛСД, но и те и другие совершали потрясающее погружение в оргазменное мгновение, в с е й ч а с, а в течение ближайших сорока восьми часов Ангелам предстояло приобщиться вдобавок и к кислоте. Проказникам же предстояло приобщиться к... Стужу, старинному ужасу, страху мальчика из приличной семьи перед Ангелами Ада - А н г е л а м и А д а - во плоти, в их грязной плоти, и окажись они способны вовлечь в свою орбиту эту темную и грубую таинственную силу...
Кизи! Что за прикол - у всех тахикардия!..