Впервые я в полной мере понял, что означает выражение «немая сцена» и как она вообще выглядит.
Когда переступил порог кабинета режиссёра, случилось именно это. Причем сцена была настолько немая, что мужик, лет сорока пяти, застыв посреди комнаты, стоял с вытаращенными глазами, открывая и закрывая рот. Как рыба, которую выкинули на берег, ей-богу. У него было настолько смешное выражение лица, что я чуть не расхохотался. Еле сдержал порыв. Было бы совсем уж ни к чему сейчас исполнять такие номера.
На расстоянии метра от него замерла та самая дамочка, которая пробежала мимо нас с блондинкой, когда мы сидели в машине. Видок у нее был тоже весьма забавный.
Надо признать, при ближайшем рассмотрении дамочка оказалась чрезвычайно интересной. Напомнила мне одну американскую актрису в молодости. Элизабет Тейлор, кажется. Не особо силен в этих звездах Голливуда столетней давности. Просто как-то пару раз попадались мне фильмы с ее участием по телеку.
У гражданки Ласточкиной в наличии имелись такие же темные локоны и синие глаза. Не голубые, не серые, даже не зелёные. Именно синие. И черты лица с претензией на благородность. А еще — формы. Вот ее формы привлекали внимание в первую очередь. Я даже слегка завис, уставившись на выдающиеся достоинства этой дамочки.
Если верить словам Насти, что Ласточкин удивительный раздолбай и простофиля, совершенно непонятно, зачем ему нужна столь интересная женщина. К тому же, вон как Марина Эдуардовна рванула на защиту оскорбленной чести супруга. Этакая декабристка советского разлива, которая за мужем и в огонь, и в воду.
— П-павел Ми-митрофаныч…ныч…– Выдал, наконец, режиссёр. Он вдруг начал заикаться, хотя до этого в споре с Ласточкиной был очень даже красноречив. А теперь два слова выговорил с трудом.
Я узнал его физиономию. Видел совсем недавно на фото. Один в один, кстати. Так что в случае с режиссёром не качество снимков подкачало, а природа. Она решила, видимо, зачем человеку приличное лицо. Пусть просто будут глаза, рот и нос, а с остальным, уж как получится. Ах, да… Еще — уши. Огромные, оттопыренные, напоминающие два пельменя, которые зачем-то прилепили к лохматой голове.
— Что тут происходит⁈ Почему крик стоит на весь Дворец Культуры?– Я максимально сурово сдвинул брови и посмотрел на Матюшу Сергеевича.
Так звали режиссера. Матюша… Всегда подозревал, что у этих творческих личностей в башке творится черт знает что. Это надо же так свое имя исковеркать.
— Но Вы…Вы ведь…– Матюша, которому, на минуточку, под сраку лет, закатил глаза вверх и посмотрел на потолок.
Наверное, он намекал на то, что директор ДК должен быть где угодно, но только не среди добропорядочных граждан. А если более точно, то находиться директору надлежит в морге, как вполне приличному, умершему человеку. Потому что шляться по городу, когда ты умер, это точно неприлично.
— Мы Вас вот…хоронить собрались. В столовой заказали торжественный ужин, чтоб отпраздновать… Ой… То есть проводить… Ну… В последний путь. Завтра, вроде. И всё уже готовить начали…Валентина Егоровна речь пишет. С самого утра. Плачет, но пишет. Вы же знаете, Валентина Егоровна, она всей душой Вам предана. И телом… Ну, то есть…
Режиссер окончательно сбился и замолчал. Я же напряг извилины, вспоминая, кто такая Валентина Егоровна. Если не ошибаюсь, по сведениям, полученным от блондинки, речь сейчас идет о заместителе Голобородько по хозяйственной части. Настя упоминала эту Валентину Егоровну с усмешкой. А когда поинтересовался, что ее так радует, ответила, мол, сам пойму, увидив данную особу воочию. По фото — обычная женщина лет сорока. Возраст определил приблизительно, все по той же причине. Снимки были такого качества, что там насчет половой принадлежности большие вопросы, не говоря об остальном.
— О, как!– Я шагнул к режиссёру, наклонился совсем близко, а потом рявкнул, — А, ну-ка дыхни! Пил? Пил, скотина⁈ Кого хоронить? Меня⁈ Я что, похож на труп⁈ А ну, потрогай! Ткни пальцем!
Я схватил руку режиссера, а потом его же рукой ударил себя по предплечью. Мне почему-то казалось, отставной военный-самодур должен вести себя именно так. Причем, судя по реакции Матюши, мои представления были верны.
— Точно пил, сволочь! Дыхни, говорю! — Продолжал я наступать на Матюшу, не давая ему опомниться.
Режиссер вырвал свою конечность, а затем попятился назад. Маленькими, крошечными шажочками. При этом он начал дышать в обратную, противоречащую человеческой физиологии, сторону. Серьезно. Внутрь себя. Как режиссер ухитрялся это делать, не понимаю. Но Матюша вдыхал воздух носом, а обратно не выходило ни черта.
— Никак нет… Вы что? Как можно… Мы же договорились… Не принимал уже больше недели ничего такого. Исключительно чай. Индийский.
— Ааааа… — Я отстранился и посмотрел на него сверху вниз. — Гляди у меня…Хоронить он собрался. Да тебя самого́…
Я сжал обе руки в кулак, поднес их друг к другу, а потом изобразил жест, будто выкручиваю шею режиссёра. Сначала в одну сторону, а потом в другую.
Матюша, глядя на мою пантомиму, громко сглотнул. Видимо, слова директора ДК редко расходились с делом. Лицо у режиссёра стало снова испуганным.
— А Вам чего гражданочка требуется? Что-то не припомню Вашей физиономии в списке наших сотрудников. — Я переключился на Ласточкину.
Марина Эдуардовна, пребывавшая в состоянии оцепенения, сначала не поняла, кому адресован этот вопрос. Она стояла молча и пялилась на меня круглыми глазами. Однако при этом, не забыла выставить одно бедро чуть вперед. Видимо, появление мужчины, который выглядит всяко приличнее Матюши, сыграло в этом немаловажную роль.
— Вас спрашиваю, дамочка. — Я нахмурился еще больше, дабы не показывать виду, что манипуляции Ласточкиной были мной замечены.
— А! Кого? Меня? — Она вздрогнула и оглянулась через плечо, подозревая, видимо, что в комнате находится еще кто-то. Посмотрела с сомнением на портрет Станиславского, которым была украшена стена, сообразила, других «дамочек», кроме нее в кабинете не имеется, а потом снова уставилась на нас с режиссёром.
— Нет, едрить твою козлину! Меня!
Я так старательно изображал из себя настоящего Голобородько, хама и грубияна, что у меня в висках заломило от усердия. Слишком активно хмурился и играл бровями. Но зато в роль вжился отлично. Подумал, может, стоит еще во время хотьбы приволакивать ногу, но почти сразу эту идею отмел. Подобных указаний не поступало, обойдемся без импровизации. Хотя смотрелось бы весьма колоритно.
Я вообще от происходящего начал получать некое удовольствие. Может, на самом деле, все предыдущие годы в моей размеренной жизни именно этого и не хватало? Приключений, адреналина, авантюризма.
— Вас? Но…Вы же…в некотором роде…мужчина…– Марина Эдуардовна растерянно моргнула.
В этот момент я понял, гражданка Ласточкина — красивая женщина по всем канонам. В ее случае, как раз, вселенная от души насыпала по запросу «внешность» и совсем не вспомнила про запрос «мозги». Вот тут — все правильно. Привычно.
Просто время, проведённое в обществе Насти, оставило отпечаток на моей психике. Впервые столкнулся с привлекательной женщиной, которая вообще не пользуется этой привлекательностью. Блондинка вела себя слишком адекватно и слишком правильно. Особенно это цепляло внимание на фоне бабки, которая наоборот, олицетворяла собой крайнюю степень взбалмошности и дурости. Я заподозрил даже в Насте наличие ума. А умные женщины, которые обладают потрясающей внешностью, вызывают у меня ощущение диссонанса.
Вот с Мариной Эдуардовной Ласточкиной все понятно. Она даже сейчас, в той ситуации, которая сложилась, пытается смотреть на меня по законам женского кокетства–«в угол, на нос, на предмет». Хотя, казалось бы, на кой черт ей Голобородько? Однако, чисто на автомате, будучи в состоянии лёгкого шока из-за появления ожившего мертвеца, имея претензии и ярое желание поскандалить, Ласточкина все равно заигрывает, сама того не замечая.
— Что, говорю, Вам тут нужно? Почему посторонние на вверенной мне территории⁈ — Повторил я для особо одарённых.
На последней фразе снова обернулся к Матюше. Вопрос о территории предназначался ему. Тем более, режиссёр, вроде, отживел. Уже не выглядел бледновато-синеньким. Матюша развёл руками, намекая на то, что к данному факту не имеет никакого отношения, и супруга уволенного актера пробралась во Дворец Культуры самовольно.
— Так Вы же умерли! А теперь выясняется, что вовсе нет…– Сделала, наконец, далеко идущий вывод Ласточкина.
Буквально секунду ее лицо выглядело озадаченным, а потом вдруг посветлело. В глазах мелькнула далекая тень мыслительного процесса.
— Прекрасно! Вот сейчас мы и разберёмся! — Сообщила она радостным голосом, моментально переключаясь с состояния шока на состояние борьбы за справедливости.
Даже ее грудь стала как-то выше. Супруга невинно изгнанного Ласточкина расправила плечи и начала медленно наступать на нас с режиссёром.
— По какой причине вчера мой супруг, Леонид Пахомович, был исключен из состава актерской труппы нашего Дворца Культуры?
Марина Эдуардовна перекинула сумочку, висевшую у нее на локте правой руки, в левую руку. Сделала она это с такой экспрессией, что едва не зацепила меня ридикюлем, который пролетел в каких-то сантиметрах от моего лица.
— По причине того…– Было всего несколько секунд, чтоб дать правильный ответ. И еще я понимал, объясняться с этой особой бессмысленно. Она не станет слушать никаких доводов разума. Значит, нужно просто говорить коротко и по делу. — По причине того, что он… Идиот! А мы, знаете ли, серьёзная организация. Нам идиотов не нужно. Я перед тем, как войти, слышал, Матюша Сергеевич Вам популярно все объяснил. Припомнил, так сказать, случаи, в которых проявились все «таланты» Вашего мужа.
— Ну… Вы… Фух!– Ласточкина остановилась, а потом громко выдохнула.
Ее очевидно начало колбасить от злости и негодования. Она подняла руку и, выпрямив указательный палец вверх, несколько раз потрясла им в воздухе.
— Я до самых верхов дойду! Я вас выведу на чистую воду. Я…
Не договорив, Марина Эдуардовна крутанулась на каблуках, повернулась к двери и маршем направилась в сторону выхода. Перед тем, как покинуть кабинет окончательно, снова остановилось, через плечо посмотрела на меня.
— Солдафон и самодур! — Выкрикнула она. — А Вы — бездарность и…и тоже самодур!
Видимо, разнообразие оскорбительных эпитетов у нее закончилось, поэтому Матюше досталось то же «звание», что и мне.
— Я вашу эту…– Она снова на секунду зависла, соображая, что пообиднее сказать. — Эту вашу гидру капитализма, раздавлю!
С этими словами Ласточкина выскочила из кабинета, громко хлопнув дверью.
— И при чем тут гидра? — Задумчиво спросил я вслух, глядя, как с потолка сыпется на пол штукатурка.
— То есть, против капитализма Вы ничего не имеете?
Матюша смотрел на закрытую дверь, с озадаченным выражением лица. Правда, буквально сразу пришел в себя и переключился на более интересную тему.
— Павел Митрофаныч! Да Вы объясните, наконец, как такое возможно? Я ведь сам вчера Вас с доктором отправлял в больницу. А вечером нам позвонили, сюда, на рабочий телефон Дворца. Сообщили о Вашей кончине. Мол, сердце не выдержало. Я еще подумал, ну, как так? Что за нелепость. Войну человек прошёл, до Берлина добрался с парочкой ранений, а тут — сердце. Обидно, честно слово!
— Врачебная ошибка. — Ответил я коротко, а затем прошел к большому столу, заваленному ворохом каких-то бумаг. На самом деле, оценивал обстановку, пользуясь случаем. Пока что, режиссер точно не казался мне Попаданцем. Не вижу в нем никаких несоответствий. Творческая личность, со стоящими двбом волосами, оттопыренными ушами и следами чернил на щеке. Так понимаю, Ласточкина застала его в разгар рабочего процесса.
После беглого осмотра понял, на столе валяются наброски. Что-то типа написанного от руки сценария пьесы.
— Значит, так…Матюша… — Я поморщился. Такое чувство, будто не с взрослым человеком говорю, а с ребёнком. Все из-за этого Матюши, — Слушай, что за убогое имя… Как тебя папа с мамой назвали?
Режиссер от моего вопроса немного растерялся. Видимо, никому в голову прежде не приходила мысль интересоваться этим.
— Так… Ну…Матвей я. — Его взгляд стал настороженным. Он ничего хорошего от Голобородько не ждал и подозревал подвох даже в столь обычном разговоре. Да уж… Действительно директор ДК их тут держит в черном теле.
— Ага. Хорошо. Матвей Сергеевич, мне нужно, чтоб сегодня ты собрал весь наш коллектив, через пару часов. Имеется мысль провести собрание. Срочное. Явка строго обязательна.
— Так что его собирать? Сегодня — спектакль. Они и без того все будут на месте. Правда, чуть позже того времени, о котором Вы говорите. Кстати, Павел Матвеевич, что с ма́тами?
— С какими матами? — Я слушал режиссёра в полуха, соображая, как лучше поступить. Устроить настоящее собрание, под любым подходящим предлогом? Загнать всех в одно помещение и оценить со стороны. Или лучше каждого пригласить для личной беседы? Или использовать оба варианта?
— Со спортивными матами, конечно. Или мешки. Вы обещали мешки с песком. Павел Матвеич, нам без них никак. У нас Катерина убьется к чертовой матери, если мы ничего не предпримем.
— Кто? Я обещал? — Мое лицо, наверное, выглядело сейчас немного глупо. Просто я усердно пытался вспомнить, кто такая, Катерина и почему она должна убиться. Такого имени Настя точно не говорила. Никаких драматических историй тоже не рассказывала.
— Конечно! Вы же директор. — Матюша тряхнул головой в попытке закинуть назад одну из лохматых прядей, упавших ему на глаза.
— Это я в курсе. Да. А…зачем нам мешки с песком?
— Ну, Вы что, Павел Матвеич. Обсуждали ведь. Сегодня — премьера. У нас Островский, «Гроза». Там Катерина прыгает в Волгу. «Волгу» мы организуем в оркестровой яме. Она у нас хоть и не сильно большая, но сойдёт. Только надо условия создать для утопления героини, так сказать. Это — ключевая сцена всей пьесы. Понимаете… Символическое изображение…
— Понял! — Я поднял руку, останавливая словесный поток режиссёра.
Он явно сел на своего любимого конька и собрался рассказать мне какие-то режиссёрские примочки. По крайней мере, когда Матюша начал говорить по пьесу, его взгляд потерял адекватность. Стал туманным.
— Нужна Волга для Катерины. Все понятно. Сделаем…
Я отошел от стола. Ничего интересного там нет. Быстро окинул взглядом всю комнату. Мебели — хрен да не хрена. Кроме рабочего стола имеется еще пара стульев, шкаф и вешалка на одной ноге. Нет, не похож режиссер на попаданца. Вообще. И ведет себя слишком натурально.
— Прямо сейчас и займусь. А Вы… — Я ткнул пальцем Матюше в грудь, — Не забудьте про собрание. Тогда жду всех в шестнадцать часов в зале Дворца.
— Конечно, Павел Матвеич. Все будет сделано. Вы только про Волгу не забудьте. Премьера, а у нас Катерине нормально утопиться возможности нет.
— Не забуду, Матвей Сергеевич.
Кивнул режиссёру, а потом вышел из кабинета в коридор. И сразу же угодил в женские объятия. Я в первый момент, четно говоря, не сразу понял, что происходит. Только дверь кабинета закрылась, на меня налетел настоящий ураган. Это произошло настолько неожиданно, что с моей стороны даже не было попытки сопротивления.
Меня просто схватили за грудки, прижали к стене спиной, а потом принялись одной рукой лезть куда-то под одежду, а второй тянуть мою же голову за шею вниз, к женским губам, накрашенным помадой морковного цвета.