Отец Фотий, в миру Иван Моисеевич Иванов с детства ненавидел праздность. Он всегда был чем-то занят, куда-то спешил, вечно решал неотложные вопросы. Когда у батюшки поднялась температура, начался кашель и появилось подозрение на ковид, друзьям еле-еле удалось уговорить его лечь в больницу на обследование. В городские больницы в пик ковида госпитализировали только с температурой выше 38, а у батюшки градусник стабильно показывал 37, 8. Возраст у отца Фотия давно перевалил за полтинник, хронических болезней набралось немало, поэтому друзья и, в первую очередь, матушка Ирина, решили, что оставаться ему дома рискованно. Среди духовных сыновей отца Фотия были люди весьма обеспеченные, они-то и настояли на срочной госпитализации, оплатили МРТ и тщательное обследование священника в «Марфино».
В больнице у отца Фотия появилось достаточно времени, чтобы с головой погрузиться в воспоминания. Картины прошлого помогали отвлечься от плохого самочувствия и от больничного окружения, пусть и в коммерческом исполнении. Конечно, отец Фотий не раз соборовал умиравших и отпевал усопших, однако видеть столько людей на пороге смерти ему прежде не доводилось. Он горячо молился за всех болевших ковидом и просил Господа послать им исцеление.
Когда кашель утихал, Отец Фотий вспоминал прежние, казалось, давно забытые годы. Издалека, а точнее, с высоты солидного возраста детство казалось ему счастливым и безмятежным. Родителям, Моисею Евгеньевичу и Анне Ивановне, дали квартиру в Новых Черемушках в начале семидесятых. В те годы столичный район, прежде считавшийся окраинным и состоявший из одинаковых хрущевок, к которым раньше можно было пробраться лишь в резиновых сапогах, с годами превратился в уютный зеленый городок. Там и дышалось легче, чем в центре столицы или в окраинных промзонах, и мест для прогулок было полно. В нескольких автобусных остановках был Битцевский парк, в то время еще настоящий лес с грибами осенью и ландышами по весне. Станции метро «Калужская» тогда еще не было, маршрут заканчивался остановкой «Депо «Калужская». Район стремительно разрастался в сторону Окружной, прежние деревни Беляево, Коньково, Зюзино стремительно застраивались высотными домами.
Липы, тополя, березы и клены, посаженные на субботниках родителями юных новоселов, за десять лет подросли, а у школ и детских садов появились уютные дворы. Ване Иванову с первых дней в первом классе понравилась школа номер девятнадцать с барельефами классиков над входом, а в третьем появились друзья на всю жизнь. Дивное было время! Лыжные прогулки в Битцевском парке, летние походы с учительницей литературы по подмосковным лесам, школьные дискотеки с песнями битлов, новогодние карнавалы… Иногда в актовом зале школы выступал знаменитый писатель Виктор Драгунский, чьи веселые рассказы о Дениске Ваня обожал. Правда, ему казалось странным, что от лица Дениски его рассказы читает на сцене пожилой грузный дядечка в слегка помятом костюме. Иногда Ваня думал, что дядечка украл у Дениски тетрадку и теперь притворяется мальчиком. Зачем? Чтобы выступать с его рассказами со сцены и кланяться, когда все третьи классы во главе с учителями громко хлопают уморительным Денискиным сочинениям.
Все мальчишки в классе были влюблены в Леночку Королеву. Эта веселая, хорошенькая и умненькая девочка жила в другом, таинственном мире. В младших классах Королева казалась мальчикам принцессой из сказочного дворца. Если бы отец Леночки, ответственный работник ЦК КПСС, узнал в те годы о столь странном сравнении, он бы не просто удивился, но, возможно даже испугался, поскольку дворцы и принцессы были классово чуждыми его высокой партийной должности. Тем не менее, дети инстинктивно уловили различия между ними: семья Леночки жила не в хрущевке, как большинство ребят и девчонок в их классе, а в красивых, недавно построенных кирпичных домах возле метро «Новые Черемушки», которые народ метко окрестил «Царским селом».
Ваня Иванов уже классе в седьмом сообразил, что в конкурентной борьбе за сердце Леночки у него, сына бедных советских интеллигентов, шансов нет, и в выпускном классе внезапно стал «бегать», как тогда говорили, за Иришкой Левиной. Тоненькая, с длинной пушистой косой и насмешливыми серыми глазами, она в одном из школьных походов запала Ване в душу и с тех пор уютно расположилась в ней навсегда. Если бы кто-то в те далекие годы сказал Ирине, что когда-нибудь она станет матушкой, женой настоятеля храма, она бы безжалостно высмеяла шутника. Да никто и не решился бы над ней так подшутить. Ироничную и свободолюбивую Ирину невозможно было представить встроенной в жесткие рамки православной церкви и добровольно натянувшей длинную юбку и платок вместо стильных нарядов. Тем более, нереально было представить любительницу современной американской литературы, театра и джаза матерью аж пятерых детей.
Они поженились сразу после института. Ваня Иванов окончил МИФИ, Ирина Левина — биофак МГУ. Вскоре у них родился первенец Степан, через полтора года после него — Катерина…. В общем, все как у всех. Жизнь обрушила на молодую семью лавину проблем. Они боролись с безденежьем, сражались с непростым в те годы бытом, в перерывах между семейными обязанностями писали диссертации, встречались со школьными друзьями, а когда дети подросли, стали брать их в походы на байдарках. С каждым годом Иван Моисеевич все больше убеждался, что ему повезло с избранницей. Надежная, верная, хорошая жена и мать, а в довершение всего — прекрасная хозяйка. Но был еще один немаловажный фактор, скреплявший брак. С женой Ивану никогда не было скучно. Ирина оказалась такой же отчаянной спорщицей, как и сам Иван Моисеевич. Они спорили всегда и обо всем на свете и не слишком часто приходили к согласию. У каждого были свои взгляды абсолютно на все: на зарождение жизни на Земле, на этапы покорение Космоса, на процессы в биосфере и на проблемы глобального потепления, на опасность перенаселения Земли. Дискуссии, отточенные в семейных спорах, выносились на посиделки с друзьями. Много материалов для интеллектуальных бесед давали в девяностые популярные журналы «Химия и жизнь» и «Знание — сила». Словом, дружеские застолья проходили в бесконечных дискуссиях.
— Вам известно, что жизнь на Земле зародилась из звездного вещества? — ошарашивал гостей Иван Моисеевич после третьей рюмки.
— Это всего лишь одна из гипотез, — парировала Ирина и предлагала гостям свою загадку. — Кто из русских классиков подошел ближе всех к детективному жанру?
Когда кто-то из гостей наконец называл имя Достоевского, Иван опять пытался перетянуть внимание слушателей на естественно-научные проблемы. Жену он обожал, но считал ее увлечения оперой и художественной литературой чрезмерными, не дающими пищи для аналитического ума. Еще Ивана, математика до мозга костей, раздражало, что СМИ интересуются исключительно пустыми актрисульками и разряженными, как павлины, поп-идолами, а про успехи российской науки пишут до обидного мало, хотя толку от этих безголосых певцов и глупеньких актрис, в отличие от открытий ученых, для общества никакого, один вред.
— Я-то понимаю все, что кропают в интернете и вещают из телека эти твои филологи и разные «веды», зато ни ты, ни они, не решите ни одной, даже самой простой математической задачки! — горячился Иван Моисеевич и заключал. — Надо правильно расставлять приоритеты! Государство погибнет, если не будет уважать ученых и не финансировать науку!
Всю первую половину жизни отец Фотий был агностиком и атеистом. Казалось, ничто не способно поколебать его научное мировоззрение. Но недаром говорят, что каждый приходит к вере своим путем. Ивана Моисеевича к вере в Бога подтолкнуло чудесное исцеление близкого друга. Александр Барановский таинственным образом выжил после жуткой автомобильной аварии, хотя, по всем прогнозам, должен был непременно умереть. Саша даже не стал инвалидом, хотя медики не давали ему никаких шансов остаться живым и, тем более, здоровым. Видимо, Александр так хотел увидеть сына, который должен был вскоре родиться, что буквально вытащил себя из лап смерти. Или, может быть, высшие силы пожелали оставить его на этой земле для того, чтобы он смог воспитать своего отпрыска.
Одним словом, Иван Моисеевич в середине жизни понял, что наука, перед которой он преклонялся, не в состоянии объяснить до конца все загадочные процессы и явления, происходившие на Земле и в организме человека. Ирину волновали другие жгучие вопросы бытия. Например, великая загадка искусства, которую тоже без привлечения высших сил разгадать невозможно. Как у талантливых людей буквально из ничего, из воздуха, рождаются идеи их великих сочинений? Где они черпают вдохновение? Как создают музыканты свои шедевры из семи нот, а писатели выдумывают новые миры из тридцати трех (а в английском и того меньше) букв? Как Моцарт мог написать гениальные вещи для оркестра в том возрасте, когда дети еще читать не умеют? Неужели гении и вправду — проводники Божьего промысла? Почему и кем мозг человека был создан как процессор компьютера, в котором записываются все события и воспоминания человека от рождения до смерти?
В общем, к сорока годам Иван Моисеевич, к изумлению друзей и родственников, уверовал в Бога. Он дал себе зарок «дойти до самой сути», как всегда доходил в решении задач, и пошел учиться в православную семинарию. Через несколько лет после ее окончания математик Иван Моисеевич Иванов был рукоположен в сан священника, обрел новое имя Фотий и вскоре был отправлен в один из приходов в центре Москвы — помогать старенькому батюшке. По неопытности он взялся за дело слишком рьяно, наговорил прихожанам то, что не понравилось церковному начальству, наконец повздорил с этим самым начальством и в итоге был «сослан» в храм на окраине столицы.
Став приходским священником, отец Фотий во время застольных дискуссий со школьными друзьями нередко приводил в качестве аргумента шутливую формулу, выведенную писателем Зиновьевым:
— «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях…Богом».
И вот теперь отец Фотий лежал под кислородным аппаратом и подробно вспоминал всю прошедшую жизнь — детство и юность, институтские годы и ушедших из жизни друзей, научные споры, которые теперь казались не такими значительными, как в те далекие годы. Потом батюшка начал думать о своих детях, вспоминать их забавные словечки, когда те были совсем маленькими, их домашние чтения, задорные глаза матушки Ирины и ее до сих пор красивые стройные ноги, скрытые под длинной юбкой.
Спокойно перелистывать в уме страницы воспоминаний отцу Фотию обычно удавалось не долго. Ему почему-то мешало какое-то гадкое чувство. Точнее, предчувствие. Священнослужитель пробовал молиться, но неприятные мысли не покидали его, наоборот постепенно захватывали мозг, измученный ковидом, и нагло вытесняли светлые воспоминания.
Иван Моисеевич лежал и сердился на себя, не в силах сообразить, что внушает ему тревогу. Наконец мысленные усилия дали свои плоды, и пациент вспомнил слова, услышанные прошедшей ночью:
— Мужчина или женщина? От этого зависит доза препарата.
— Да какая разница! Главное, чтобы клиент уснул и не проснулся.
Когда отца Фотия наконец освободили от кислородной трубки, он нащупал на тумбочке смартфон и послал СМС жене Ирине:
«Забери меня отсюда, матушка! Так скоро, как это будет возможно».