— Спокойно, месье, сейчас разберемся, кто из вас тут Тарантино и где здесь «Криминальное чтиво», — проворчал веселый полицейский, затаскивая белого от ужаса Македонского вновь на стул, с которого тот грохнулся в обморок. Коп обвел глазами троицу арестантов и объявил:
— Сейчас «прокатаем пальчики», и сразу станет ясно, кому принадлежит оружие в сумке.
Однако ясность неожиданно внес Колян:
— Все на пол, суки! — заорал он, выхватывая из сумки «калаш». — Если только посмеете приблизиться, застрелю Облезлого. Он теперь наш заложник. — Для пущей убедительности Колян схватил обмершего от ужаса критика и поволок его к двери. Одновременно он выпучил глаза и рявкнул: — А ты, Михась, чего застыл! Хватай сумку и шевели помидорами! Быстро!
Колян водил дулом «калаша» туда-сюда, и полицейский решил не рисковать. Русский гангстер одной рукой сжимал автомат, другой цепко держал Македонского за тощую шею и отступал с ним из комнаты, не упуская из вида всю честную компанию. Критик с ужасом понял, что из железных тисков бандита ему не вырваться, и плелся впереди похитителя, что-то сдавленно вереща. Голос его звучал не громче, чем писк цыпленка в когтях коршуна и расслышать что он шептал было невозможно.
«Блин, это же блокбастер! — внезапно подумал критик. — Вот бы сценарий написать!.. Если, конечно, останусь в живых.».
Держа полицейского под прицелом, Колян вместе с заложником быстро пробирался к выходу. За ним тяжело ступал с дорожной сумкой, до краев забитой оружием, мрачный Михась.
Едва троица выбралась из участка, на улице раздался вой полицейских сирен. Не выпуская Македонского из железных объятий, Колян рванул во двор, крикнув Михасю, чтобы тот не отставал.
— Давай, Облезлый, поднимайся первым! — приказал Колян, указывая на пожарную лестницу.
— Я боюсь высоты! — прошептал Македонский.
— А пули ты не боишься? — поинтересовался Колян и передернул затвор.
Македонский застонал и быстро полез вверх. Поднявшись на крышу, он огляделся. Критику открылась панорама — столь прекрасная, будто ее снял выдающийся оператор: белые домики с крошечными зелеными палисадниками, набережная Круазетт, пальмы, искрящееся под солнечными лучами море… Все было такое нарядно-европейское, что у Македонского перехватило дыхание. Эта картина еще недавно привела бы его в восторг и заставила позвонить жене, чтобы поделиться потрясающими впечатлениями. Однако сейчас роскошный вид на набережную слишком резко контрастировал с незавидным положением заложника.
«Хоть насмотрюсь напоследок на красивое», — с тоской подумал Македонский.
— Чего рот раззявил! Бежим! — скомандовал Колян и ткнул критика дулом автомата в бок.
— Куда? — оторопел Македонский.
— За мной! И не думай сбежать! Один шаг в сторону — и сыграешь в Икара! Короче, полетишь на мостовую.
Они бежали по крышам, и ржавое железо грохотало у них под ногами. Прохожие внизу поднимали головы и с изумлением наблюдали за тем, как странная троица пробирается по раскаленным крышам. Македонский удивился: откуда вдруг взялись силы у него, не слишком молодого и здорового человека? Если бы он рассказал врачу-неврологу, давно и не слишком успешно врачующему его больные суставы и позвоночник, об этом «кроссе» по крышам, тот бы сразу же отправил его к коллеге-психиатру.
«Сколько раз видел подобные сцены в кино! Они всегда казались фальшивыми и пошлыми, — на ходу думал критик, глазами выискивая место, куда можно поставить ногу, чтобы не соскользнуть вниз. — А ведь поди ж ты… Реализм чистой воды!».
Критик подумал, что для бандитов бег по крышам такая же привычная прогулка, как для него еженедельная поездка в Бирюлево.
Внезапно у дома, на крыше которого они затормозили, раздумывая, куда бежать дальше, остановилась полицейская машина. Полицейский, казавшийся сверху игрушечным человечком, неожиданно громко заорал в мегафон:
— Эй, русские гангстеры! Слезайте! Вам все равно далеко не уйти.
— Ага, разбежались! — усмехнулся Колян и передразнил жандарма голосом актера из старого фильма: «Я найду тебя, Фантомас!». — Он поймал кураж и показал полицейским, стоявшим внизу, средний палец. — Фиг вам! Не из таких передряг выбирались!
Затем Колян с сожалением взглянул на критика и сказал:
— Ладно, Облезлый, вали в болото! Ты связываешь нам руки. Свободен, кинотавр! Дальше выбирайся сам. Михась, не ссы! Рвем когти через чердак. Я знаю черный ход в этом подъезде. Прощай, киношник! Не вздумай о нас трепаться копам. Скоро объявимся в Москве, и тогда многим не поздоровится.
В один прыжок Колян с калашом в руках достиг дверцы на чердак. Михась полез следом за ним, с трудом таща по железу тяжелую сумку. Критик остался на крыше один и застыл там в полной растерянности. Он взглянул вниз и от ужаса едва не свалился на плитку, которой была вымощена набережная. Люди отсюда казались букашками, а полицейская машина — детской игрушкой. Он же не птица, чтобы спокойно спланировать на землю, а как по-другому выбираться с крыши — неизвестно.
Внезапно на улице появилась пожарная машина. Она остановилась рядом с полицейской и стала мееедленно выдвигать длинную лестницу. Македонский дождался, когда перед ним появится верхняя ступенька, и, испытывая леденящий ужас, шагнул на нее с крыши. Полицейские и несколько зевак наблюдали за его неловкими передвижениями, как зрители в цирке, — со страхом, любопытством и с восхищением.
Когда Македонский оказался на земле, потирая онемевшие пальцы и стараясь унять дрожь в коленях, полицейские почти по-родственному приняли его в свои объятия. Один из них вежливо попросил проехать с ними в участок для составления протокола. Копы, к изумлению «канатоходца», выглядели довольными. Конечно, с одной стороны, они упустили гангстеров с целым арсеналом оружия, но зато с другой — освободили заложника, который даже не пострадал. Между прочим, это не шутка, тянет на повышение по званию.
Когда наконец все аккредитации и документы критика были тщательно изучены, полицейские извинились перед Македонским и даже предложили отвезти его во Дворец фестивалей.
— Спасибо, нафестивалился, — мрачно сказал Македонский и попросил, — Отвезите-ка лучше меня в аэропорт. Пока эти два бандито-мафиозо гастролируют в Каннах, я не смогу не только работать в вашем городе, но и спать спокойно.
— Не волнуйтесь, месье Обл…, пардон, Македонский — успокоил его один из копов. — Эти типы теперь надолго залягут на дно.
Усики полицейского забавно загибались кверху, как у Пуаро в старом сериале. Македонский впервые за последнее время улыбнулся, а коп продолжал: — Думаю, вам нет смысла торопиться в Москву. Каннский фестиваль, несмотря на ковид, в зените. Вы же знаете, этот праздник кино бывает только раз в году. Короче, работайте спокойно, господин Тарковский, все под контролем.
— Возможно, вы правы, господин Пуаро, — подыграл ему Македонский. Полицейский подкрутил усики и расхохотался, а критик продолжал: — Прощайте, господа полисмены! Пойду-ка я прогуляюсь, подышу наконец воздухом Средиземного моря и Каннского фестиваля… — и Македонский вальяжно отправился по набережной Круазетт навстречу солнечному дню.
Едва он вышел на улицу, в полицейском участке состоялся следующий диалог:
— Похоже, Франсуа, этот чудик и впрямь ни при чем. Он такой же придурошный, как все кинодеятели. Нафига же ты сюда притащил этого психа?
— Возможно, это и так, Поль, — задумчиво сказал «Пуаро». — Однако во всех этих скучных фестивальных лентах недаром любят говорить: «Никогда не говори никогда». Если вдруг окажется, что этот простофиля все же связан с теми двумя русскими гангстерами, он сыграет для нас роль наживки, и мы тогда без труда поймаем остальных. Учись, Поль, пока я жив! — сказав это, «Пуаро» заржал раскатисто и звонко, как полковая лошадь.