Продавщица, не поведя бровью, записала перечень на бумажку. А спустя минут десять, выложила на прилавок весь товар, сложила его аккуратно в два больших пакета.
После чего, со спокойным сердцем, я купил все остальное: теплую куртку, свитер, пуловер, спортивный костюм, шапочку, два платья, две юбки, три сорочки, пижаму, махровый халат, теплые сапожки, летние туфли, кроссовки.
Зашел потом в супермаркет, взял булку хлеба, пакет молока, ветчину и мясо.
— Ты купил мне новую одежду?! — удивилась Эолли, когда я вошел в квартиру с кучей пакетов. — А куда дел прежнюю?
— Та устарела, — сказал я. — Сейчас в моде другая.
Как бы там ни было, а Эолли обрадовалась обновкам. Она примеряла все в спальне, затем выходила, показывала мне. Я не ошибся в размерах, все что Эолли надевала, ей подходило.
— А как ты угадал мои любимые цвета? — спросила Эолли, заглядывая мне в глаза.
— Это было нетрудно, — ответил я, — Просто я чувствовал, что тебе понравится.
— Говорят, что когда супруги долго живут вместе, они становятся похожими друг на друга. А мы разные…
— Гм…
— Но со временем я буду похожа на тебя, а ты — на меня. Правда?
— Может быть…
— Но ты хочешь, чтобы я была похожей на тебя?
— Честно говоря, нет.
— Почему?
— Каждый человек интересен своей индивидуальностью. К тому же я не очень обольщаюсь по поводу своей физиономии. В институте я мало нравился девушкам.
— А они ничего не понимают, — сказала Эолли. — Красота мужчины в большей степени сокрыта за его внешностью. Ты очень даже привлекателен.
— Спасибо…
— Я увидела в тебе то, чего другие не заметили.
— Гм… — я усадил девушку на диван. — Хотел бы я знать, чего ты во мне увидела?.. Послушай… Расскажи мне о себе, а? Все по порядку и подробно.
— Сначала я должна тебя поблагодарить за покупку, — произнесла Эолли, и потянулась ко мне, поцеловала меня в губы. Несколько продолжительней, чем было необходимо. Губы ее, теплые, пахли спелыми яблоками. Мне показалось, что эти губы я прежде уже целовал.
Эолли вновь положила руки на колени.
— Мой далекий предок по отцовской линии был поручиком Преображенского полка в Петербурге, — начала Эолли свой рассказ. — Он был молод, статен, отличался смелостью, любил шутку и ценил дружбу. Звали его Левин, Петр Степанович.
Однажды, в светлое августовское утро 1851 года, Левину принесли депешу, где ему предписывалось срочно прибыть с ротой солдат на вокзал. Когда он явился на место, то увидел на платформе поезд. Первый поезд, готовый к отправке в Москву. Тогда все это было в новинку. Любопытного люда собралось море, но смельчаков не нашлось, поэтому начальник гарнизона приказал поручику и его солдатам занять вагоны. Левин часто бывал на вокзальном депо, где встречался со своим другом-инженером, проходившем стажировку в Англии. Он знал о важности столь ответственного мероприятия, и не видел никакой опасности дальнего путешествия по проложенной железной дороге. И смело вошел в вагон. Солдаты последовали его примеру. Таким образом, Левин и его солдаты были первыми пассажирами поезда Санкт-Петербург — Москва. С тех пор поезда стали курсировать между двумя городами.
Поручик через два года женился на юной польской княжне. У них родились сын и дочь. Левин прожил 80 лет и умер в 1906 году в своем поместье под Краковым. Дочь Елена оставалась с матерью, а сын Сергей Петрович жил в Петербурге и служил военным инженером вплоть до Октябрьской революции 1917 года. В 18-ом Сергей Петрович с женой и младшим сыном Иваном уехал в Польшу. А его старший сын Дмитрий, тоже военный инженер, примкнул к Белой армии, служил у Деникина. В самый разгар Гражданской войны, в Благовещенске, он встретил юную Светлану, дочь белого офицера. У них была пламенная любовь. Через несколько месяцев отец Светланы, полковник Рощинцев, узнав, что дочь беременна, отправил молодых от греха подальше, в тихий китайский городок Харбин. Зная характер зятя, его смелость и храбрость, для которого офицерская честь была превыше всего, он послал Дмитрия под ложной миссией, с пакетом документов для некоего князя Брагина. Конечно же никакого князя Брагина в Харбине не оказалось, все было сделано для того, чтобы Дмитрий и Светлана назад не возвращались.
Китайский город Харбин был прибежищем русских эмигрантов. В 20-ом Дмитрий и Светлана с годовалым сыном Павлом на руках добрались до порта Шанхай и там сели на корабль, идущий в Америку. Они попали в Нью-Йорк. В этом городе Павел подрос и поступил в частную школу Восточной медицины, созданную одним этническим корейцем-бизнесменом. Осенью 35-го Павел оказался каким-то образом в столице Советского Союза — Москве. И тут же был арестован чекистами. Его отправили в лагерь под Мурманск. Там Павел Дмитриевич вместе с заключенными валил лес. Он отсидел четырнадцать лет и вышел на свободу в 1950 году. Ему запретили покидать пределы Мурманска вплоть до 1960 года. В Мурманске он женился на школьной учительнице Марие Атласовой. У них родились дочь и сын.
Павла Дмитриевича все годы не покидала мысль вернуться в Америку к родителям. Но разные причины помешали это сделать. В 61-м он с семьей перебрался поближе к Москве, в город Тверь. О врачебной практике Павел и не помышлял, методику, которую он приобрел в Нью-Йорке, могли посчитать здесь за шарлатанство. Это грозило бы опять тюрьмой.
Еще в Мурманске, благодаря жене Марии, которая упорно с ним занималась, Павел поступил в технологический институт и, окончив его, получил диплом инженера-строителя. Конечно, при необходимости, он лечил себя, жену и детей. А также друзей, — которые умели молчать.
Сын Павла Дмитриевича родился в 1956 году. Его звали Валерий. Валерий Павлович Левин. Это был мой отец.
Эолли замолчала, глаза ее сделались грустными.
— Маму он встретил в 79-м. А я родилась в 80-м… Осенью прошлого года мы попали в автомобильную катастрофу. Родители умерли, а я осталась жива. Я долго не могла залечить душевную травму, а однажды решила уехать, куда глаза глядят… В поезде встретила тебя… Ты поддержал меня в трудную минуту, приютил у себя, а потом сделал предложение стать твоей женой. Я согласилась… Вот и все.
Я смотрел на Эолли и пытался переварить в голове ее рассказ.
— А дедушка твой, Павел Дмитриевич, он жив? — спросил я.
— Не знаю, — проговорила тихо Эолли. — Понять не могу, что со мной… Ясности нет в голове…
— Твоему дедушке сейчас должно быть 83, - сказал я с уверенностью.
— Да, — качнула головой Эолли, помолчала с минуту, затем неожиданно задала вопрос. — Ты помнишь поезд, где мы с тобой познакомились?
— Поезд?.. Нет, а ты?
— Это был скорый "Москва — Владивосток". Вагон седьмой, плацкартный. У меня было место десятое — верхняя полка, у тебя — девятое, внизу. Ты потом предложил мне поменяться местами и полез на верхнюю полку. Благородный поступок с твоей стороны.
— Гм…
— Мы ехали долго и всю дорогу беседовали. Поскольку денег у меня хватило только на билет, я решила, как говорится, туго затянуть пояс. Но ты видел, что я на мели и на каждой станции выходил и что-нибудь вкусное покупал для меня. Когда мы подъезжали к Иркутску, ты знал обо мне почти все. Я не представляла, зачем я еду во Владивосток, там у меня никого, ни родных, ни друзей. И ты тоже не знал, зачем ты едешь в этот город. Поэтому, не сговариваясь, мы с тобой сошли на станции Иркутска.
— Да…
— Мы сразу отправились в гостиницу. Я чувствовала, что ты человек искренний, поверила еще в поезде. В ту ночь мы с тобой спали в одном номере, ты стал в моей жизни первым мужчиной.
— Гм…
— Я ни о чем тогда не пожалела. И сейчас не жалею…
Эолли замолчала, погладила рукав кофты.
— Через два дня мы вновь сели в поезд, но идущий назад, в Москву.
— Вон, какое дело… — проговорил я и задумался.
— Мне по душе светлые тона, зеленоватые, голубые, сиреневые, — сказала Эолли. — А папа, например, обожал красные и черные цвета. Он всегда носил черные брюки и красную рубашку, а зимой черное пальто и красный шарф. Он очень интересовался культурой Китая, говорил, что там красный цвет означает доброту и отвагу, черный — честность. А твой любимый цвет какой?
— Не знаю. Вообще-то мне все равно, какого цвета одежду носить.