Вскоре из соседней комнаты появился Павел Дмитриевич, весь преобразившийся, и словно помолодевший, со светлым открытым лицом, аккуратно расчесанными назад седыми волнистыми волосами. В белоснежной рубашке, с повязанным на шею строгим галстуком в синюю полоску и темно-коричневом костюме.
Он закрыл дверь, и мы сели в машину. Я довез Нину Сергеевну домой, и на всякий случай написал ей на бумажке номер моего мобильного телефона.
Ене Черсуевна возилась во дворе, одевшись налегке, несмотря на холодную погоду. Завидя нас с Павлом Дмитриевичем, направляющимся к дому, она оставила свое занятие и выпрямилась. Я шел, немного отставая от Павла Дмитриевича, несущего в руках букет красных роз.
Павел Дмитриевич поравнялся с хозяйкой дома и просто рассматривал ее. Ене Черсуевна тоже молчала. Она перевела взгляд на меня, потом снова на гостя.
— Ну, здравствуй, Ене!.. — заговорил Павел Дмитриевич.
Старушка стояла не шелохнувшись.
— Неужели!.. — вырвалось у нее. — Павел?!.
Они обнялись. А дальше старики заговорили по-английски. Это был язык их юности. Так им было удобней.
Я вернулся к машине и поехал в Москву. Всю дорогу думал о сказанном Ниной Сергеевной, о девочке Эолли, которую она мечтала родить.
Я был уже недалеко от дома, ехал по улице Свободы, когда зазвонил мой сотовый телефон.
— Здорово, Андрей! — приветствовал кто-то простуженным басом. — Это Борис.
— Борис?.. — секунду я замешкался, но потом догадался, что это Бык, верней, Авдеев. — Вы в Сингапуре?
— Только что прилетел. Еду с аэропорта. Надо встретиться.
— Когда?
— Через час. В том же ресторане на Чистых прудах.
— Хорошо.
У Восточного моста я развернулся и поехал в сторону центра.
Борис Авдеев был в бежевом пиджаке, с повязанным на шею цветастым платком. Платок обхватывал его бычью шею и, в отличие от прошлой встречи, выглядел теперь не так броско и ярко. Его повязала нынче, должно быть, чья-то женская рука, аккуратно и даже с некоторым шиком.
Он заказал неизменное доминиканское жаркое себе и мне, но прежде попросил принести официанта чашку горячего молока.
— В отеле я спал при включенном кондиционере, и горло прихватило, — объяснил он мне свою охриплость. — Выпью горячего молока и пройдет. С детства мама приучила. Ну, как дела твои?
— Нормально, — ответил я.
— Стало быть, ты готов работать со мной?
— Да.
— Добро, — кивнул удовлетворенно Авдеев и достал из внутреннего кармана пиджака серый конверт, положил предо мной на стол. — Это аванс.
— Не рано ли?
— Лучше рано, чем поздно.
— Но я должен вам поставить и свое условие.
— Какое?
— Работа, которой мне предстоит заняться — непредсказуема, — сказал я. — Нет никакой гарантий, что конечный результат может оказаться положительным на все сто процентов. Вы это должны знать.
— Меня устраивает девяносто девять процентов, — с серьезностью, без тени улыбки на лице, проговорил Борис.
Подошел официант, принес на подносе чашку горячего молока для Авдеева. Тот сделал глоток, сказал:
— Прибери деньги-то.
Я взял конверт, сложил его вдвое и сунул в задний карман брюк.
— Бывал за границей? — спросил мой собеседник.
— В Чехии и Прибалтике, по разу, — ответил я.
— А хочешь поехать в Сингапур?
— Зачем?
— Посмотришь, как люди живут.
— Да мне и здесь неплохо.
— Чтобы понять в какой стране живешь, надо почаще выезжать за границу. Ладно, еще успеется. Поедешь. А что я о Сингапуре-то заговорил… Я туда пятый раз уже летал за три года. Симпозиумы разные, то да се. Знал бы китайский — пожил бы пару годиков. Там знаешь, какой порядок! Чистота всюду! Плюнул на улице или бросил окурок — штраф 300 долларов! А жевательную резинку вообще нельзя ввозить в страну! Во как! Ну, конечно, Сингапур не Россия…
Принесли жаркое. Мы принялись есть.
Авдеев не спросил меня, не поинтересовался, что за история приключилась с нами, почему мы с Эолли попали в милицейский участок.
Я вспомнил Нину Сергеевну, о ее беде с сыном. Представил, как Павел Дмитриевич расстроится, узнав о внуке. А старику уже немало лет. Но закон суров, он холоден к правонарушителям, не спрашивает, есть ли у них пожилые родственники. Переступил черту, будь добр — отвечай!
— Что, есть проблемы? — поинтересовался Адеев, разрезая ножом мясо. Он будто читал мои мысли.
— Да нет, — сказал я.
— Точно?
— Так… молодой парнишка, сын моих хороших знакомых, в Твери сидит в КПЗ. За кражу киоска. Крали, похоже, его дружки, а он на себя все взял. Из чувства мужской солидарности.
— Молодежь пошла нынче… Как зовут паренька?
— Костя. Костя Левин.