Мы выпили без тоста. Я закусил огурцом и закурил, а Катя захрустела арахисом.
— А ты, случаем, не музыкант? — спросила девушка.
— Нет. А что, похож?
— Ага. На пианиста. У тебя пальцы длинные. Думала — ты в ночном клубе джаз играешь.
— Ну, да! Я не знаю, с какой стороны подходить к пианино.
— Подходят с той, где клавиши.
Мы рассмеялись. У Кати еще больше порозовели обветренные щеки. А у меня внутри была пустота, она не стала меньше от двух рюмок коньяка.
— Семья у тебя большая? — спросила Катя.
— Отец, мать, сестра с мужем, их ребенок.
— Все вместе живете, что ли?
— Нет. Сестра — в Оренбурге. Родители — в деревне.
— Понятно. А у меня сестренка, братишка, отец, мать — в двух комнатах обитаем. Тесновато, конечно, но сойдет. У других и того нет.
Я наполнил рюмки.
— Сама я працую в поликлинике, — сказала Катя.
— Працую — это работать? — спросил я.
— Точно. Да ты, я вижу, скоро по-нашему будешь балакать! — Катя хохотнула, взяла рюмку. — Медсестрой я работаю. В рентген-кабинете. Просвечиваю людям грудную клетку. Затемнения выявляю. Давай, тяпнем, чтобы никакая зараза к нам не пристала!
— Давай.
Мы выпили.
— Слушай, может, тебе не надо больше ходить на площадь? — сказал я.
— Почему? — насторожилась Катя.
— Ты молодая, красивая, а там холод собачий… Да, и что ты изменишь?
— Ну… — девушка решительно качнула головой. — Молчать тоже не годится! А то дело не сдвинется. Хотя, нам подножку больше ставят, чем помогают. Прошлой осенью, один ко мне подошел, представился важной шишкой, помощником депутата, удостоверение показывал. Обещал оказать содействие. Пригласил меня для беседы в ресторан. Нес чепуху, совсем не по делу, и только щупал маслянистыми глазами мои груди. Я его сразу отшила. Неприятный мужик, звали его чудно — Аксинфий.
— Лет за сорок, лысый? — спросил я.
— Нет, волосы были, рыжие, гладко причесанные. Ты знал другого Аксинфия?
— Да, другого.
— А хочешь, я тебе город покажу? Ты когда уезжаешь?
— Наверное, завтра утром.
— Тогда не получится, — Катя посмотрела на часы. — Хотя, можем успеть в Кирилловскую церковь. В двенадцатом веке ее построили, несколько раз реставрировали. Художник Врубель там писал иконы. Поторопимся, а?
Я отрицательно покачал головой.
— Или можем сходить на Андреевский спуск. Или на Владимирскую горку, там парк красивый.
— Нет. Давай, никуда не пойдем, — предложил я.
— Ладно, — согласилась Катя. — А вообще, тебе надо приехать сюда летом, когда цветут каштаны. Очень красиво.
— Приеду летом.
— Точно?
— Точно.
— Летом совсем другое дело. И настроение соответствующее. Тепло. А ты как, отошел немного?
— Не знаю.
Катя взяла бутылку, сама разлила в рюмки.
— За любовь человека к человеку! — предложила она, словно читала призыв на плакате.
— Хороший тост. Поехали…
Мы выпили.
— А как будет по-украински любовь? — спросил я, сгребая вилкой остаток салата.
— Кохання, — ответила Катя.
— Красиво звучит.
— Ага.
— Приятный язык.
— Точно.
На дне бутылки оставалось еще. Я разлил остаток в рюмки. Что-то не брало меня в этот раз спиртное. Внутри меня все еще зияла пустота.
— Может, коньяк не настоящий? — предположил я.