Чорт, еще сидеть оставляет. А обо мне?
- С этим убийством вожусь. Не спал всю ночь. Преступник в городе. Найдем, найдем... И, как полагается, его вздернут... Для порядка... Имею честь... - спохватился: - Простите... Позвольте как-нибудь зайти? Вы дружны с управляющим губернией и... мне хотелось бы поговорить...
- Конечно, очень рад. Я буду ждать вас, поручик... Вы... как будто не такой, как остальные?
Засмеялся немец.
Хоть деревянно засмеялся, а как-то от души. Ушел.
Ох, жизнь ты, жизнь...
- Что, дядя, цел?
Вскочил:
- Ну... Сергей Павлович... спасибо. Поучил ты меня смелым быть... Уж приведется... отплачу...
Веселый, по плечу хлопает.
- Ладно, ладно, борода. Отплачу! Ты вот им заплати, которые тебя с собаками ищут. А мы свои люди - сочтемся. Язви его, мороз какой... А ведь сейчас тебя на станцию повезу. Одевай-ка доху. Мой подрядчик, чувствуешь?
* * *
Проснулась Мария Николаевна и вздохнула. И так по-весеннему свежо и радостно вздохнула грудь, что сразу села на постель и, жмурясь, протирала смеющиеся глаза навстречу бликам солнца.
Босая, в одной рубашке подбежала к зеркалу и вспомнила.
И, вспомнив, с легким смехом роняла кудрявую головку.
- Но, что же было? - радостно лгала самой себе, - такой же вечер, как сотни прошлых вечеров?
Потом настал обычный день.
Как будто бы сидит в курьерском поезде Мария Николаевна и едет в некий чудный и далекий город. А мимо мелькают телеграфные столбы, заборы, однообразные поля...
И это, что проходит мимо - муж, хозяйство, офицеры, вся их жизнь...
А та, таинственная цель?
И вдруг, взгрустнувши, отвечала:
- Не надо думать.
Потом пришел Малинин. Говорил с Полянским об убийстве сыщика и был напуган. В иное время Мария Николаевна по-женски, вероятно, заинтересовалась бы случившимся.
Теперь и это слушалось как будто мимоходом. Муж куда-то вышел.
Малинин остался с ней один.
Прежде, забавляясь, она давала целовать ему украдкой свои пальцы, и ей было смешно, что этот толстый, краснолицый человек, пугливо озираясь, наспех хватал протянутую руку.
"Боится мужа", думала она и с любопытством ждала, что будет дальше. Теперь же, - взглянула на Малинина, увидела его смущенно ищущее выражение и отстранилась, предупреждая...
- Послушайте, голубка, - прохрипел тот нежно, - поедемте кататься?
Медленно взглянула на окно.
Золотой жар солнца в переливах ледяных узоров стекол.
- Страх как хорошо сейчас сидеть и мчаться в санках...
Вздохнула и отказалась.
- Сегодня вы недобрая, - с обидой и мольбой настаивал Малинин.
Нет. Мысль одна, как гвоздь, забита в голову. Пожалуй, как волшебный хрустальный шарик, которым гипнотизер пленяет волю пациента. Но было хорошо уйти в себя и в то же время слушать. Не одинока так она, когда сидит тут кто-то рядом. Просящий голос будил в ней жалость. И ведь недавно эта жалость едва не разгорелась в яркую, светящуюся точку. Надуманную, сочиненную точку. Она могла бы убедить, уверить сердце, и Мария Николаевна пошла бы ей навстречу, в какую угодно тьму... Теперь как будто пелена сползла с глаз. Она взглянула на Малинина и словно в первый раз увидела его. Вскочила со страдальческой гримасой:
- Вы извините... мне нехорошо... - и вышла.
Малинин изумился. Потом рассердился определенно.
* * *
Один из взводных роты Орешкина давно приготовился дезертировать.
Инстинктивное чувство опасности в оплетавшей их сети кровавой неразберихи подсказывало даже самым тупым, что добром все это не кончится, и не один крестьянский парень, укладываясь на казарменных нарах после вечерней поверки, тоскливо думал о будущем и строил планы спасения.
Орешкина все ненавидели и боялись.
Когда был объявлен поход, очень обрадовались.
Какой-то выход.
Сейчас в стороне от смущенных солдат остановился взводный, только что выполнив какое-то поручение. Остановился, запыхавшись от быстрого бега, опершись на винтовку.
Видел медленно подходящего с револьвером Орешкина.
Длинно вытянувшегося Еремина - без шапки.
И то, что кругом была родная, деревенская обстановка и рядом, плечом к плечу, не стоял обычный сковывающий строй, и то, что предметы не ясно виднелись во мгле туманного рассвета, - помогло человеку выступить из солдата...
И, когда убийство оскорбило утреннюю зарю, взводный поднял винтовку и направил ее в офицера.
Как решившийся на отчаянный скачок в глубину, крайним напряжением воли он как бы прервал течение своих мыслей, а остальное доделали его руки.
Орешкин метнулся от поднявшегося дула и скачком бросился назад.