Быстро режут дорогу санки. Вот уже на половине реки. Приближаются, догоняют ту, дальнюю, дорогую точку. Остановились.
Эх, злоба, зверь таежный... Туда бежать? Схватил порыв, сдавил, задушил его. И, не глядя, не оборачиваясь, пошел своей дорогой, унося зазубренную стрелу, качавшуюся в такт шагов в живой груди...
* * *
На четвертой версте от города, там, где уже давно окончились станционные постройки, от стальных путей, уходящих к востоку и западу, отрывается пара узеньких рельс и ползет в неизвестность снежного поля, к темным кустам. Там заброшенный, старый карьер, где когда-то ломали камень.
И туда по вечерней заре тянутся черные тучи ворон с многоголосым перекликом.
Боятся в городе этого места.
И когда отряд хорунжего Орешкина перешел к партизанам, перебив офицеров, а Кошкин дал ему имя - 1-й краснологовской полк, то все - и друзья, и враги - решили, что вот теперь-то и начнется самое главное. Глубже всех почувствовал это Кошкин и, оставив полк в Логовском своему заместителю, вместе с двумя партизанами решился на дерзкую разведку к самому городу искать этого главного.
- Хуже не будет, - сказал он своим, - а, может быть, что-нибудь высмотрю.
На лыжах, зайдя бездорожными полями, пробрались они к брошенному карьеру и в одном из заколоченных бараков основали свою базу.
Один партизан, N-ский житель, отважился отправиться в город, чтобы найти Баландина и знакомых железнодорожных ребят.
- А ведь не идут, - озабоченно поговаривал Кошкин, с крыши, из чердачного окна высматривая.
Его спутник, длиннобородый, красивый мужик, выколотил трубку о переводную балку, на которой сидел, и равнодушно отозвался:
- Может, пымали? Тогда и за нами припрут. Не стерпит Фролка, как калеными шомполами прижгут...
Изматерился Кошкин, ядовито спросил:
- А ты вытерпишь?
И так же равнодушно ответил мужик:
- Може и я не вытерплю. А може и сдюжу...
- Стой, идут... - Кошкин припал к окну, - подь-ка, Митрий.
Не спеша подошел, привычным глазом промышленника сощурился на далекие кусты.
- Они... Фролка!
- Вот стервь! - восхитился Кошкин, - кого же он с собой тащит? На Николу быдто не похож...
- Городской... - иронически заметил мужик, - ишь, на лыжах-то, как петух в сапогах...
* * *
- Н-ну, выкладывай, паря, чего принес? Каково живут на свете? Мы, в тайге, окроме медведев никого не видим...
Молодой рабочий в драной заячьей шапке, в лицо и руки которого въелись крупинки углистой пыли, почтительно, с бережным вниманием смотрел на знаменитого партизана. Вот, привелось своими глазами увидеть... Было даже некоторое разочарование: уж очень прост.
Но он докладывал, как на духу, все, что знал и что слышал, простосердечно и преданно.
- Так народ измытарился - слов даже нет. Да, что за жизнь, за такая, когда кажняя сволочь тебя как собаку пинком норовит?.. И чех, и румынец, и словак какой-то южный, и наши кровопийцы... Что ни день - в тюрьму, да в тюрьму... Недавно одиннадцать расстреляли. Ну, задергали, скажи, в отделку. Так, наша организация постановила - начинать. По крайности, из тюрьмы ребят хоть вызволим. Вот, товарищ Кошкин, и записку вам Николай прислал...
И шопотом:
- Баландин? Знаете?
Молчат.
Кошкин трудится, медленно записку разбирает:
"Хорошие связи с милицией. Среди них, очевидно, была работа раньше. Надеемся. Гарнизон, как боевая сила - ерунда. Есть свои ребята. В городе все - как на ладони. Дело зашло далеко - боимся провалиться. Не сегодня завтра надо действовать. Чем можешь помочь? Сообщи..."
- Да-а... - Кошкин вытащил книжку записную трепаную, толстую и огрызок карандаша насторожил:
- Какие части на станции стоят?
- Батальон чехов, с ними броневик. Да еще румынцев с полбатальона и тоже броневик. Но только они до города не касаются. За 15 верст нипочем не пойдут...
- Та-ак. А у вас, в организации?
- У нас человек двенадцать...
- Не густо!.. - отозвался иронически мужик.
- Так, только бы начать. А там, пойдет пластать, народу много будет...
Задумался Кошкин. Руки сжал, пальцы хрустнули.
- Ты... вот что скажи Николе. Ден через пять, подтянем человек с полсотни. Раньше - не успеть. Ежели до того у вас неустойка выйдет - ну... тогда разве вот с ним, - кивнул на длиннобородого, - тарарам какой сообразим... Чтобы отвлечь...
Длиннобородый потянулся, зевнул.
- Эт-то... могем.
* * *
Поезд шел еле-еле, ощупью. Впереди его плыл броневик и длинный хвост вагонов, набитых солдатами, беженцами и товарами, словно взбирался на задремавший вулкан, готовый пожрать эту пеструю мешанину. В продолжение всей дороги, от момента посадки, Архипов ехал в каком-то восторженном оглушении. Уж очень чудно было лежать на верхней полке и лениво, в такт колес уходящего поезда, переговариваться с соседями о дорожных пустяках, тогда как на самом деле, по-настоящему, может быть, сейчас, сию минуту, его окровавленное, расстрелянное тело пихнули бы в яму...
И оттого, что победа осталась не за настоящим, не за обычной проклятой правдой, и оттого, что было это возвращением к высшему благу, - к жизни, он все время старался нарочно переживать самые острые моменты происшедшего и сознавать, что все это - в прошлом.
Теперь, приближение к месту пробудило в нем мысль о той цели, с которой он ехал. Мысль эта зацепила и размотала клубок других, побочных мыслей. Архипов спустился с полки и протискался на площадку.
Ветер освежил его, он смотрел на мелькавшие, плотные стены зеленого ельника, запорошенного снегом, слушал, как с ритмичными, трубными вздохами одолевал подъем паровоз, и наконец, просто спросил себя - зачем он едет? Только для того, чтобы убежать от N-ских палачей, да перевезти письма, которые дал ему Решетилов?
А потом? Опять эта бесконечная лямка, без смысла, без содержания?