— Ленинградской фабрики «Скороход» — какая кожа!!!
И сгибает туфлю надвое, так что носик её дотягивается до попки. У меня перехватило дыхание. Н-ну, такого от него не ожидал! Знаю что туфле сейчас неудобно.
Силы небесные… И ни одной машины.
Уже у школы, на островке безветрия, навстречу глубокая старуха Шура Семеркина в фуфайке, голой рукой поправляет платок. Я замечаю на руке старую, ещё сталинскую лагерную наколку.
— Дорога есть? — спрашивает Шура, опираясь на берёзовый бадог.
— Холодно, бабушка — шепчу я.
Шура коротко ответила, улыбаясь морщинистым, беззубым лицом; пошутила:
— Х. с ним, лишь бы не война!
Ночь. Крещенские морозы. За стеной дома храпит мужиком пёс Тимка в конуре.
А за другой стеной, в своей половине, соседка баба Люся на гармони покойного мужа, на трёх кнопках, тихо пробует Гимн Советского Союза.
Наконец, наступил день, когда он сказал:
— Я возьму тебя, как крепость Измаил!
— Как это? — напугалась Даша Кострова.
Он доложил — как — наизусть, из «Пособия по истории для семилетней школы» (Учпедгиз, 1956 год, стр. 146)
…Взятая крепость, как известно, на три дня — на три ночи оставлялась грубой солдатне — для грабежей и бесчинств.
На четвёртое утро, в понедельник, Володенька принял ледяной душ, облил себя «Шипром», надел костюм, нацепил кобуру и ушёл.
Даша Кострова осталась одна. Она чувствовала себя разграбленной и осквернённой крепостью Измаил.
В руках у неё оказался фотоальбом — повесть о жизни полководца.
…Мальчик в армейской форме — первая увольнительная из части.
Москва. Кремль.. Царь-Пушка.
На чёрно-белых фотокарточках Владимир — один у Царь-Пушки, с девушкой — у Царь-Пушки.
С группой девушек в одинаковых платочках: двадцать семь ивановских ткачих и погибающий в море женского внимания.
Красавчик!!!
Советский солдат!
…У Царь-Пушки!
Акробатка под куполом, вцепившись зубами в какую-то губку, висела пойманной в Волге на крючок промысловой рыбиной.
Она отложила фотоальбом. У настенного зеркала подняла низ маечки до плеч. Поворачивалась вправо, поворачивалась влево — и восхищённо вздыхала:
— Вот это да! Вот это да!
В очередной приезд в родительский дом он по обычаю спросил:
— Кто родился, кто помер? Соскакивая на шёпот, Лариска сообщила:
— Маринка Грачёва триппер поймала!
…Малыши стояли у забора, у дома Маринки, и смотрели в щель: когда появится знаменитость! Вся деревня с азартом мыла руки.
Он сказал:
— Триппер — эт-та кличка квартирной собачки. А нич-чо страшного! Я тоже, в общем-то. в год смерти Высоцкого… н-ну, посвящён… «куда!!!»… в матёрые мужики… аптекарша Света… сволочь!
— Шампанское будешь? — спросил он сестру-старшеклассницу.
На дворе Князь испуганно прижался к сеням — раздался шорох на сеновале.
Ну, кто там! Домовой или индеец — он щёлкнул предохранителем в кармане.
Вылез кот, одичавший за лето.
…Кот лежал на боку, в своём тигрином логове — в высокой траве, лакировал языком шоколадные подушечки своей когтистой лапы и — в упор, сквозь щель в заборе, смотрел Князю в глаза.
— Мечтать не вредно, мой юный друг! — произнёс Князь, и присел у глыбы кустарного мыла из времён Перестройки, с пятнами мелких орнаментов от мышиных зубов и следами от топорика.
— Да-а… дом… Лошадка, раскрашенная под «дымку».
Он достал пистолет.
— Качалка! — деревянный конь с уздечкой. И мысли опять — как пена шампанского:
— Такой же был у отца русского романтизма. Василь Андреича Жуковского в зрелые годы.
…Туда-сюда… «Увы! Светлана…». Средства от тучности!
На квартире в зимнем дворце.
— Шампанское будешь? — внезапно спросил он кота. В этой деревне шампанское не пили.
Тишина.
Грохнул выстрел.