Фрагменты прошлого - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

Глава 2

Ханна заплатила кассиру с сонными глазами за брауни и поспешила к своей машине, чтобы переложить его в пластиковый контейнер, который она привезла из дома. Ладно, они не были домашними, но помнила ли ее мама вкус домашней выпечки? И пирожные были пирожными. Ханне никогда плохие не попадались.

После того, как она положила пустой контейнер из супермаркета под сиденье, ей стало лучше. Небольшие города были мануфактурами паранойи. В любом другом месте было бы безумно думать, что кто-то увидит, как она покупает пирожные, и расскажет об этом ее матери, но она находилась именно в Косвелле, штат Айова. О, Дороти, ты не говорила мне, что Ханна вернулась в город! Я видел ее в «СуперВэлю», покупающей пирожные, и я не мог в это поверить.

Конечно, у Ханны был иммунитет против сплетен в наши дни. Ее мама с такой же вероятностью спросит в ответ ― Ханна, а кто это? Как и сейчас она вряд ли поймет маленькую ложь Ханны. По всей вероятности, она не вспомнит, что кто-то вообще принес ей пирожные.

Это было не справедливо. У Дороти были хорошие дни, когда все казалось нормальным. Но таких дней становилось все меньше. В прошлом месяце был такой только один.

Ханна собиралась сделать пирожные. Она честно собиралась. Она проснулась в шесть тридцать и почувствовала себя более энергичной, чем в любой день за последние несколько недель. Десять часов крепкого сна принесли ей пользу, она взяла чашку кофе, и начала разбирать почту своих родителей, надеясь отсортировать хотя бы одну пачку до завтрака. Там была их целая кипа.

Смерть отца от рака желудка заняла два года, и были десятки госпитализаций. Тогда ее мать была внимательна, и требовала копии каждого медицинского документа, которую выдавали.

После того, как он умер, и до того, как кто-то понял, что Дороти заболела, она складывала каждое полученное письмо. В прошлом месяце Ханна, должно быть, выбросила пятьсот предложений по кредитным картам. Но наконец, бумаги стали сокращаться.

В доме не было беспорядка. Все кучи бумаги были собраны в отдельном месте. Рэйчел и Бекки были чистоплотны, и помогали матери следить за порядком.

Так что она собиралась провести час, просматривая бумаги, прежде чем приготовить пирожные и почистить кухню. Но в конце этого часа она нашла что-то, что разозлило ее. Тонкая папка с медицинскими записями ее матери.

Ничего особенного. Рентгенограмма запястья, которое она сломала, когда поскользнулась на льду десять лет назад. Незаполненный рецепт на добавки кальция. Квитанции для страховых платежей. И анализ крови.

Ханна просмотрела все, чтобы убедиться, что они не ведут записи, которые могут понадобиться нынешним докторам. Но должен был быть другой, отдельный файл с более важными бумагами, доставленными в дом престарелых в какой-то момент. Ханна уже собиралась засунуть все обратно в папку, когда заметила группу крови, указанную на странице анализа. Четвертая положительная.

― Боже правый, ― пробормотала она. ― Они пытаются убить ее?

Теперь, съезжая с парковки супермаркета, она с отвращением посмотрела на отчет. Его сделали семь лет назад, так что вероятно у врачей есть боле свежий анализ крови. А что если они ввели неверную информацию, даже не проверив ее?

Группа крови Ханны была первой отрицательной ― факт, который она не могла бы забыть, даже если бы захотела. Она была универсальным донором, и «Красный Крест» отправлял ей каждые шесть месяцев открытку с напоминанием, чтобы она приходила сдавать кровь. Ее кровь была святым Граалем неотложной медицинской помощи, передаваемым любой жертве несчастного случая, когда не было возможности ждать результата проверки.

Любой, кто учился в средней школе, знал, что у ребенка с первой отрицательной группой крови не может быть родителя с четвертой положительной группой. Кто-то в лаборатории облажался, и если они не знают верную группу крови мамы, это может ее убить.

Поэтому вместо того, чтобы испечь пирожные Ханна разобрала еще несколько стопок бумаг в поисках других медицинских документов матери. Когда она ничего не нашла, то приняла душ и вышла. Она отдаст своей матери пирожные, а дежурной медсестре отчет.

Двадцать минут спустя она пронеслась с широкой улыбкой сквозь двери медицинского центра. Она хорошо отдохнула, но была раздражена из-за недоразумения с анализом.

В конце концов, четверг был днем кино. Режиссер всегда выбирал веселые фильмы. Постояльцы центра могут развлечься и побыть счастливыми хоты бы на пару часов.

Она помахала обслуживающему персоналу за дверью крыла памяти центра по уходу и попыталась не замечать, что замок скрипел, как тюремные ворота, запирающиеся позади нее, когда она заходила внутрь.

Она подошла к центральному столу, где сидела дежурная медсестра и, прочитав на бэйдже ее фамилию, она поздоровалась.

― Здравствуйте, Тоня!

― Доброе утро, Ханна!

Медсестре не нужна была табличка с именем, чтобы вспомнить имя Ханны, и она почувствовала легкий приступ знакомого стыда. Она была эгоистична. Она не уделяла достаточного внимания людям. Она не была частью сообщества.

Ханна улыбнулась, чтобы скрыть свою вину.

― Не могли бы вы сделать мне одолжение? Я наткнулась на старое медицинское заключение мамы, у которого отображена неправильная группа крови. Я надеюсь, что вы сможете узнать, почему произошло такое недоразумение.

― Конечно, ― она взяла отчет, переданный Ханной. ― Я проверю это, как только пройдет утренний обход. Какая группа крови должна быть?

― Я не знаю, но точно не четвертая положительная.

― Поняла. Я дам вам знать, как что-то найду.

Выполнив первую обязанность, Ханна направилась в комнату своей матери. Чаша лжи сжималась в ее руках.

― Привет, мам! Я принесла тебе пирожные. Глазированные. Твои любимые. И не волнуйся ― я убралась после готовки.

Ее мама смутно улыбнулась.

― Здравствуй, дорогая!

Ханна старалась не дать себе улыбнуться. «Здравствуй, дорогая» ― это было приветствие, с которым Дороти обращалась к людям, которых она не помнила. Для Ханны было глупо рассчитывать на что-то большее, потому что она чувствовала себя хорошо сегодня. По крайней мере, ее мама улыбалась этим утром.

― Ты хорошо позавтракала? ― спросила она.

Мать расплылась в улыбке.

― Французский тост. Мой любимый.

Дороти помнила, что она ела час назад, и помнила, что любила на завтрак, но свою младшую дочь вспомнить не могла.

Прекрати это, приказала она себе. Просто улыбнись и сделай ее день немного лучше.

Почему это так чертовски трудно осуществить? Почему ей было так легко успокоить противных незнакомцев по поводу их миллионов и так трудно играть перед своим родителем?

― Сегодня день кино, ― сказала она с воодушевлением, когда достала из ванной бумажное полотенце и подала своей матери слегка раздавленный брауни. ― Ты слышала, что сегодня будут играть?

― Я не думаю…

Ханна не должна была задавать такой вопрос.

― Тогда посмотрим.

Она нашла лист ежедневных мероприятий, представленных постояльцам, как будто они находились в веселом круизе, а не в ожидании смерти.

― О, это «Старые ворчуны». Я давно его не видела. Я думаю, тебе понравится. Фильм не слишком длинный, но в конце актеры поют.

― О, я люблю пение!

― Я знаю! Выберем, что тебе надеть? Может, добавим помаду?

Несмотря на ее радость, руки Дороти сегодня сильно дрожали, поэтому Ханна сначала помогла ей съесть пирожное, а затем принялась искать яркий наряд, соответствующий ее настроению. Она разложила одежду, затем приблизилась к маме, чтобы нанести ей небольшое количество пудры и румян, как будто они собирались на обеденное шоу вместо комнаты отдыха.

― Вы такая милая девушка, ― сказала ее мать.

― Спасибо.

― У вас есть дети?

Боже, она выглядела бесплодной даже в качестве незнакомки.

― Нет. Детей нет.

― Мне очень жаль.

Мать протянула руку, чтобы погладить ее по руке, и Ханне пришлось подавить желанию крепко обнять и прижаться. Она скучала по объятиям. Мать вздохнула.

― Иногда их не должно быть.

Ну, это не должно было произойти из-за контрацепции, которой Ханна усердно пользовалась в течение почти тридцати лет, но она не упомянула об этом. Ее мама никогда не понимала желания Ханны остаться бездетной. Деменция не собиралась облегчать понимание этой идеи.

― Вы должно быть замужем, все же.

― Раньше была, ― ответила Ханна.

Ее мать наклонилась, чтобы прошептать.

― Не… не развод?

― Боюсь, что так.

― О нет! Бедняжка.

Была ли она бедняжкой? Она чувствовала себя довольно хорошо. Правда была в том, что она не должна была отвечать «да», когда Джефф сделал ей предложение. Она предупредила его, что не умеет любить и была хуже, чем казалась.

Но он убедил ее своим ужасным терпением, любовью и пониманием. Он обманул ее, заставив думать, что она похожа на других людей. Она не была похожа. Она чертовски хорошо знала, что нет, но она все равно вышла за него замуж из чистой надежды на это. И как только кольцо появилось у нее на пальце, она начала его ненавидеть.

Это была ее вина. Но это не значит, что она должна отдать ему половину нажитого. Он зарабатывал свои собственные деньги как профессор истории все время, пока они были женаты. У него будет чертова пенсия к тому времени, когда он уйдет с преподавания.

Она улыбнулась и хлопнула руками по коленям, когда встала.

― Одежда перед помадой. Я не хочу испачкать красным вашу желтую блузку. Я позвоню медсестре, чтобы она помогла, хорошо?

Дороти не могла стоять самостоятельно даже несколько минут, а Ханна не могла поддерживать ее одна. Бекки и Рэйчел наверняка могли. Но не Ханна.

Она вызвала медсестру.

Петь вместе было бы весело. Когда она безразлично подумала об этом, Ханна обнаружила, что очарована тем, как мозг отступает для людей, страдающих деменцией или болезнью Альцгеймера, осветляя старые воспоминания, даже когда он украл новые. Память ее матери, казалось, функционировала в скользящих масштабах в наши дни, толстая и крепкая в самом дальнем конце, и изношенная в самое ближайшее время. Иногда ее воспоминания приближались, кратко касаясь настоящего, но обычно оно решалось где-то посередине. В худшие дни она зависала с самого начала.

Как только Дороти оделась и накрасилась, Ханна медленно повела ее к комнате отдыха, делая паузу, чтобы ее мама могла поговорить с другими пациентами по дороге. Ханна узнала некоторых постояльцев по фамилии, на их лицах появились глубокие морщины и слезящиеся глаза.

Залы здесь были веселыми и яркими, но невозможно было замаскировать запах мочи в воздухе. Она надеялась, что ее мама привыкла к этому. Ханна надеялась, что она тоже скоро к этому привыкнет.

Через несколько минут после того, как они обосновались возле пианино, Ханна почувствовала, как дрожащая рука матери потянула ее за рукав, и когда она посмотрела на нее, Ханна вскочила от удивления. Внезапно, просто так, голубые глаза ее матери наполнились слезами.

Дороти подмигнула.

― Не сообщай медсестре об этих пирожных, иначе они могут не дать мне печенье во время обеда.

― Конечно, мам.

― Они милые девушки, но иногда они похожи на тюремных надзирателей, клянусь. И не говори им, что я это сказала.

― Не скажу.

― Спрячь пирожные в моей тумбочке прежде, чем уйти. Ты никогда не была пекарем с голубой лентой, Ханна, но они вкусные.

― Спасибо, мама.

Она взяла мать за руку и крепко сжала ее, целуя тонкую кожу костяшек пальцев. Лучшие чертовы пирожные, которые она когда-либо пекла, и их производили в магазине люди, которым было наплевать. Она заслужила удар боли, который встал комом у нее в горле.

Это был самый приятный день, который у них был, с тех пор как Ханна стала присматривать за матерью. Прежде чем вернуться домой, она представила, как пожилые люди поют такие песни, как «Вон там» и «Поезд на Чаттанугу», но жизнь не была ностальгическим старым фильмом, и большинство людей в доме не сражались во Второй мировой войне. Они пели много песен «Битлз». Немного Элвиса Пресли. Питера, Пола и Мэри. Даже Вилли Нельсона.

Фильм «Старые ворчуны» был веселым, хотя бы хриплым смехом в нем, который вдохновил аудиторию. И хотя момент ясности Дороти прошел быстро, она позже пожаловалась, что так сильно улыбнулась, что у нее заболели щеки.

Эти поддельные брауни стоили чувства вины. Не то чтобы они творили магию, но каждая маленькая радость помогала.

Когда медсестра пришла после обеда и сказала, что им нужно взять кровь Дороти, чтобы подтвердить те записи, Ханна просто кивнула и вернулась к своей книге. Ошибки случались. Она не собиралась делать из этого скандал. Если бы в файле была ошибка, она была бы исправлена без причинения вреда, и Ханна могла быть уверена, что она немного изменила исход для своей матери.

К четырем ее мать устала настолько, что она кивала в своем кресле, и Ханна помогла ей лечь в постель, чтобы та немного вздремнула перед обедом. Иронично, конечно. Это был первый день, когда Ханна не хотела уходить рано.

Через десять минут она тихо закрывала дверь комнаты своей матери позади нее, когда к ней подошла медсестра. На этот раз ее сопровождал доктор.

― Все в порядке? ― спросила Ханна.

― Мисс Смит, я доктор Капур. Мы могли бы поговорить в одной из наших комнат для консультаций?

Ханна рассмеялась.

― Честно говоря, в этом нет проблемы. Просто исправьте медицинские записи.

― Это… не совсем так.

Ханна перевела взгляд с доктора на медсестру Карен, которая опустила взгляд.

― Что-то случилось?

― Не совсем, по сути, ― сказал доктор, как будто это что-то прояснило. ― Вы уверены в своей группе крови, госпожа Смит?

― Уверена настолько, насколько возможно. Я получаю телефонные звонки от Красного Креста, если я пропускаю пожертвование. А что?

Он прочистил горло и наклонил голову в сторону маленькой комнаты справа. Закатив глаза, Ханна сдалась и пошла за ним.

― Можете просто сказать, в чем дело?

― Да, хорошо.

Он последовал за ней внутрь и закрыл за ними дверь. Карен зависла у двери, а доктор Капур махнул рукой в сторону одного из стульев. Теперь нетерпение, Ханна сидела, пытаясь скрыть свое раздражение. Она знала, что его большая часть была страхом за мать. Но, конечно же, простое определение крови не могло выявить ничего опасного. Она зря беспокоилась.

― Мы перепроверили группу крови вашей матери, ― сказал доктор, садясь на край стула. ― Мы отправили ее в больницу. Четвертая положительная группа крови.

Ханна снова закатила глаза.

― Тогда проверьте еще раз. Давайте.

― Вы не понимаете. Ее группа крови была проверена, когда она была госпитализирована два года назад. И проверена сегодня тоже. Кроме того, есть отчет, который вы принесли. Группа крови вашей матери ― четвертая положительная. Нет сомнений.

― И что это значит?

Он снова прочистил горло и взглянул на медсестру, а затем осторожно сложил руки.

― Мисс Смит, у каждого человека есть два показателя, по одному от каждого родителя. Если родитель имеет вторую группу крови, ребенок может получить вторую группу крови, а в некоторых случаях и первую. Если у родителя четвертая группа крови, ребенок может получить вторую или третью.

― Да, уловила смысл.

― Значит, вы понимаете, о чем я говорю, ― он немного откинулся назад, и расслабился.

Ханна не чувствовала ничего похожего на облегчение. Она чувствовала прилив гнева.

― Нет, я определенно не понимаю, о чем вы говорите.

Он снова посмотрел на медсестру, словно прося о помощи.

― Ханна, ― тихо сказала медсестра, ― родитель с четвертой группой крови может иметь детей только со второй или третьей группой крови. Не с первой. Первая группа крови ― это отсутствие либо…

― Я знаю это! ― огрызнулась она. ― Я просто не понимаю, на что вы намекаете!

― Мисс Смит, ― повторил доктор, ― мне жаль, что вы узнаете это подобным образом, но вы, скорее всего, были удочерены.

Ты не моя дочь.

Она перевела взгляд с доктора на медсестру.

― Что? ― прошептала Ханна.

― Закрытые удочерения были обычным явлением в 70-х годах. Это было нормально, правда. Открытые удочерения были крайне редки в то время.

Кто ты? Где Рэйчел?

Ханна сжала подлокотники кресла, вонзая ногти в грубую ткань.

― Нет. Это невозможно.

― Если вы были удочерены при рождении, все записи об этом были бы опечатаны, и…

― Нет. Мой папа…

Что она хотела им сказать? «Мой отец это мой отец. Я похожа на него. Я не могу быть приемной». Как будто им было бы не все равно.

― Извините меня. Мне нужно поговорить с мамой.

― Ханна, подождите, ― сказала медсестра Карен, но Ханна уже прошла мимо нее и открыла дверь. ― Если вы хотите, чтобы ваша кровь была тоже проверена, чтобы быть уверенной…

Но она не нуждалась в другом тесте. «Красный Крест» не мог ошибаться двадцать пять лет.

― Мам, ― сказала она, открывая дверь в палату своей матери. ― Мам! ― слово прозвучало в ее голове противоречиво. Слишком резко. И не точно.

Дороти не шевелилась, поэтому Ханна помчалась к ней.

― Мама, они говорят, что я не твоя дочь, ― она встряхнула ее. ― Мам, они…

― Помогите! ― прохрипела ее мать. Слово раскололось, прежде чем она вздохнула и попыталась снова. ― Помогите! Помогите! Пожалуйста!

― Мисс Смит!

Она услышала за спиной голоса, почувствовала руки на своих плечах, но она крепко держалась за руку своей матери.

― Мама, кто я? Они говорят, что я приемная. Кто я?

Но ее мать только беззвучно испугалась и закрыла глаза, накрыв лицо руками, будто Ханна собиралась ее ударить.

― Мама! ― закричала она, когда чужие руки, наконец, оттащили ее. ― Пожалуйста.

Но ее мать рыдала. Ее худые пальцы дрожали на щеках, когда она плакала.

― Ханна, ― сказала медсестра, ― это не поможет. Вы только пугаете ее.

Ханна покачала головой. Этого не могло быть. Не сейчас. Не так.

― Вам нужно уйти, ― сказала женщина, и большая часть сочувствия исчезла из ее голоса.

― Нет, мне нужно, чтобы она сказала мне правду.

― Даже если бы это было возможно в данный момент, мы не можем дать вам ее пугать. И она, очевидно, ничего не может сейчас вам сказать.

Ханна глубоко вздохнула, сжав руки в кулаки и закрыв глаза.

― Помогите, ― услышала она, как ее мать хныкала снова и снова. ― Помогите.

Ханна хотела закричать «Помоги!» ей в ответ. Помоги, мамочка! Помоги мне! Но вместо этого она отступила.

Она увидела, что люди собрались в коридоре, наблюдая, как она выбегает из палаты своей матери. Ханна прошла мимо группы обслуживающего персонала и пациентов и поспешила к запертым дверям. Ее впустили и выпустили через несколько секунд.

Она не может быть приемной. Она была дочерью своего отца. У нее даже были его странные маленькие пальцы, которые были раздуты на последнем суставе.

Но когда она, наконец, достигла выхода из центра по уходу и помчалась к своей машине, правда настигла ее. Она не могла этого отрицать. Три отдельных теста не могли быть ошибочными.

Она слишком быстро поехала к дому, проезжая мимо домов и полей, которые она миновала сотни раз. Тысячи. Мир расплылся вокруг нее. Ее пульс приглушал каждый звук, кроме ударов сердца. Нет, не ее сердца, а ее страха и ужаса. Это был удар, который пронзал ее тело.

Ты не моя дочь. Ты не моя дочь.

Это было нечестно. Ханна была уже потеряна. Уже плыла в неопределенном месте между прошлым и будущим. Она не нуждалась в этом прямо сейчас. Это было нечестно.

Помогите. Пожалуйста, помогите.

Она была дома через пятнадцать минут вместо обычных двадцати. В доме было душно, воздух был тяжелым и влажным. И все же она не остановилась, чтобы открыть окна. Она подошла к шкафу в своей спальне и начала копаться в коробках, которые она выстроила к стене.

Почти все ее имущество находилось на хранении, но она взяла с собой самые важные документы и сувениры. Она открывала коробку за коробкой, пока не нашла то, что искала; затем она тяжело опустилась на задницу и уставилась на находку.

Она смотрела на свое свидетельство о рождении дюжину раз прежде, поэтому она бы заметила, если бы кто-то, кроме Дороти, был указан в качестве ее матери, но каким-то образом она надеялась найти прямой ответ там. Как будто бы она открыла папку и увидела «Джейн Доу» в строке имени матери, и ударила бы себя по лбу за то, что никогда не замечала этого раньше.

Но нет, там сказано, что девичья фамилия матери была Дороти Бэйлор, как и всегда. И Питер Смит был указан как ее отец. Она всегда отмечала свой день рождения пятого февраля тысяча девятьсот семьдесят второго года.

Информация под местом рождения и свидетельства была странной, но она всегда была странной. Это был адрес на первом шоссе в Биг-Сур, штат Калифорния. Не больница, а дом. И присутствующий свидетель рождения не был доктором. Это была женщина по имени Мария Диас, без указания, что она доктор медицины. Рождение в домашних условиях.

Она была удивлена, когда впервые увидела это. Но объяснение ее матери было простым. У них не было денег, поэтому они сделали это по старинке. Много людей делали так тогда. Конец.

Но Ханна не знала ни о каком способе рождения по старинке, который привел бы к рождению не своего дитя.

Она снова прочитала свидетельство о рождении. Все было так же, как и всегда, но на этот раз она заметила что-то непонятное. Она родилась пятого февраля, но рождение не регистрировалось округом до двадцать седьмого марта. Это было нормально при родах на дому?

Ей нужно было узнать больше о рождении ее сестер, но она пока не могла заставить себя позвонить им. Кроме пары медицинских работников никто ничего не знал. Она не могла позвонить им прямо сейчас.

Но, возможно, ей и не нужно было этого делать. Когда она сортировала документы на прошлой неделе, то сложила в одну папку копии всех свидетельств о рождении. Она сделала это, потому что планировала, однажды она поработать над их генеалогией. Их родители никогда не говорили о семье. Они не казались скрытными в этом плане, просто не были многословными, как и все жители Среднего Запада.

Ее отец потерял родителей к восемнадцати годам, а мать провела подростковые годы в приюте. Были трудные времена, но они выжили. Сегодня они бы бесконечно писали в своем блоге о преодолении трудностей, но тогда люди просто зарабатывали себе на жизнь, а любые сильные чувства оставляли при себе.

Пахали как проклятые. Простой народ живет простой жизнью.

Или нет. Они могли быть мошенниками все это время. Чему она могла верить, когда не могла доверять даже собственной жизни?

«Успокойся, девочка», ― пробормотала она про себя. Это была не передача для телевидения. Где-то был ответ. Что-то простое и совсем не ужасное.

Она принесла свидетельство о рождении в кабинет и открыла коробку с файлами, которую она почти заполнила с момента переезда. В самом начале был файл, который она аккуратно пометила «Свидетельства о рождении» жирными, уверенными буквами. Что за невинное тщеславие.

Она положила документы своих сестер на потрескавшуюся кожаную оттоманку и села между ними. Все документы выглядели одинаково. Она провела кончиками пальцев по лепной печати. На ксерокопиях свидетельств ее сестер она отсутствовала, но она могла видеть серую тень от них обоих, парящую, как призрак.

Адрес рождения был одинаковым на всех трех свидетельствах: 47105, Шоссе 1. Присутствующее лицо тоже было: загадочная Мария Диас.

Ее сестры родились с разницей в год, в 1968 и 1969 годах. Ханна пришла немного позже, в 1972 году. Три года было достаточно для повторного брака или изменения статуса отношений, но этого не произошло. Ее родители были женаты с 1966 года. Они все еще были женаты, когда ее отец умер сорок пять лет спустя.

Так в чем же отличие?

Она проверила подписи и имя клерка, а затем посмотрела на даты подачи и нахмурилась.

Свидетельства ее сестер были зарегистрированы в течение недели после их рождения. Только свидетельство Ханны задержали более чем на месяц.

Это должно что-то значить.

Она была не готова, но ей пришлось позвонить Рейчел. Они были не особо близки, как сестры, но Рэйчел могла быть единственной, кто мог бы помочь ей разобраться.

Прекрасно осознавая, что она собирается разрушить многие воспоминания своей сестры, Ханна вытащила телефон из кармана и набрала номер.

― Ханна! ― радостно ответила Рэйчел. ― Как ты держишься?

Ханна солгала автоматически.

― У меня все в порядке.

― Мама в порядке?

― Конечно, ― сказала она, решив не говорить «Конечно нет, она сошла с ума!».

― Что-то случилось?

Ханна прочистила горло.

― Ты занята?

― Я готовлюсь к свадебному торжеству в подвале церкви, но это не страшно.

― О, ты не дома?

― Еще нет. А что?

Что, черт возьми, она должна была сказать? Как она должна была представить это? Но, возможно, Рэйчел уже обо всем знала. Она была старше всех. Она может быть частью секрета.

Ее голова закипела, а кожа на голове покалывала. Ханна потерла лоб.

― Что ты помнишь обо мне, когда я была маленьким ребенком?

― Маленьким ребенком? Мне было всего четыре года, когда ты родилась. Я ничего не помню, кроме того времени, когда мама отшлепала меня за то, что я подстригла тебя, а к тому времени тебе был почти год. Должно быть, она чуть не умерла, когда представила, как я держу ножницы на дюйм выше твоих глаз. Ты можешь себе это представить?

Рэйчел рассмеялась, но все, что могла сделать Ханна, это нахмуриться в замешательстве из-за того, что она собиралась сказать.

― Значит, ты ничего не помнишь о моем рождении?

― Нет.

― Или, как мама была мной беременна?

― Совсем нет. Что происходит? ― Рэйчел сделала паузу, а затем быстро вздохнула. ― О Боже, Ханна, ты беременна? ― она чуть не провизжала слово «беременна».

Неважно, что Ханна была в процессе развода. Ребенок был ребенком, и дети приносили радость Рэйчел. Вот почему у нее было их целых пять.

Пять. Даже в своем нынешнем озабоченном состоянии Ханна съежилась от этой цифры.

― Нет, я не беременна.

― Ты уверена?

― Если бы я была беременна, я бы была ей уже как восемь месяцев к ряду, так что да, я уверена.

Она услышала приглушенные звуки, как другие люди разговаривали в комнате с Рэйчел, и поняла, что это плохая идея.

― Слушай. Ты занята. Я перезвоню позже.

― Я не занята. Мы заканчиваем. Скажи мне, что происходит.

― Рейчел… ― её живот скрутило в узел.

Как, черт возьми, она должна была сказать это?

― Рэйчел, я и мама не родные друг другу.

― Ты не родная маме?

― Я не связана с ней. Биологически. Она не моя мать.

― Ханна, ― раздраженно воскликнула Рэйчел, ее голос звучал озлобленно. ― О чем ты говоришь?

― Наши группы крови несовместимы.

Минута молчания показала, что она, наконец, поняла, о чем говорит ей

Ханна.

― Это очевидно не так. Это был тест? Пусть они проведут его заново.

― Было проведено три теста. Это не ошибка.

― Ханна…

― Она не моя мать. Я знаю, что я просто обрушиваю это на тебя, и в это трудно поверить, но это так. Доктор продолжал говорить, что я, должно быть, была удочерена, но…

― Ты похожа на отца!

Рэйчел не заканчивала мысль Ханны. Слова вырвались из нее. Обвинением. Криком.

― Я знаю.

― Если ты дочь отца, то она должна быть твоей матерью. Конец.

― Нет. Нет, это не обязательно.

― Ханна, ― снова сказала она, на этот раз тяжелее. Ужас и отвращение обострили грани Рэйчел, и она задала этот извечный вопрос: Ханна, почему ты всегда вызываешь столько проблем?

Потому что она родилась проблемной, очевидно.

― Что ты хочешь, чтобы я сказала, Рейчел? Она не моя мама. Это невозможно с точки зрения науки. И папа, очевидно, мой папа! Так что, черт возьми, случилось?

― Как я могу знать?

― Ты была там!

― Я даже не могу поверить в то, что ты говоришь! ― воскликнула Рэйчел. ― Как могла мама…?

Это не имеет никакого смысла. Она и папа были женаты сорок пять лет!

― Ты должна что-то вспомнить. Доказательства, семейная драма, переворот?

― Нет.

― Ты помнишь переезд в Айову?

― Нет.

― Ты что-то помнишь о Калифорнии?

― Я не… ― Рэйчел вздохнула. ― Я не знаю. Я помню цыплят, вроде как. Как держала яйца. И играла в реке, может быть? Это все. Мне было четыре года.

― Рэйчел, что я должна…?

― Всему этому должно быть какое-то объяснение, ― вмешалась Рэйчел. ― Какое-то редкое исключение. Это нелепо.

― Нелепо? Это чертовски ужасно! ― ее крик отозвался эхом. Когда она почувствовала боль в голове, она разжала кулак и стряхнула с себя волосы, которые она случайно вырвала у корней. ― Это моя жизнь, ― прошептала она.

― Послушай, ― сказала Рэйчел успокаивающим голосом старшей сестры. ― Это должно быть ошибкой. Больше никому не говори. Не волнуйся. Бекки и я будем там послезавтра. Мы разберемся, хорошо?

― Должна ли я позвонить ей?

― Нет. Пока нет. Бекки младше меня. Она не сможет помочь, если я не могу.

Ханна покачала головой.

― Что я должна делать?

― Мы разберемся с этим. Мы все уладим. Я обещаю.

Если бы она сказала так о чем-то другом, Ханна бы ей поверила. Рейчел сдерживала свои обещания. И она так хорошо заботилась о людях. Это был ее талант.

Но здесь не может быть четкого ответа. Не может быть невинных объяснений. Ее отец произвел на свет ребенка с кем-то еще. Ее мать помогла это прикрыть. И памяти мамы в этом мире может не хватить, чтобы докопаться до правды.