― Ханна?
Она открыла глаза и увидела темную фигуру, проходящую через ее спальню за мгновение до того, как была подвержена яркой вспышке сверкающей бомбы. Ханна вскрикнула от ужаса и закрыла лицо руками.
― Ты в порядке? ― спросила ее сестра.
Ханна не была уверена, какая именно из сестер это была. У них обоих была одна и та же интонация.
― Сколько сейчас времени? ― простонала Ханна.
― Восемь утра. Ты что, пьяна?
― К сожалению, больше нет.
Вероятно, это была Рэйчел. Бекки редко говорила таким осуждающим тоном.
― Ханна, ― упрекнула ее сестра.
― О, ради Бога. Тебе не кажется, что я заслужила хорошую, крепкую ночь попойки?
Или хороший, крепкий день. В конце концов, ей удалось продержаться до трех. Впрочем, после этого она потеряла счет выпитым «отверткам». Все, что она помнила, это то, как проснулась в четыре часа утра, ее вырвало, затем она накачала себя водой с ибупрофеном, а потом, спотыкаясь, перебралась с дивана на кровать.
― Не могла бы ты задернуть эти чертовы шторы? ― прорычала она.
Рэйчел фыркнула, но задернула шторы.
Слава Богу за ибупрофен и воду. И, вероятно, рвоту. Если не считать аллергии на солнечный свет и сухость во рту, она чувствовала себя не так уж плохо. Ей удалось сесть и свесить ноги с кровати без малейшего намека на тошноту.
― Мне нужен кофе, ― пробормотала она.
― Бекки делает его прямо сейчас.
Ханна хмыкнула и, встав с кровати, побрела на кухню. Все шторы и жалюзи, конечно, были открыты, но она прищурилась от нападения света и направилась на запах кофе.
Бекки стояла у раковины в резиновых перчатках, и мыла посуду, накопившуюся за последние несколько дней. Ханна попыталась не обращать внимания на виноватый гнев, который сжигал ее изнутри. Она бы убралась на кухне вчера вечером, если бы ее жизнь не разваливалась на части.
Бекки стянула перчатки и повернулась, чтобы посмотреть, как Ханна достает из буфета кофейную чашку. Она хотела поставить ее обратно, когда увидела, что на кружке было напечатано «Счастливого дня!» над улыбающимся солнцем, но сегодня у нее не было сил сражаться в маленьких битвах.
― Ты в порядке? ― спросила Бекки.
― Я уверена, что выгляжу как смерть, но я в порядке.
― Я имею в виду… другое.
Ханна наполнила кружку только наполовину, поставила ее вместе с кофейником на стол, и повернулась, чтобы взглянуть на Рэйчел.
― Ты сказала ей?
― Я… эм, ― Рэйчел пожала плечами.
― Я же просила тебя не рассказывать ей!
― Я знаю, но мы ехали всю дорогу сюда и… Я не хотела, чтобы она действовала вслепую.
― А тебе не приходило в голову, что, может быть, именно мне следует сказать ей, что на самом деле я ей не сестра?
― Ханна! ― ахнула Бекки. ― Конечно, ты моя сестра! Не говори глупостей.
― Сводная сестра, вероятно.
― Как будто это имеет для меня значение.
― Это имеет значение для меня! ― возразила Ханна.
Но ее злобные, резкие слова не разозлили Бекки. Вместо этого она грустно улыбнулась, раскрыла объятия и бросилась обнимать Ханну.
― Мне очень жаль, детка. Ты уверена, что это правда? Я не могу в это поверить.
― На данный момент все, в чем я уверена, это, что мама ― не моя мама. С научной точки зрения это невозможно.
Она слегка сжала Бекки и подождала, пока ее отпустят. Другие женщины в ее семье всегда обнимались слишком долго.
Бекки, наконец, отпустила ее.
― Но папа должен быть твоим отцом. Ты его уменьшенная копия.
― Слегка уменьшенная, ― признала Ханна. ― Но ты же знаешь, что это значит. Если я его дочь, то папа изменил маме.
Бекки сжала губы и покачала головой.
Ханна сочувствовала этому импульсу, но не собиралась отрицать очевидное.
― Я знаю, это трудно принять, но интрижка ― единственное объяснение.
― Тсс! ― Бекки снова покачала головой. ― Дети услышат!
― Какие дети?
Когда Бекки заглянула в гостиную, Ханна обернулась и увидела две светловолосые головы, склонившиеся над айпадом. Двое младших детей Бекки. Теперь они оба были нескладными подростками. Или тинэйджерами.
Рэйчел захлопнула дверцу шкафа, но ее голос был тихим.
― Возможно, ты ― чудо науки. Не может быть, чтобы у папы был роман.
― Откуда нам знать? Он был молод. Это было совсем другое время. И они были чертовски уверены, что убегают от чего-то, покидая Калифорнию.
― Они просто хотели жить проще, ― настаивала Рэйчел.
― Ты знаешь, что мама сказала мне вчера? «Мы не говорим о Калифорнии». Тебе это кажется простым?
Рейчел сердито нахмурилась.
― Не говори мне, что ты расспрашивала об этом маму?
― Не смотри на меня, как на сумасшедшую! А кого еще я должна была спросить?
― Не беспомощную пожилую женщину, ради всего святого!
Взрыв смеха Ханны был далеко не веселым.
― Рэйчел, ты шутишь? Я только что узнала, что мне лгали всю мою жизнь. Мама единственная, кто может мне что-то сказать, и ты хочешь, чтобы я… Что? Просто бросила это? Просто отпустила ситуацию?
― Она даже не может вспомнить, почему находится в этом центре, а ты ждешь, что она ответит на вопросы о том, что случилось сорок пять лет назад?
― Да, жду.
― Не могу поверить, что ты вообще заговорила об этом. Должно быть, она была очень расстроена.
― Была, ― произнесла Ханна.
― Ханна!― Рэйчел говорила тем же шокированным тоном, каким говорила с тех пор, как Ханна научилась ходить.
― Да, она была расстроена. Она испугалась и закричала, что я не ее дочь. Забавно, а я и не подозревала, что все это время она говорила мне правду.
Бекки положила руку ей на плечо.
― Это говорило ее слабоумие.
― Нет, я не думаю, что дело в этом. Я считаю, что деменция разрушила ее внутренние барьеры. Она перестала помнить о своей лжи. Она когда-нибудь говорила тебе, что ты не ее дочь?
Бекки не ответила. Рэйчел тоже. Ханна боролась с желанием показать им обеим средний палец. Конечно, она пыталась объяснить это самой себе, но не хотела слышать это от них.
― Я приготовлю тебе завтрак, ― предложила Бекки. ― Ты почувствуешь себя лучше, когда поешь.
Ах, этот неизменный рефрен жизни Среднего Запада. Болезнь? Предложи еду. Похороны? Принеси еду. Новый ребенок? Оставь еду. Вдруг обнаружишь, что ты какой-то незаконнорожденный тайный сирота? Еда, еда, еда.
Но она была голодна, поэтому не возражала.
Бекки быстро взбила тесто для кукурузных оладий, и от запаха жарящихся блинов Ханна снова почувствовала себя десятилетней девочкой. Будучи подростком, она с презрением относилась к постоянному продвижению кукурузы как жизненно важного овоща. Это было зерно, настаивала она, и совсем не полезное. Но ее презрение ничего не изменило. Кукурузные оладьи на завтрак, кукурузные початки на обед, сливочная кукуруза на ужин. Она была повсюду: летом ее отваривали и обрезали початки, упаковывали в коробки и складывали в морозильную камеру в подвале, чтобы она не закончилась до конца года. Не дай Бог она когда-нибудь закончится.
Она уже много лет не ела кукурузу. Она от нее отказалась. Но как только Бекки поставила перед ней тарелку, Ханна намазала оладьи маслом и сиропом и принялась за еду. В конце концов, еда ― это утешение, и будь оно все проклято, если это не сработает. Она чувствовала почти кайф от удовольствия, когда глотала.
Когда всплыло воспоминание, что на самом деле она не была уроженкой Среднего Запада, как и ее родители, Ханна пережевала еду и запила глотком кофе. К тому времени, как Рэйчел, Бекки и двое детей― Руби и Итан― сели за стол со своими тарелками, Ханна уже наполовину расправилась со своей.
Это был тихий завтрак, без обычных, приятных разговоров, которые ее сестры вели за бесчисленными семейными посиделками и пикниками. Ханна с удивлением поняла, что ей не хватает их болтовни. Глаза детей сфокусировались на своих телефонах.
― Как дела, ребята? ― спросила она.
― Отлично, ― сказали оба, не поднимая глаз.
Ханна кивнула.
― Занятия закончатся через три недели?
― Да, ― еще один совместный ответ.
Бекки оживилась.
― Можете ли вы поверить, что мой ребенок заканчивает среднюю школу?
― Ну, он сейчас почти в шесть футов ростом.
― Я знаю. Но он всегда будет моим малышом. Мой первенец! Верно, Рэйчел?
― Черт возьми, Тому уже тридцать, а он до сих пор мой малыш.
Тишина наступила в том месте, где Ханна должна была рассказать о своих детях. Рэйчел прочистила горло.
― У меня есть новости.
― Боже, ― произнесла Ханна. ― Ты ведь не беременна, правда?
Ей не удалось скрыть ужас, прозвучавший в ее голосе, и они обе нахмурились, прежде чем Рэйчел покачала головой.
― Нет… но Минди― да!
У Ханны отвисла челюсть. Минди была женой Тома. Это означало, что Рэйчел была…
― Ты станешь бабушкой! ― завизжала Бекки.
― О Боже, ― выдохнула Ханна.
Ее сестра станет бабушкой. Но Ханна не могла быть такой старой.
Ханна тоже могла бы стать бабушкой, если бы родила так же рано, как ее сестры.
Рэйчел и Бекки обнимались, их светлые волосы смешивались, и Ханна не смогла сказать, где начинается чья голова.
Волосы Бекки были длиной до плеч. Волосы Рэйчел были короче, но того же оттенка полированного золота. Практичный боб делал ее похожей на молодую версию их матери. Их матери.
― Срок два с половиной месяца, так что они еще никому не говорят, но я должна была рассказать кому-то!
Этим кем-то явно была Бекки. Ханна случайно оказалась там.
То, что она была всего лишь сводной сестрой, на самом деле не было откровением; это было только подтверждением. Миры ее сестер вращались вокруг детей, дома и семьи, как и мир Дороти.
Ханна, с другой стороны… Что ж. Она помнила даты рождения первых двух племянников. Остальные числа смешались в голове и она не могла их запомнить. Дни рождения сливались в одну длинную серию телепередачи «Комната ползунков». Она перестала посещать вечеринки по случаю дня рождения много лет назад, и вскоре перестала посылать подарки. Правда, на Рождество она каждому подарила по пятьдесят долларов.
Теперь их будет больше. Снова дети, воркование и вздохи о том, как дети делают жизнь стоящей. Последовало неловкое молчание, когда они заметили Ханну, сидящую с бокалом вина в руке и считающую минуты до того, как она сможет выбраться из этого хаоса.
Может быть, открытие, что она не принадлежит этой семье, не было ужасным или обидным. Это подтверждало, что она не такая, как другие члены ее семьи.
― Позвольте мне принять душ, ― произнесла она. ― Я буду готова через пятнадцать минут.
Когда она вернулась с темными волосами, собранными во влажный пучок, ее сестры все еще обсуждали детей, вытирая столешницы во время разговора. Другого она и не ждала.
― Готовы?
Она уже садилась в огромный внедорожник Рэйчел, когда поняла, что ей лучше поехать на своей машине. Была большая вероятность, что ей понадобится уехать одной.
― Вообще-то, ― сказала она, выходя на тротуар, ― я возьму свою машину и встречу вас там.
Рэйчел нахмурилась.
― Мне нужно купить продукты по дороге домой.
― Я поставила для тебя в холодильник кастрюлю с едой.
Конечно она так и сделала.
― У меня закончились хлопья, ― соврала Ханна.
Пожав плечами, Рэйчел завела свою машину, и Ханна с облегчением вздохнула, возвращаясь к своей. Она только что выиграла себе двадцать минут, чтобы не чувствовать себя цирковым уродом, сидящим с детьми проповедника.
Вчерашняя гроза разогнала все тучи и влажность. День был свежим и ясным. Она надела солнцезащитные очки и опустила стекла, следуя за внедорожником по городу. Когда Ханна включила радио, песня заставила ее улыбнуться. «Трижды леди» группы «Коммодорс». Музыка вызвала такой прилив воспоминаний о радио, играющем во время летних поездок, что она практически чувствовала, как сестры прижимаются к ее ногам.
Как самую младшую, ее всегда сажали посередине, в то время как ее сестры высовывали руки из окон и махали всем, кого они видели. Но всякий раз, когда отец смотрел в зеркало заднего вида и улыбался ей, Ханна чувствовала себя особенной. Ее сестры были слишком заняты, глядя в окна, чтобы заметить его тайные подмигивания.
Боже, она скучала по нему.
Она скучала по отцу много лет. Его поддержка была необходима ей сейчас. Что бы он ни сделал в прошлом, она простит его.
После сегодняшнего визита к Дороти она каждый свободный час будет рыться в его бумагах. Наверняка где-то был запечатанный конверт. Возможно, в его завещании был намек, который она пропустила. Должно быть, он оставил ей ответ. Она не могла просто плыть по течению.
Только на полпути к центру по уходу она вспомнила о запросе, который отправляла в гостиницу. Она вытащила телефон из сумочки и открыла электронную почту, переводя взгляд с экрана на дорогу и обратно, высматривая беглых коров или сломанные тракторы на обочине. Ее приложение для электронной почты зазвенело, и адрес «[email protected]» появился в верхней части почтового ящика. Сердце Ханны упало.
Она открыла электронное письмо, но, увидев абзац, поняла, что не сможет спокойно прочитать его за рулем.
При обычных обстоятельствах она бы остановилась, чтобы прочитать его, но кто-нибудь из сестер заметит и потребует знать, что случилось. Зарычав, она положила телефон на пассажирское сиденье экраном вниз и заставила себя ехать дальше.
― Давай, ну же, ― подгоняла Ханна машину своей сестры.
По крайней мере, Рэйчел не была такой уж паинькой и могла превысить допустимую скорость. На проселочных дорогах ограничение скорости было скорее предложением, особенно если вы дружили с местными офицерами. И семья Смитов всегда была добропорядочными гражданами. Пока не переехала в Айову, по крайней мере.
К тому времени, как они въехали на стоянку центра по уходу, ее ладони на руле были скользкими от пота, но она успела припарковаться, прежде чем взяла телефон. Она открыла электронное письмо и только прочла «Большое спасибо за проявленный интерес!», как Бекки постучала в ее окно.
Ханна опустила его и ободряюще кивнула.
― Я буду внутри через секунду. Мне нужно ответить на это письмо.
― Конечно.
Бекки, в руках у которой были пластиковые контейнеры «Таппервэ» с настоящими домашними угощениями, направилась к входу, затем обернулась.
― Мы встретимся сегодня вечером дома и поговорим обо всем этом, хорошо?
― Да. Спасибо.
― Мы с этим разберемся.
― Верно, ― ее пальцы дернулись, когда она боролась с желанием отогнать сестру. ― Просто дай мне минуту. Встретимся в маминой комнате.
Не давая сестре возможности снова вступить в разговор, Ханна подняла телефон.
«Большое спасибо за проявленный интерес! Наше заведение работает по типу «постель и завтрак» с 1993 года. До этого времени это была частная собственность. Если вы посещали это место ранее, имейте в виду, что, хотя дом был обновлен в 1993 году, я полностью реконструировал и реставрировал его в 2010 году, когда приобрел гостиницу и прилегающую к ней территорию. Я думаю, вы найдете номера значительно улучшенными по комфорту и дизайну. Я также очень рад сообщить вам, что мы недавно восстановили прибрежные коттеджи, которые были построены в 1960-х годах и пришли в негодность. Вы можете посмотреть фотографии всех наших отелей на сайте. До встречи в Биг-Суре!»
Такер Нефф
Ханна скривила губы. Письмо ничего не прояснило. Возможно, она могла бы позвонить и объяснить Такеру Неффу, какая информация ей нужна и почему. Посмотрим, сможет ли он помочь.
Ее лицо вспыхнуло при этой мысли. Она не собиралась выкладывать свои секреты незнакомцу, чтобы он пришел в ужас. Похоже, он вообще мало что знал. Все, что его волновало, это бизнес.
Конечно, в наш цифровой век она могла бы сделать запрос о записях собственности и спокойно начать поиски. Больше никому не нужно было знать. Даже с Бекки Ханна испытала шок от того, что Рэйчел раскрыла ее тайну. Достаточно того, что сама Ханна знала об этом. Если еще один или два человека узнают об этом, весь город будет знать.
И Рэйчел, должно быть, рассказала своему мужу. Бекки скажет своему. Может быть, даже старшим детям.
Нет. Вряд ли ее сестры хотели бы, чтобы их дети узнали что-нибудь гадкое о бабушке и дедушке. И они не захотят, чтобы соседи узнали об этом. Дальше это не распространится. Она была в безопасности.
Но в безопасности от чего именно? Не от боли, не от предательства, не от растерянности. Не от осознания того, что она была совершенно одинока.
Сжимая руль, она уставилась на входные двери центра по уходу и думала о том, чтобы уехать. Она могла бы просто выйти из машины, взять чашку кофе и продолжать ехать. Всю дорогу до Чикаго. Или даже дальше. Может быть, вплоть до восточного побережья. Найти работу в небольшом офисе, снять студию с видом на океан, начать новую жизнь и никогда не оглядываться назад.
Конечно.
С тоскливым вздохом она вышла из машины и направилась внутрь.
Ее сестер не было в комнате матери. Они были на посту медсестер, передавали друг другу контейнеры «Таппервэ», полные вкусных лакомств, и обсуждали жизнь сиделок. Дети тоже были, как в гостях ― их наушники свободно болтались, когда они улыбались и смеялись.
Ханна провела здесь целый месяц, и понятия не имела, что брат медсестры Куинн играл в Малой бейсбольной лиге в Канзасе, или что у медсестры Бренды есть дочь с церебральным параличом. Медицинские работники сияли от счастья при встрече с сестрами Ханны.
― Ей, наверное, уже восемь?― спросила Рэйчел у Бренды. ― В третий класс осенью?
Черт, даже сопоставление возраста с классом было загадкой для Ханны. Она знала только, что пятилетние дети ходили в детский сад, а подростки ― в среднюю школу.
Но ее сестры заняли свои места в этой группе, как будто они всегда были здесь и будут. Ханна прошла мимо них и проскользнула в комнату матери.
Ее мама сидела за маленьким столом, сжимая в руке кусочек пазла. Она подняла голову, и на ее бледном лице отразилось вежливое замешательство. ― Привет, ― осторожно произнесла она.
― Доброе утро! ― воскликнула Ханна, решив сегодня придерживаться веселого нейтралитета. Она подвинула стул поближе к маме и села. ― Я вижу, у тебя наконец-то есть пазл.
― Да. Это картина.
Это была не картина, а фотография цветов, настолько яркая, что выглядела почти сюрреалистично даже для более ясных глаз Ханны. Кусочки были большими и их легко можно было соединить.
― Это прекрасно. Я знаю, как сильно ты любишь садоводство.
― Люблю! ― ответила Дороти. ― Цветы, конечно, красивые, но овощи гораздо лучше. Вы так не думаете?
Всегда такая практичная. Она медленно положила свою дрожащую руку на место и прижала кусочек.
Ханна оглянулась через плечо. Она не видела сестер в коридоре, но все равно слышала их смех и разговоры. Она хотела начать этот день с приятного воссоединения. Она собиралась притворяться час или два. Но как только ее семья войдет, Ханна не сможет задавать никаких важных вопросов. Рэйчел вмешается. Дети будут слушать.
Она прочистила горло.
― Твой огород всегда был предметом зависти нашего квартала. Помнишь, когда Лоррейн Давенпорт сказала, что тебе следует запретить участвовать в окружной ярмарке, потому что твой зимний кабачок выигрывает каждый год?
На этот раз улыбка матери была настоящей.
― Я не хотела поднимать шум, поэтому отказалась от участия в тот год. И все равно она не выиграла.
Ханна засмеялась.
― Совершенно верно. После этого она почти ничего не говорила о твоем кабачке.
― Нет, не говорила.
― Ты уверена, что не хотела поднимать шум?
Мать засмеялась.
― Я действительно не хотела.
И Ханна поверила ей. Она наклонилась чуть ближе и понизила голос.
― Моей любимой частью твоего сада были цуккини, потому что ты готовила из них хлеб. Буханки и караваи, пока ими не была забита полностью морозилка. Боже, я до сих пор помню этот запах, и кусочки масла, тающие на теплом ломтике.
― Это было любимым блюдом Ханны, ― ответила она.
Ханна замерла и попыталась придумать, как ей поступить, чтобы не спугнуть Дороти и не испортить ей настроение.
― Да. Ханне это нравилось. Как тебе удалось так хорошо работать в саду?
― О, вы знаете, когда я была девочкой, у нас не было выбора. Если бы мы не занимались садоводством, нам нечего было бы есть. И в детском доме… ― она замолчала, слегка нахмурившись, когда взяла кусочек пазла из розовых и красных лепестков.
― А в Биг-Суре? ― мягко попыталась Ханна. ― Ты выращивала овощи там?
― Мои, да. У нас было почти два акра сада. Там было много работы, но дети тоже помогали.
― Рэйчел и Ребекка?
― Да. Они любили помогать. Мы все помогали друг другу.
― Кто все?
― Вся община.
― Даже мать Ханны?
Рука Дороти перестала беспокойно блуждать в воздухе над пазлом. Кусочек дрожал в ее худой руке.
― Она помогала в саду? Мать Ханны?
Она положила кусочек на край пазла и надавила. Линии были не верны. Розовые и красные лепестки смешались с желтой маргариткой.
― Дороти, ― настаивала Ханна. ― Как ее звали? Ты ее знала?
Кончики пальцев мамы побелели, когда она сильнее надавила на кусочек, пытаясь втиснуть его в неправильное место.
― Пожалуйста. Пожалуйста, мама, просто скажи мне, кем она была.
― Мы оставили ее там, ― прошептала Дороти.
― Что?
― Мы оставили ее там.
― В Биг-Суре?
― Да, ― прохрипела она. ― Мы оставили ее там.
― А кто она была? Мне нужно знать ее имя! Мне необходимо…
― Мы не говорим об этом! ― заплакала Дороти. Затем ее ладонь тяжело опустилась на стол, раздался ужасный грохот. ― Мы не говорим об этом!
Ее крик остановил смех в коридоре, и внезапные шаги привели сестер к двери. Они остановились на мгновение, оценивая обстановку; затем Рэйчел шагнула вперед.
― Ханна, что ты делаешь?
― Я просто задаю вопросы.
― Я же просила тебя не делать этого!
Ханна сверкнула глазами
― А я сказала тебе, что должна спросить.
Мамина рука снова ударила по столу, шлепок эхом пронесся по комнате.
― Мы не говорим об этом! Мы не говорим об этом!
― Я знаю, мама, ― успокаивающе сказала Рэйчел, опустившись на колени и взяв за руку свою маму. Ее глаза пронзили Ханну насквозь, словно пытаясь сжечь ее стыдом и презрением. ― Тсс. Не разговаривай. Все в порядке.
― Все не в порядке, ― огрызнулась Ханна.
― Да, ― выдавила из себя Рэйчел. ― Все в порядке. Все в порядке, мама. Я вижу, ты собираешь пазл.
Ханна сердито посмотрела на свою сестру и отказалась отступать.
― Все не в порядке. Она просто сказала мне, что они оставили ее там.
― Кого?
― Мою мать. Она просто сказала, что они оставили ее в Биг-Суре.
― Мы не говорим об этом! ― снова заплакала Дороти.
― Боже правый, ― выругалась Рэйчел. ― Бекки, не могла бы ты вывести ее отсюда?
Ханна вскочила на ноги.
― Я не нуждаюсь в том, чтобы мною управляли, Рэйчел.
― Очевидно, что нуждаешься.
Что, черт возьми, Ханна должна была сказать на это? Да, ее мать была расстроена. Да, она плакала, но Ханна имела право знать свою правду.
― Она все еще может быть там, разве ты не понимаешь? Она все еще может быть в Биг-Суре. Я все еще могу узнать, кто я.
― Ты Ханна Смит.
Рэйчел поднесла дрожащую руку матери к губам и поцеловала ее.
― Эта женщина ― твоя мать, прямо здесь, перед тобой, и ты ведешь себя с ней жестоко. Она тебя воспитала. Она любила тебя. Мы твоя семья, и мы здесь с тобой, так что какая разница, кого они оставили в Биг-Суре?
Она глубоко вздохнула, втянув в себя достаточно воздуха, чтобы сказать Рэйчел именно то, что она думает о таком дерьмовом отношении к ее чувствам. Но рука Бекки обвила ее плечи и притянула к себе.
― Пойдем. Давай выйдем на улицу и поговорим.
Ханна затаила дыхание. Если она уйдет, Рэйчел продолжит думать, что она права, а это не так.
Но разве имеет значение, что скажет Ханна? Рэйчел не поддастся на уговоры. Она была старшей сестрой, и она была полностью уверена в том, что правильно и что не правильно в этом мире. Конечно, было неправильно расстраивать старую женщину с деменцией. Конечно, было неправильно копаться в семейном шкафу в поисках скелета. Ханна снова была эгоисткой. Она всегда была эгоисткой.
Когда Бекки осторожно потянула ее за собой, Ханна позволила отвести себя к двери, а затем вниз по коридору к маленькому огороженному внутреннему дворику, который позволял пациентам безопасно гулять снаружи.
― Я тут подумала, ― сказала Бекки, подводя их к скамейке в тени клена. ― Может быть, это не то, о чем ты думаешь. Может быть, ты племянница или что-то в этом роде. Может у папы была сестра, которая попала в беду, а мама и папа могли бы вырастить тебя как свою собственную. Это объясняет, почему ты на него так похожа.
Ханна нахмурилась, обдумывая такую возможность в течение нескольких секунд. Ее пульс участился в надежде. Потому, что было более невинное объяснение. И тем не менее…
― Я могла бы понять, что они воспитывают меня как родную дочь, но зачем папе скрывать, что у него есть братья и сестры? Зачем бежать в Айову и лгать о своем прошлом?
― Может быть, она была проблемной.
― Мама ведь не ведет себя так, будто это что-то невинное, правда?
― Сейчас мама ни на что не реагирует так, как должна бы.
Ханна грызла ноготь большого пальца.
― Она сказала, что они оставили ее там.
― Я знаю, но…
― Я думаю, мне нужно ехать.
― Ехать куда?
― В Биг-Сур. Я не могу просто сидеть здесь каждый день и думать об этом. Если моя мать все еще в Калифорнии, мне нужно знать. И я не могу… Я не могу оставаться здесь со всеми этими загадками.
Чья-то нога прошуршала по цементу позади них.
― Конечно, ты не можешь, ― произнесла Рэйчел.
Она обошла вокруг скамьи и встала лицом к ним, скрестив руки на груди, с выражением гнева на лице.
― Конечно, ты не можешь остаться. Я должна была догадаться.
― Что ты хочешь этим сказать? ― спросила Ханна.
― Один месяц. Наконец ты вернулась, чтобы заботиться о маме, и выдержала только один месяц, прежде чем решила уехать.
― Это не справедливо!
― Разве я не права?
― Нет! Я переехала сюда на длительный срок. Я приходила сюда каждый день, и уезжать не собиралась. Но даже ты должна признать, что все изменилось.
― Каким образом? Ты собираешься сбежать в Калифорнию и как-то найти женщину, которая пропала сорок пять лет назад? А что потом? Мама все еще та, кто вырастил тебя, и она та, кто нуждается в тебе сейчас.
― Она не нуждается во мне! Она даже не знает, кто я! О, она узнает вас двоих. Отлично. Я счастлива за вас обеих. Это должно быть приятно. Но по какой-то неведомой причине она говорит мне, что я не ее дочь.
― Но ты и есть ее дочь, ― отрезала Рейчел.
Ханна вскочила на ноги.
― Я и не рассчитывала, что ты поймешь. Ты всегда была здесь своей. Ты всегда была такой же, как она. А я та, кто никогда не чувствовал себя на своем месте. Я всегда была чужой здесь.
― Это просто смешно.
― Что, черт возьми, ты можешь знать об этом, Мисс Королева выпускного бала?
― О, да ну прекрати. Да, в старших классах у нас были разные интересы. Ты думаешь, я всегда чувствовала, что я везде прихожусь ко двору?
― Да, ― ответила Ханна. ― Да, я думаю, что ты всегда идеально вписываешься куда-либо. С этим местом, с этой семьей. Я не думаю, что ты когда-нибудь лежала ночью в своей постели и удивлялась, почему ты так чертовски отличаешься от всех в твоем окружении.
Рейчел закатила глаза.
― Значит, ты собираешься сбежать и бросить свою больную мать из-за какого-то старого подросткового страха? Тебе сорок пять лет, ради Бога. Пришло время придерживаться чего-то.
― Ха, ― она не собиралась издавать этот звук. Он вырвался у нее изо рта, как кашель. Резкий, глухой, односложный смех.
Она всегда знала, что именно так о ней думает ее семья. Она видела это в их глазах и чувствовала в самых глубоких ямах своей вины. По крайней мере, хоть кто-то, наконец, сказал это.
― Рэйчел, ― сказала Бекки, и это слово утонуло в предостережении.
― Нет, ― отрезала Рэйчел. ― Я устала постоянно мириться с ее язвительной херней. Всегда умнее нас, всегда слишком утонченная для этого города и наших маленьких забот. Легко идти в ногу с музыкой, модой и политикой, когда тебе нужно заботиться только о себе одной, не так ли, Ханна?
― Тебе никогда не придется беспокоиться о том, что приготовить на ужин, или как заплатить за новую спортивную форму для пятерых детей, или о том, будет ли «Медикэр» покрывать новый рецепт на лекарство для мамы. Тебе никогда не придется беспокоиться о том, как город будет выпускать новые книги для средней школы или сможет ли церковь продолжать выплачивать пенсии трем отставным секретарям. Тебе даже не нужно больше беспокоиться о своем муже, правда? Все, что имеет значение, это то, что чувствует Ханна. Чего хочет Ханна.
Ханна усмехнулась, хотя подозревала, что слезы, навернувшиеся на глаза, выдают ее боль
― Ты самодовольная сука.
― Стоп! ― воскликнула Бекки, вставая между сестрами. ― Прекратите это немедленно. Рэйчел, возвращайся внутрь.
― Конечно, ― рявкнула Рэйчел. ― Я пойду, позабочусь о маме. Ханна, давай, убегай, как всегда. Не беспокойся о нас. Мы будем в порядке. Просто делай, что хочешь. Это твоя сущность, ― она прошла через сад и распахнула дверь.
Ханна смотрела на дверь, которая медленно закрывалась за ее сестрой, пока не услышала резкий хлопок.
Бекки положила руку ей на плечо.
― Ханна…
― Не извиняйся за нее. Она сказала именно то, что думает.
― Она расстроена. Мы все расстроены. Вот и все… Это безумие, Ханна! Мысль о том, что у папы может быть… Боже, я даже не могу этого сказать.
― Ну, попробуй представить, как я себя чувствую, ― она едва успела выговорить эти слова, как ее горло наполнилось слезами. Они заливали ей глаза, и она не могла сдержать рыданий. ― Я не начинала это! ― выкрикнула она от боли. ― Это не моя вина!
― Я знаю, ― Бекки, несмотря на то, что была на пять дюймов ниже, крепко обняла Ханну и попыталась удержать ее. ― Мне жаль. Мне очень жаль.
― Это нечестно!
― Я знаю. Это вообще нечестно. Но ты сейчас так расстроена. Сегодня не нужно ничего решать. Посмотрим, что мы сможем узнать отсюда.
― Я уже изучила Биг-Сур. Там всего тысяча постоянных жителей. Если моя настоящая мама там, ее будет легко найти.
― А если ее нет?
― Тогда нужно найти человека, который помнит ее. Зимой это место даже меньше, чем Косвэлл. Мне проще пойти и задать несколько вопросов, чем написать тысячу писем.
― Ханна, ― голос Бекки был прерывистым, умоляющим. ― Если она пробыла там сорок пять лет, то пробудет там еще месяц. Пожалуйста, потрать несколько дней на то, чтобы все это переварить.
― Я не могу, Бекс. Это сводит меня с ума. Я не могу сидеть с мамой каждый день и не задавать вопросы. И Рэйчел арестует меня за жестокое обращение со стариками, если я не остановлюсь.
― Она этого не сделает.
― Может быть, она просто снова мне скажет, что я бесполезный, эгоистичный кусок дерьма.
― Это не то, что она сказала.
Ханна выпрямилась, освобождаясь из объятий Бекки. Она провела рукавом по лицу и громко шмыгнула носом.
― Это именно то, что она сказала. Но это не важно. Она права. Я убегаю. Я всегда так делаю.
― Ты не…
― Это не имеет значения! Мне все равно. Если моя мать все еще там, мне нужно знать.
― Но почему? ― настаивала Бекки, и в ее голосе не было ни сарказма, ни презрения. Она действительно не понимала. Ханна видела отчаяние в ее умоляющих глазах.
― Потому что, Бекки… а что, если я такая же, как она?
― Что ты имеешь в виду?
― Я имею в виду, что, возможно, со мной все в порядке. Может, я просто унаследовала характер своей матери.
― Ханна, прекрати! С тобой все в порядке!
Но это была неправда. О, она была довольна собой и своей жизнью уже несколько лет, но развод означал, что ей снова придется столкнуться со всеми своими сомнениями. Почему она не может просто остаться на месте и привыкнуть к окружающей обстановке?
По крайней мере, в этом Рэйчел была права. Ханна отошла от дел. Она убежала. Она отвернулась и пошла дальше. Это было то, что она всегда делала.
Она может попробовать сделать это еще раз. В любом случае, от нее сейчас здесь не было никакого толку. И никогда не было.