...Карахан очнулся — внук дергал его за рукав.
— Дед, ты чего? Меня, что ли, обзываешь?
- Прости, сынок, это мне сон приснился.
Танны не узнал свое село, настолько оно изменилось с последнего его посещения. На месте озера вдоль дороги осталась лужица. Вся вода ушла в новый дренажный канал. Вместо прежних глинобитных домов — плановые, с антеннами и на шиферных крышах. Асфальтированная и усеянная пирамидальными тополя-ми улица напоминала городскую. Село Екагач превратилось в поселок городского типа. На пустыре Карабатыра — сад. В саду между деревьями двухэтажный особняк, крашенный в охру, с жестяной крышей, с колоннами. Оттуда доносились звуки музыки.
— Вот хорошо. Значит у нас в селе теперь и клуб есть. Ну Артык, не хотел сюда ехать. Теперь-то ты, наверное, каждые каникулы будешь сюда стремиться, хулиган.
А вообще новые дома не были для Карахана такой уж неожиданностью. Лет двенадцать назад, когда он приезжал сюда в последний раз, их фундаменты уже закладывались. Да, село изменилось, не стыдно его показывать внуку, есть даже чем перед ним похвастать. Пусть знает, что в селе можно нормально жить, что дед вышел не из какого-нибудь захолустья. Обозрев село с кургана Гошадепе, он спустился вниз дать распоряжение води-гелю:
— Сегодня вечером, в шесть, жди нас здесь. Мы возвращаемся ночным рейсом.
Танны Карахан с внуком вошли в село. Артык с интересом осматривался. «К кому теперь пойти?». Из ближайших родственников у Танны никого не осталось. Здесь должна была жить одна из дочерей его дядя. Танны был из рода Бамылякалы племени Языр. Добрая половина жителей села были Бамылякалы. Между собой они считали себя родственниками. Танны не знал, сохранились ли теперь отношения между ними.
— Дед, здесь у всех железные ворота. В вашем селе много воров?
— Что значит в «вашем»? Раз я здесь родился и ты, значит, отсюда. — Карахан сделал вид, что обиделся, а сам огорчился, что не смог найти ответ на прямолинейный вопрос внука. Даже в самые жесточайшие дни войны, в голодные годы, люди не запирали двери домов на замок, а уходя на работу, чтобы в дом не проникли кошки или собаки, подпирали дверь палкой. А теперь колючие заборы, окна зарешечены, как в тюремных камерах. Видимо испытание сытостью не легче перенести, чем испытание голодом.
— Вон, идет какой-то старик, знаешь его? — воскликнул Ар тык и избавил Танны от мучительного раздумья.
Карахан сразу узнал белобородого старика в белой бараньей шапке, а галошах, с накинутым на плечи тяжелым чекменем. Когда-то его называли Клыч-зиннирт, то есть Клыч в островерхой шапке.
— Салам-алейкум, Клыч-ага!
— Алейкум-ас-салам, Танны, это ты, что ли?
— Вроде я.
Старик долго пожимал руку Карахана, внимательно изучая его.
— Правильно делаешь, надо иногда приезжать, навещать родные места. Слышим о тебе, слышим! Иногда видим по телевизору. Гордимся. Надо бы почаще приезжать.
— Работа держит, Клыч-ага.
— Работа никогда не отпустит. А ради односельчан можно и пожертвовать днем-другим. Тьфу-тьфу, не постарел, а ведь, если не ошибаюсь, тебе тоже лет немало? А сына что не привез? По-моему, он был у тебя один? Ягмуром, кажется, звали?
— Ягмура давно нет, Клыч-ага. Вот взял с собой внука. Артык-джан, ты бы поздоровался с дедом.
Артык протянул старику левую руку, так как в правой он держал «дипломат» дедушки. Карахан не знал куда себя деть: «Вот дурачок! Все воспитание насмарку. В одно ухо влетело, в другое вылетело!»
А старик не стал стыдить подростка, просто внимательно посмотрел на него. Разговорились. Танны Карахан узнал, что дочь дяди живет здесь, что она многодетная мать. Расспросил старика о знакомых. Из друзей детства осталось в живых всего несколько человек.
— Из твоих сверстников живы-здоровы Ага Каратай, Аба Ар-тыклы, его жена Гюльдессе. Сапар Бегчер скончался года два назад. Фронтовые раны в конце-концов свели беднягу в могилу. А мать его Огулькурбан еще жива. Четырех сыновей потеряла на войне. Единственной опорой был Сапар. Ослепла от слез. Внуки не смотрят за ней. Ей уже девяносто, ждет не дождется когда смерть приберет. Ты обязательно навести ее, браток. Заодно и с внуками ее поговори, может, послушаются тебя. А то они только и ждут, когда бабка умрет. Нет хуже запоздалой смерти. Постращай внуков ее. Как никак ты человек государственный.
— Разве здесь нет представителей власти, Клыч-ага?
— Если честно, браток, непохоже, что они есть. Каждый сам себе голова, каждый о себе думает, а чтоб о других...
— А как поживает Шалтай, сын Шемси-муллы?
Карахану показалось, что Клыч-ага вздрогнул. Старик поморщился, настроение внезапно упало.
— Ну, Танны, неужели и ты приехал на юбилей-той? Из такого далека? Хотя... Ничего странного. Даже из Москвы приезжают! Крупный он человек! Захочет и горы свернет.
Уловив иронию в словах старика, Танны Карахан попытался объяснить причину своего с внуком приезда, промолчав о телеграмме. - Чтo он, поменял имя или?..
- Если надо, он и расу и пол свой поменяет, не то что имя! Вряд ли кто осмелится теперь назвать его Шалтаем. Имя он, говорят, поменял когда паспорт получал. Имя отца, Шемси-муллы, тоже поменял, язык не поворачивается, не выговорить...
- Чем он занимается? Председатель? Мулла?
- О чем ты говоришь! Какой из него мулла! Голову дам на отсечение, если он хоть одну суру знает из Корана. А председатель колхоза на цыпочках перед ним ходит.
- Ну ты уж совсем, Клыч-ага, превратил моего одноклассника во всемогущего!
- Да, он здесь всемогущий, браток. Председателем сельпо он работает. Сегодня его юбилей-той. Отовсюду гости у него. Тот дворец за садом — его дом. Уже три дня там музыка не смолкает, ночью не дают спать. Слышишь? Оттуда.
— Неужели представители сельпо такие могущественные люди?
Старик закусил губу и покачал головой:
— Деньги все могут, Танны. Давай не будем здесь сплетничать о твоем друге. Все равно ты там будешь и все увидишь своими глазами. Думаю, он уже знает о твоем приезде. Без его ведома здесь даже ветка не колыхнется. Он обо всем осведомлен, что происходит в этих местах. А те, с которыми ты хочешь встретиться, у него в роли слуг. Если приглашен, иди, не набивай себе цену. Все равно его люди придут за тобой и потащат туда.
— Ну и расписал ты его, Клыч-ага!
— Не заставляй меня лишнее говорить, иди к нему, увидишь сам!
Старик оказался не только прав, он еще скромно описал масштаб торжества. Это Танны понял как только переступил порог двора юбиляра. То, что он принял за клуб, оказалось владениями Шатлыка Шемсетдиновича. У мраморных колонн дома его встретил элегантный, лысоватый молодой человек с усиками, Танны Карахан легко признал в нем сына Шалтая.
В этот момент во двор влетел толстенный человек с красным потным лицом, черные его волосы выбивались из-под каракулевой шапки. Во рту сверкали золотые коронки. Сын Шалтая, оставив Танны, кинулся к вновь прибывшему.
— Здравствуйте, дядя Фахретдин! Заходите, прошу вас!
Дядя Фахретдин, желая показать всем, какой он важный гость, встал, подбоченясь, и велел обслуживающим широко рас-пахнуть ворота. Как только ворота открылись, во двор въехала новенькая белая «Волга».
- Дядя Фахретдин, у нас же есть огромный гараж. Мы не ставим здесь машин.
Дядя Фахретдин поднес палец ко рту и заговорщицки с кавказским акцентом произнес:
— Это особая машина. Она должна стоять здесь! — Подошел к устатому молодцу и взял его за локоть. — Батя где? Ты меня никогда не видел, как узнал?
— По фотографии, где вы с папой. Он ждет вас уже третий день.
— Где же он сам?
— Прилег немного отдохнуть. Вчера с гостями сидел допоздна. Недавно ушел к себе, чтобы выйти к гостям свежим.
— Почему не слышно музыки, или вы празднуете без музыки? А где гости?
— Все есть, дядя Фахретдин. Им тоже дали отдохнуть. А гости в летнем павильоне, пируют. Той продолжается третий день.
— Слушай, раз батя отдыхает, покажи ты мне, как вы живете. Сук-кин сын! Хвастался, что живет, как хан. Посмотрим кто хан, он или я.
Сын Шалтая проворно взял гостя под руку.
— Верно говоришь, дядя Фахретдин. Пойдемте, я вам покажу комнаты. Дядя Танны, пойдемте вы тоже. — Сын Шалтая другой рукой потянул за локоть Артыка. — Племянничек, и вы тоже присоединяйтесь к нам.
— Откуда вы знаете мое имя? — не смог удержаться Танны Карахан, удивленный искусственной любезностью молодого человека.
— По телевизору видел. Вы же папин одноклассник, он гордится вами.
Фахретдин, едва переступив порог дома, хлопнул в ладоши:
— Машалла, машалла! Ай-да Шатлык, ай-да сукин сын!
То, что было названо коридором, напоминало зрительный зал небольшого театра. Паркетный пол украшал яркий текинский ковер тончайшей ручной работы, специально вытканный для этого зала. Буфет, занимавший всю стену, был забит разноцветным хрусталем, золотыми и серебряными приборами, фарфоровой посудой. В конце зала висели три ковра-портрета. В белобородом старике в белоснежной чалме Танны Карахан узнал Шемси-муллу. Худая женщина в яшмаке и в белом платке была матерью Шатлыка. А человек с мясистыми щеками, черными бровями, острым взглядом, с каким-то важным значком на лацкане пиджака был хозяином этого дворца Шатлыком Шемсетдиновичем.
Портрет матери Шатлыка напоминал Танны тетушку Огуль-курбан, которую он перед этим навестил. Старушка сидела, обняв колени, на куске старой кошмы. Танны не срезу узнал ее, кожа да кости. В грязном рваном платке. Седые волосы, давно нечесаные, напоминали войлок под ней. В бесцветном рваном платье. Воздух в комнате настолько затхлый, что не продохнуть.
Тетушка Огулькурбан тоже с трудом узнала Танны. Заплакала, вспомнив пятерых сыновей, но глаза остались сухими. Пожаловалась на внуков.
- Иногда ложусь спать голодная, сынок. Ночами стону. Слава богу, время сейчас сытое, а мне от этого не легче. Сорок рублей пенсию дают. Сам Ашир-почта приносит, в руки мои отдает, говорит: «Ни копейки им не давай, пусть сами зарабатывают!». Но тут же у меня их отнимают. Вах, сынок, какой толк мне от этих денег! Глаза не видят, ноги не ходят. Некого в магазин послать. Утром уходят на работу, вечером возвращаются спать. Целый день одна. Вот и сейчас, на той все ушли.
Танны Карахан молча выслушал старуху, вынул из кармана сторублевку, посидел, не зная как отдать, потом положил деньги под кошму и попрощался.
— До свидания, тетушка Огулькурбан, я вам подарочек привез, вот, оставляю под кошмой. Будьте здоровы...
— Не желай мне здоровья, сынок. Смерти пожелай! Аллах отнял у меня всех сыновей, заставил испить всю чашу страданий, неужто и этого ему мало! Вместо подарочка! ты мне пожелай смерти, сынок. Может, твое пожелание исполнится. Приезжай на мои похороны!
Не вынося более стенаний старухи, Танны бросился к двери, потянув и внука за собой.
Фахретдин внимательно рассматривал каждый предмет в доме и задавал сыну хозяина одни и те же вопросы: «Где сделано?», «Сколько стоит?». Будто приехал он не на той друга, а на ярмарку. Зал охлаждал огромный кондиционер. Усатый молодой человек любезно отвечал на вопросы гостя примерно так: «Отец в Москве на фабрике заказал», «Привез из Японии», «Купили в Париже», «Прислали знакомые из Еревана», «Отцу подарили к его шестидесятилетию», «Соткали ковровщицы нашего села».
В углу зала стояло мраморное изваяние обнаженной женщины с рассыпанными по плечам волосами. Видно было, что позировала туркменка. Танны Карахан потянул внука за руку.
— Пошли, полюбуемся рыбками. Смотри, как их много, целый аквариум!
Артык с трудом оторвал взгляд от обнаженной.
Из зала, через инкрустированную дверь, они попали в светлый коридор. С одной стороны коридора тянулись сплошные окна, с другой — бесконечные резные двери.
— Рабочий кабинет отца. Здесь он отдыхает. Моя спальня. Гостиная. Комната младшего брата. Кабинет старшего брата. Здесь мама принимает гостей. Спальня для высоких гостей... — перечислял сын Шатлыка Шемсетдиновича, одну за другой распахивая двери.
В одной из комнат Фахретдин обратился к Танны Карахану. - Я хочу познакомиться с вами. Друг Шатлыка мой друг. Вы тоже работаете в торговой сфере?
- Я Танны Карахан. А работаю в несколько другой сфере.
- Я вас понял. В Импортторге служите?
— Нет, не поняли. Я астронавт.
Фахретдин удивленно посмотрел на Танны, потом на молодо го человека, и пожал плечами.
— Танны-ага побывал на Марсе, он у нас герой, ученый! Его весь мир знает, — с гордостью представил Карахана сын хозяина.
— Сколько миллионов вам заплатили за поездку на Марс? - спросил Фахретдин серьезно.
И так недовольный собой, что разговаривает с этим субъектом, Танны презрительно бросил в тупое лицо торгаша:
— Миллиард!
Услышав эту цифру, Фахретдин заволновался и снова спросил:
— За сколько купили звание героя?
— Пришлось отдать все. Миллиард.
— За сто тысяч и я бы купил, — мечтательно сказал он.
Не желая дальнейшего издевательства над дядей Фахретдином, молодой человек пригласил гостей в следующую комнату.
Танны Карахан потерял счет кондиционерам, холодильникам, цветным телевизорам, японским магнитофонам, дорогим коврам ручной работы, импортным гарнитурам.
«Хотя бы одну такую комнату тетушке Огулькурбан, — поду мал Карахан. — Ей надо памятник поставить, а она голодной ложится, голодной встает. Разве за то отдали жизнь пятеро ее сыновей, чтобы их мать голодала, а Шатлык Шемсетдинович жил во дворце? Неужели так быстро успели забыть урок войны! Зря я приехал».
— Дед, чего это она голодает? В селе же есть булочная. В магазинах и масло, и мясо. И школа есть, пионеры могли бы поухаживать за ней!
«Что мне ему ответить? Если родные внуки не смотрят за ней, что говорить о пионерах! Нет, нельзя это так оставлять. Надо поговорить с председателем, с комсомольцами...»
— А что на втором этаже? — спросил Фахретдин.
— Извините, дядя Фахретдин, там отец отдыхает. Рассердится, если разбудим. Наверху рабочие комнаты отца. Отделывали их мастера из Хивы. Вы бы по достоинству оценили комнаты. Отец туда пускает только ближайших своих друзей. Чужой ноги там еще не было. Пойдемте, лучше я отведу вас в летний павильон.
— Ну, сук-кин сын, Шатлык! Хвастался, что живет как падишах, оказывается, не врал. А где летний павильон?
— За домом в саду. Специально построили для тоя. Мастеров приглашали из Хивы.
— Машалла, машалла! Ай, да молодец! Из Хивы приглашает мастеров! Ханский дворец строит! Хорошо жить, как хан! Веди нас в павильон, посмотрим, чем накрыли столы.
Летний павильон — своеобразное сооружение из ценных сор тов дерева в густой тени фруктовых деревьев, длиной метров пятьдесят-шестьдесят, шириной почти столько же. Помост из толстых досок покрыт сравнительно дешевыми коврами. Навес держится на двенадцати резных столбах. С потолка свисают лег кие хрустальные люстры. Со всех сторон павильона бассейны. Их многочисленные фонтаны охлаждают и увлажняют воздух. Чело век сто гостей сидят за низенькими столиками «хан-тахта», устав ленными всевозможными яствами. Танны Карахан удивился, что никто не угощается, будто не на пиру. Потом сообразил: нет виновника торжества. Огромный стол с цветами в драгоценных вазах, поставленный во главе, предназначался ему, но внушительное зеленое кресло-трон пока пустовало.
Усатый молодой человек усадил Фахретдина и Танны поближе к главному столу. Артык ушел смотреть новый индийский фильм, который крутили во дворе для детей.
Музыканты, а было их человек десять-двенадцать, с дутарами-гиджаками, с бубнами и аккордеонами, флейтами и тюдуками, сидевшие за отдельным столом, сейчас отдыхали, ели-пили.
Еще не все гости успели собраться, было много свободных мест. Усатый молодой человек предложил Фахретдину и Танны угощаться и пошел в дом.
— Кажется, пора будить отца, — пробормотал он сам себе.
Столы ломились от изобилия. Красочные бутылки с водкой, коньяком, шампанским, вином, фруктовой и минеральной водой, тарелки с красной и черной икрой, жареными, вареными курами, мясом, шашлыком, зеленью и овощами, фрукты разных сортов, орехи, бананы, апельсины, лимоны, изюм и курага, всевозможные марки сигарет...
«Да этим полтыщи людей можно накормить»,— подумал Танны Карахан и перенес внимание на сидящих. Но как ни присматривался, никого из них не узнал: ни жирных, пузатых, усатых мужчин в тройках, ни раскрашенных женщин, несмотря на возраст разнаряженных по молодежной моде, с драгоценными кольцами на толстых пальцах, с рубиновыми брошками на морщинистых шеях. Клыч-ага сказал, что все уважающие себя односельчане находятся на тое у Шатлыка. А Танны почувствовал себя в окружении чужих людей, нет, нет, даже не людей...
Вдруг сидящие превратились в крупных зеленых червей — методов, и стали пожирать все, что было перед ними. Не насытившись яствами на столах, они перешли на деревья, дома, машины. Но и этого им было мало — напали на людей. Когда один из методов, самый страшный из них, схватил единственного продолжателя его рода — Артыка, Танны не выдержал, вскочил. И тут же опомнился: «Что это со мной, что подумают!». И сделал вид, что собирается налить в бокал лимонад. «До чего мы терпеливы, пока не трогают тебя или близких! А жаль!».
Он вспомнил слова тетушки Огулькурбан, жалобный голос старушки, «Ложусь спать голодная, ночами стону». Карахан поставил бокал. Ничего через горло не проходило. «О господи! Люди мы или кто? Что же это происходит? Как мы докатились до этого? Мать пятерых сыновей, пожертвовавших собой ради отечества, ради благополучия этих людей голодает. Разве мы могли предвидеть, что каждый будет думать о собственном брюхе,, забыв о человечности, сострадании к ближним? Неужто сытость так развратила людей? Не думаю. Кто не знает сына Шемси-муллы! Где те, которые знают как он спасал свою шкуру? Где Ашир-мугаллим, где Аба-класском, где Гюльдессе, эти достойнейшие люди? Хорошо, Ага Каратай выжил, ведь мог бы опекать старушку! Ее не только опекать — ей мало памятник поставить в этом саду!»
Танны Карахан огляделся. «Вон там, в трауре должна она стоять. А перед ней, преклонясь, сыновья ее: Ата-акга Бегчер, Карлы Бегчер, Таган Бегчер, Сапар Бегчер, Бяшим Бегчер. Кто не может, не хочет защитить мать, сможет ли, будет ли защищать родину? Вряд ли! Вот он наш народ! Как с ними встречать инопланетных гостей? А если прилетят матоды, они ведь тут же пойдут им в услужение! Село свое я считал святым местом, мысли о нем были мне опорой в самые тяжелые минуты жизни. И вот...».
Чей-то резкий голос перебил его:
— Люди, кого я вижу! Не Танны Карахан ли сидит напротив меня, как красна девица?
— Может ты и не ошибся, Ага Каратай!
— Раз в десять лет показывается, попробуй потом узнать его!
Ага Каратай то ли прихрамывая, то ли шатаясь направился к однокласснику. Танны Карахан, улыбаясь, встал ему навстречу. Сидящие наблюдали за встречей друзей. Ага пошатнулся, если бы не удержали, упал бы.
— Уже готовенький, — сказал кто-то.
— Да когда мы видели его трезвым! Тем более сегодня, когда бесплатно наливают...
Танны не выдержал, гневно ответил сплетникам.
— Замолчите! Как вам не стыдно! Наливают бесплатно! Что, торгаш Шатлык все это на свою зарплату купил?
Никто не сказал ни слова. Танны обнял одноклассника. Единственной рукой схватившись за плечо друга, Ага затрясся в рыданиях.
— Дружище, ты видишь, хуже, чем к собаке относятся ко мне, обижают...
Ага пытался выговориться, отвести душу, но это с трудом удавалось ему.
— Успокойся, Ага. Будь мужчиной. На нас смотрят. Мы с тобой даже перед фашистами не сгибались.
— Дружище, эти хуже фашистов, уверяю тебя! — шепнул Ага.
— Ты же солдат, старый гвардеец. С каких это пор ты шепотом говоришь про фашистов? — упрекнул друга Танны, сам того не заметив, вполголоса.
— Нет сил, дружище. Эта проклятая водка высушила ум, волю. Ты помоги нам!
«Кому это нам? Может, тетушку Огулькурбан имеет в виду?».
Он усадил друга рядом с собой. Ага поставил один из пустых стаканов перед Танны.
— Давай, наливай! Хочу выпить за твое здоровье. Зальюсь сегодня по горло. Я бездонный, не волнуйся, не опозорю. — Ага несвежим рукавом смахнул слезы с покрасневших глаз.
— Да, вижу вы действительно стали бездонными, иначе под носом у вас не творилось бы такое! — рассердился Танны и, открыв бутылку, налил ему полный стакан, а себе не налил. — Я не пью.
— Правильно делаешь, потому ты и герой. За тебя!
Все вокруг встали и начали аплодировать. Заиграла световая иллюминация. Трудно стало что-либо различить вокруг. Танны это понравилось: хозяин может его не заметить. Табун молодых людей с фото и киноаппаратами устремился к юбиляру. На чистой, вымощенной камнем, дорожке, ведущей к павильону, показался сам виновник торжества. В черном костюме, белой рубашке, черном галстуке, основательно облысевший, среднего роста — он приближался медленной походкой. За ним следовало человек пять-шесть здоровенных парней, с салфетками на согнутой руке, во фраках и бабочках, напоминающих официантов фирменных (ресторанов. Сопровождали Шатлыка две дамы, постарше и помоложе, жена его и, по всей вероятности, любовница. Последняя была похожа на обнаженную скульптуру в доме. Жена, невысокого роста, толстая, с обвислыми грудями, в парчовом платье, некрасивая, в драгоценных украшениях, в туфлях на высоких каблуках, двигалась так, будто боялась наступить на хвост змее. Другая, красивая, статная, хорошо и со вкусом одетая, с благородной походкой, хмурила тонкие черные брови, словно ее только что обидели.
Мужчина невысокого роста, с азиатским лицом, подошел к микрофону.
— Идет виновник сегодняшнего торжества, наш покровитель Шатлык Шемсетдинович! Музыканты, туш! — заорал он во весь голос, особо нажимая на последнее слово.
Под рев музыки, многократно усиленной микрофонами, Шатлык Шемсетдинович с чувством собственного достоинства ступил на помост. Приостановился увидев, что половина мест пустует. Но быстро обрел себя и поздоровался с гостями легким поклоном. Повернувшись, что-то приказал молодым людям во фраках. Те бросились открывать бутылки с напитками. Шатлык Шем-сетдинович повернулся направо и, увидев безобразную жену, поморщился. Повернулся налево и, увидев красивую подругу, улыбнулся, пригласил ее к столу.
Хотя он кивал, улыбался гостям, обнажив золотые зубы, но на лице не было и тени приветливости, улыбка казалась фальшивой. Монголоидный коротыш проворно встретил хозяина и, взяв под локоть, водрузил в зеленое кресло. Шатлык Шемсетдинович поправил галстук и сел поудобней.
Танны Карахан заметил на лацкане его пиджака две сверкающие медали, узнал их и от удивления рот раскрыл. «Допустим медаль «За трудовую доблесть» он мог получить в последние годы. Но откуда у него фронтовая медаль?!» Ага угадал о чем он думает и, обгладывая куриную лапку, сказал с досадой: - О, и вторую надел, купленную!
— Не видит нас, сукин сын. Сыну его сказал, чтобы не говорил. Сюрприз хочу сделать. Пусть сердечный удар получит от радости! — шепнул на ухо Карахану Фахретдин.
«Нашел кого удивить! Да чем ты можешь этого человека удивить!» — подумал Танны про себя, а в ответ кивнул.
Между тем монголоидный коротыш открывал пиршество:
- Товарищи, дорогие гости, земляки, девушки и женщины!
Сегодня мы собрались здесь на юбилей одного из самых уважаемых людей не только в нашем селе и районе, но и в области, председателя Тазаярмышского потребительского общества со дня его основания, нашего покровителя, родного нашего Шатлыка Шемсетдиновича! Мне оказана высокая честь объявить этот праздник открытым, как и предыдущие. Туш! Громче играйте!
Последняя фраза тамады потонула в грохоте и визге музыки, в топоте ног и шуме оваций. Шатлык Шемсетдинович встал, по лицу его было заметно, что он волнуется, и тем не менее, не роняя высочайшего достоинства, он слегка поклонился аплодирующей публике. Когда овации стихли, он поманил пальцем тамаду.
— Кравчий Вели, поди-ка сюда!
Кравчий Вели тотчас оказался перед хозяином.
— Слушаюсь, хозяин!
Их разговор слышали все, поскольку рядом стояли микрофоны.
— А где этот, как его... председатель райисполкома, он что, не пришел?
— Срочно вызвали в обком.
— И председатель райпо опаздывает.
— Не знаю. Есть слухи, что его сняли.
Глаза Шатлыка Шемсетдиновича сверкнули от гнева. — Еще не родился тот, кто может его снять с работы, знай это! Вышли за ним машину, пусть немедленно приедет!
— Слушаюсь, хозяин!
— Где председатель колхоза?
— Сегодня правление.
— Позвони ему, пусть закругляются.
— Слушаюсь, хозяин.
- А где эти, приглашенные из Ашхабада? Популярные артисты сатирических программ? Где редактор нашего туркменского "Крокодила»? Они же проводили прежние юбилеи?
- Хозяин, этот юбилей у вас особый, в некотором роде с религиозным уклоном, вы ведь отмечаете возраст пророка...
- Идиот! Кто же на религиозном тое ставит столько выпивки! А не приехали они потому, что боятся лишиться своих мест. Телеграммы прислали, что не могут приехать по служебным делам. Чепуха! Раньше за деньги они готовы были ехать хоть в Стамбул? Выходит, теперь перестроились! Да не перестроились они, боятся! Наверное переживают сейчас, что остались без подарочка. Что ж, если могут пережить это, у меня претензий к ним нет. А что касается нынешней политики, посмотрим чья возьмет!
— Кто скажет первый тост? — Кравчий Вели обвел взглядом сидящих, нет ли желающего.
Лысый, с обвислыми усами человек с первого ряда с готовностью встал.
— Слово предоставляется Сабиру, заведующему складом, председателю месткома. От имени работников сельпо он вручит подарок юбиляру.
Кравчий Вели передал микрофон Сабиру. Сабир сделал рукой кому-то знак. Тут же две нарядные женщины подошли с кор зиной цветов, поставили ее перед Шатлыком Шемсетдиновичем и встали рядом.
Сабир-завскладом взял микрофон и расслабил галстук. Посмотрел куда-то вдаль через головы фотографов и кинооператоров. Прищурился от яркого света прожекторов. Прикрыл глаза рукой, поискал кого-то. Без всякой необходимости поправил воротник рубашки. Прокашлялся. Наконец заговорил, но тотчас замолчал. Шатлык Шемсетдинович пару раз одобряюще кивнул ему. Сидящие жиденько захлопали. Но Сабир-завскладом все равно не мог начать. Кравчий Вели толкнул его в бок.
— Дай глоток воды! — попросил «оратор», облизывая губы. Одним глотком опрокинул бокал лимонада, наклонился к микрофону, но...
— Да говори уж, если хочешь! Чего дрожишь!
Люди захихикали. Заметив, что Шатлык Шемсетдинович сердится, Сабир-завскладом наконец заговорил:
— Это самое, микрофон есть микрофон все-таки. Я боюсь его с тех пор как, это самое, записывали меня в «Яртыгулак». («Яртыгулак» — здесь: сатирический тележурнал)
— Давай покороче! — крикнул кто-то резко. Шатлык Шемсетдинович кивнул в знак согласия.
— Да, да... С днем рождения, Шатлык-ага! Сообща мы дарим тебе «Жигуль». Езди на здоровье! Вот ключи.
Сабир-завскладом пожал руку юбиляру и бросил на стол ключи. Под звонкую музыку женщины поставили корзину с Цветами.
— Мой подарок лучше. Я дарю «Волгу»! — похвастался Фахретдин.
Танны Карахану показалось, что Шатлык Шемсетдинович превратился в главного метода и начал пожирать сидящих. Сперва он проглотил своих женщин, пожилую и молодую. Потом отправил в чрево одного за другим Сабира, Вели и Фахретдина. На послед нем он немного подавился. Очередь дошла до Аги Каратая. Принимаясь за него, Шатлык-матод недовольно поморщился, понюхал, но, передернувшись от резкого запаха грязной рубашки, выплюнул его в сторону. Когда очередь дошла до Танны, Шатлык взвился, как змея, и снова обрел прежний вид.
- Слово предоставляется Аба Артыклы и его жене Дессегюль! — объявил слегка захмелевший распорядитель пира.
- Вот еще один продавший совесть, ты должен его помнить, Танны. Это Аба-класском. После войны он тут активничал. Даже председателем колхоза был. Если честно, колхоз он тогда поднял. Был принципиальным. Но, видимо, кому-то из вышестоящих он не по душе пришелся — сняли. Год ходил без работы, нигде не брали. Пришлось идти ему в конце концов к Шалтаю на поклон. С тех пор у него в услужении.
Увешанный орденами и медалями, Аба подошел к микрофону с давнишней своей молодцеватостью. Модно одетая Дессегюль вручила юбиляру букет цветов. У Танны екнуло сердце: «Сохранилась, красивая была, красивой и осталась. Но куда девалась ее девичья гордость? Дарить цветы этакому...»
— Люди, земляки! — невозмутимо начал Аба Артыклы. — Вы знаете, целый год я ходил без работы. Дети мои были лишены куска хлеба. Но это ладно. Элементарного уважения не было ни к моему человеческому достоинству, ни к фронтовому прошлому, ни к послевоенным заслугам. Ко мне относились как к пустому месту. И вот тогда меня поддержал Шатлык Шемсетдинович. Спас мою честь, дал кусок хлеба моим детям...
Танны Карахан посмотрел на часы. Время поджимало. Он начал скучать. Надоело сидеть так и ворчать себе под нос. Хорошо ы как-то незаметно смыться.
— Ты намерен здесь сидеть или... — обратился он к Are Каратаю.
— Смотри, тебе тоже дадут слово. Шалтай-хан просто так не станет приглашать. Ты думаешь за красивые глаза приглашает он лучших людей? Нет. Чтобы поднять свой авторитет! У этих людей каждый шаг рассчитан. Они ничего не делают без расчета и корысти. Раньше на его тоях и министры танцевали, как козлы. Странно, что их нет сейчас.
— Одним словом, ты остаешься, — сердито сказал Танны.
— Я все, встаю. Мне надо поговорить с тобой. — Ага поднялся, воровато озираясь.
— Да они уже залили глаза, ничего не видят. Так что идем спокойно.
Когда немного удалились от роскошного особняка и звуков музыки, прихрамывающий Ага Каратай нарушил молчание.
— Иди, ягненок, вперед. У нас с твоим дедом есть разговор, — попросил он мальчика.
— Нет, Ага Каратай, — Танны положил руку на плечо друга. — Минули те времена, когда из всего делали секрет. Давай ничего не будем скрывать от Артыка. Это только на пользу ему пойдет.
- Ну что ж, ты прав. Знаешь что, Танны... Ты это, не считай меня пьяницей. Я был пьян, да. Но от того стакана, что ты мне налил, я сразу протрезвел. Ну и решил тебе кое-что рассказать, объясниться.
Ага Каратай остановился и закурил, но, сделав несколько жадных затяжек, выкинул окурок.
— Иногда балуюсь, а так не курю эту гадость. Да... Кажется, был сорок третий год. Освободили небольшой городок в Польше. Заняли роскошный особняк, как у этого Шалтая. В доме все перевернуто. По всему видно, что жил там не бедный человек. Дорогая мебель, много книг. Собрались мы в просторном зале. Два дня были на сухом пайке. А тут привезли горячую пищу. Поели. Велели отдохнуть, набраться сил до утра. Вдруг... Откуда-то появляется наш командир — мы думали, что он погиб. Климом его звали. Сибиряк, здоровенный детина, медведь. Провел перекличку, половину роты недосчитались. Клим вынул пистолет и, топнув ногой, гаркнул: «А ну построиться! Догоним фашистов, отомстим за ребят!» Только вышли во двор, встретился командир батальона и отменил приказ. «Дурак! Хочешь и оставшихся погубить? Куда лезешь, не зная обстановку? Знаешь, что тебя ждет за невыполнение приказа в военное время? Всем идти отдыхать!» Командир батальона ушел, а Клим начал рыдать. А мы не стали его успокаивать, пусть отведет душу. Наконец он успокоился и позвал меня к себе. Я подошел. «Давай, найди где хочешь выпить!» — сказал он, глядя в сторону. Сам черт не разберет, приказ это или просьба, стою, раскрыв рот. «Извините, где искать? — говорю. Топнул ногой в ярости: «Хоть под землей!» Он был такой, и пристрелить мог запросто. На то была причина, почему он меня посылал за водкой — иногда мы прикладывались вместе. Он еще посмеивался надо мной: «Хорошо пьешь, не булькает!».
Отдал я честь и вышел во двор. Где в этих руинах найдешь сейчас водку! Самое интересное, и сам я был не прочь выпить. Вот, думаю, пропущу стаканчик и мир преобразится. Неужели в таком доме нет погреба, спрашиваю себя, и осматриваюсь. Обошел дом и увидел дверь. Потянул на себя, не открывается. Пустил одну пулю в замочную скважину и тут же дверь открылась, как будто изнутри ее толкнули. Дверь вела в подвал. Вдруг там прячутся фрицы, думаю, дай-ка проверю. «Эй, фриц, халт, хенде хох! Гитлер капут!» — кричу. Вдруг раздался пронзительный женский крик, аж волосы встали дыбом. Испугался я его хуже немецкой пули. Дал пару очередей.
— Неужели женщину не пожалел? — вставил в шутку Танны Карахан, с удивлением слушая рассказ друга.
— Послушай, дальше, — попросил Ага Каратай, облизав губы. — Гляжу, приближается ко мне девушка лет восемнадцати с фонарем в руке. Длинные волосы рассыпаны по плечам, глаза от страха, как пиалы, прямо привидение. «Фриц есть?» — спрашиваю. Покрутила головой, нету, мол. «Водка, вино есть, шнапс?»-Показывает, что не понимает. «Поворачивай назад!» — приказываю, «Страх загнал тебя в подземелье. Неужели ты не знаешь, хранит хозяин в подвале вино или нет», — ворчу себе больше. А красавица эта все еще боится меня, смотрит со страхом в глазах, не зная что от нее хотят. Я кивнул на автомат свой и, топнув в пыльный каменный пол, крикнул: «Ищу водку!» После некоторого раздумья, она протянула мне фонарь и начала отбрасывать в сторону аккуратно сложенные деревянные ящики. Про себя ругаю ее: «Вот дурочка, кто же так прячет водку!». Смотрю, она сует мне что-то завернутое в чистенькую тряпицу. Подумал, вдруг там мина и велел ей развязать узелок. Девушка поняла и развязала. О аллах! Я остолбенел: золото, бриллианты, драгоценные камни! Сверкают. Все до единого тончайшей ювелирной работы.
Не до водки уже. Привел девушку с ее «подарками» к Климу. Ребята все уже спали. А Клим ждал, дымя махоркой. «Достал выпить?» — спрашивает. «Клим, друг, я тебе принес драгоценности и молодую царевну в придачу». Короче говоря, сели мы втроем и все посчитали, составили протокол и подписались. Утром отправили находку в штаб дивизии. Вот такая история, Танны! — завершил свой рассказ Ага Каратай.
— Ну и к чему ты мне все это рассказал? — спросил Танны.
— Тогда мне все было ясно. Неясно стало сорок лет спустя. — Ага Каратай схватился зачем-то за рукав друга. — Понимаешь, в чем дело, я и тогда точно знал, что семья моя на родине голодает. Когда женился, у Абадан было одно-единственное платье. В доме хоть яйцо катай. Несмотря на это, слышишь, несмотря на такую бедность, даже в голову не пришло припрятать колечко или серьгу в подарок Абадан. И вообще кто в то время думал иначе! Но теперь, подвернись мне такой случай... Знаю, как бы поступил! Да! Да! — Ага Каратай потряс за плечо Танны. — Теперь ты, известный ученый, герой, скажи мне, объясни мне, кто, что испоганило мою совесть за сорок лет? А ведь совесть должна бы очищаться со временем. С каким лицом мне теперь предстать перед богом!
Вид его был настолько жалкий, что до сих пор молчавший Артык, взялся его успокаивать:
— Дядя, не надо так переживать...
Ага Каратай постепенно успокоился. Некоторое время шли молча. Сзади асе еще доносились звуки музыки. Играли громко и безобразно, видимо, музыканты уже порядочно перебрали.
«Гости вряд ли на таком тое долго будут засиживаться, наверное, скоро все разойдутся».
Приближаясь к своему дому, Ага Каратай стал прощаться.
— Ладно. Сегодня необязательно отвечать на мой вопрос. Я пойду. Устал. Тяжело мне. Если придешь ночевать, приготовлю постель.
«Что мне ему ответить? Как мне ему объяснить, что завтра я буду далеко не только от села, Ашхабада, Москвы, но и земного шара? Так далеко отправляться, когда здесь столько проблем!»
После недолгого раздумья Танны искренне пожал руку другу.
— Дай мне немного подумать. Хочу пройтись, утолить тоску. А вечером, может, и приду.
Танны Карахан с внуком направились к кургану Гошадепе, Он и в детстве любил взбираться на него и смотреть оттуда вдаль.
— Дед, пойдем. Машина, наверное, уже подъехала.
Танны слегка вздрогнул, очнулся от воспоминаний. Музыка больше не играла. Солнце садилось. Стояла чудная тишина. Тайны Карахан сегодня впервые за целый день улыбнулся, увидев в руке внука букет полевых цветов. Когда спустились вниз, дед привлек его к себе и поцеловал в лоб, пахнувший землей, цветами.
— Дед, а куда теперь? — спросил Артык, не привыкший к подобным ласкам.
— К тетушке Огулькурбан!