– Хорошо, пусть это была немыслимая дерзость с моей стороны, – рассуждает Калле, потягивая пиво из кружки. – Но ведь от того, что она наорет на меня, лучше не будет. У тебя нет какого-нибудь печенья? Ужасно хочется есть. Лучше было бы выложить все после еды.
Хорст тяжело добрел до полки, взял пачку печенья, протянул Калле и также тяжело уселся на табурет, привалившись животом к стойке.
– А почему все-таки они тебя выгнали? – подал он голос.
– Два дня я только и делал, что убирал мусор, мел и скоблил пол. Вот вчера я и сказал шефу, что учитель рекомендовал нам присматриваться ко всему на практике, чтоб понять, как работает предприятие. Я объяснил им, что подметать и убираться уже научился, и попросил другую работу. А шеф сказал, что, если меня это не устраивает, скатертью дорога. Но я еще продолжал вкалывать, а потом парень, который тоже хотел получить место, вывел меня из себя, и я ему пару раз заехал. Уж как он подлизывался к шефу и остальным, всюду, где только мог. Спектакль получился классный. А шеф посоветовал этому мерзавцу заявить в полицию. И тут я смылся.
– Я тебе одно скажу, Калле, тот парень тоже не получит места. Они просто хотели использовать вас какое-то время. И все-таки лучше научиться держать язык за зубами, если не хочешь всю жизнь ходить в безработных. Я тут всего наслушался. Здесь ведь бывает масса народу.
Калле взял с лотка дневную газету, пробежал заголовки, нашел статью, показавшуюся ему интересной, и принялся читать:
«Протест в Бонне: требование отставки Циммермана. Политический беженец Алтун покончил жизнь самоубийством, выпрыгнув из здания суда.
Берлин/Бонн. Двадцатитрехлетний турок Кемаль Алтун, подавший просьбу о политическом убежище в ФРГ, прыгнул вчера утром с шестого этажа здания берлинского суда, покончив жизнь самоубийством. Самоубийство Алтуна, которому, несмотря на просьбу о политическом убежище, угрожала высылка обратно в Турцию, вызвало возмущение ряда политических партий, а также ожесточенные споры по проблеме политического убежища вообще. Партия «зеленых» потребовала в Бонне отставки министра внутренних дел Циммермана, несущего, как они утверждают, персональную ответственность за это самоубийство.
Федеральное правительство выразило сожаление по поводу смерти Алтуна. Данное самоубийство, заявил для прессы один из членов кабинета, трагично еще и потому, что «в случае с Алтуном наглядно обнажились трудности, сопровождающие решение столь сложного вопроса, как предоставление политического убежища или, напротив, высылка из страны турецких подданных». В случае с Алтуном все причастные к данному делу органы власти действовали «с особой осторожностью». Против одобренной правительством высылки Алтуна в Турцию выступали в последнее время многочисленные общественные организации, отдельные лица объявляли голодовку. После поступившего сообщения о самоубийстве в Берлине, Бонне, Дортмунде и других городах вышли на улицы демонстранты (только в Берлине около 8000 человек) с плакатами «Циммерман – убийца». Бургомистр Берлина фон Вайцзеккер выразил сожаление по поводу самоубийства молодого турка. «Трагический исход, явившийся результатом тотального отчаяния, заставил многих из нас задуматься». Адвокат Алтуна Вольфганг Виланд возлагает вину за смерть молодого турка на федеральное правительство, готовившее его высылку».
– Что это ты там читаешь?—спросил Хорст уткнувшегося в газету Калле.
– Скажи, Хорст, – задал Калле встречный вопрос, – а почему человек вдруг ни с того ни с сего выпрыгивает из окна?
– А, ты про это. Я тоже читал. Несчастную скотину собирались выслать в Турцию. А там ему отрубили бы голову.
– Неужели правда? А скажи, Хорст, это уже совсем из другой оперы, ты когда-нибудь был женат?
– Отстань от меня, – Хорст явно не в восторге от новой темы разговора. – Зачем тебе это?
– Как ты познакомился со своей женой?
– Так это было сразу после войны. Я работал тогда на шахте и по вечерам заходил в пивную. А она была там официанткой. Тогда она еще здорово выглядела. Я как-то спросил ее, не пойдет ли она со мною на танцы. Тогда у нас все было по-другому, не так, как у вас. Потом мы встречались. Однажды я заказал бутылку дорогого шнапса, а потом спросил ее, не хочет ли она выйти за меня замуж.
Калле понял, что в данной сфере Хорст не может служить примером. Большинство важных его решений неизменно связываются с бутылкой дорогого шнапса.
Калле бросил на стойку бумажку в пятьдесят марок, чтобы рассчитаться.
– Эге, да у тебя есть наличные? – удивился Хорст.
– Только что получил страховку. Давай я заплачу за пиво, что выпил в воскресенье, – Калле осторожно затронул неприятную тему. До сих пор оба старались не возвращаться к тогдашнему спору. – Мне жаль, что я тебя тогда обидел, ты ведь ничего плохого в виду не имел. Но знаешь, когда на тебя со всех сторон давят, рано или поздно взрываешься.
–Я тоже, наверное, был не прав, – примирительно ответил Хорст, – не стоило читать тебе мораль. А насчет пива в воскресенье, это ты брось, тут полный порядок.
Калле рад, что неприятный инцидент исчерпан.
– Ну, Хорст, я пошел. Хочу заглянуть на «блошиный рынок». Может, вечером заскочу еще. Пока!
Калле сунул в карман сдачу и поспешил на трамвайную остановку.
Сегодня в виде исключения он взял билет. В выходные дни ездить зайцем небезопасно.
Погода мерзкая. Пока Калле добирался до ипподрома, полил дождь. К счастью, от дождя можно укрыться под навесами всевозможных ларьков.
Калле остановился у ларька, торговавшего подержанными дисками. Пожилая женщина, больше похожая на торговку рыбой, тут же начала предлагать товар.
– Почти как новые! Гляди, любая долгоиграющая за пять марок.
– За две с полтиной я бы эту взял, – Калле пробует выторговать старый диск «Би Джис».
– Что-о? Ну уж нет, подарков здесь никому не делают, – огрызается торговка и упорно стоит на своем. Калле направляется к следующему ларьку, там тоже можно укрыться под навесом.
Усилившийся дождь не мешает группе молодых людей раздавать листовки: «Общими усилиями победили враждебность к иностранным рабочим!» Терпеливо заговаривают они с прохожими, пытаются втянуть их в разговор. Калле нерешительно взял листовку, тайком оглянулся, сложил бумажку и сунул в карман брюк.
Ему вспомнились тренировки в футбольном клубе, тогда он как раз перешел в юниоры. В те времена он еще не курил. Никто не мог уйти от него с мячом, бегал он быстрее всех. Как-то у него было гнусное настроение. «Боруссия» в конце недели проиграла матч. Да еще он вконец разругался с кем-то из учителей. И тут как раз Ибрагим, правый крайний, на тренировке грубо нарушил правила. А Калле тогда почти уже прорвался к воротам противника. Толкнув Калле, Ибрагим хотел тут же извиниться. Но поскольку у Калле было гнусное настроение, он выругался: «Вали отсюда, грязный турок». У Ибрагима на такие вещи была особая реакция, он тут же влепил Калле пощечину. Большинство футболистов приняли тогда сторону Ибрагима. Гордость Калле не позволила ему играть дальше за этот клуб. Новые друзья из «чертей», с которыми он все чаще проводил тогда время, тоже советовали ему бойкотировать «клуб с азиатским душком».
– Эй, Калле! Да ты спишь среди бела дня! – Клаусу пришлось дважды окликнуть Калле, пока тот его услышал.
– Привет, Клаус, – рассеянно ответил Калле.
– Я всю неделю ищу тебя. Чего это ты стоишь здесь с этими?
– Еще не огляделся. Хотел спрятаться от дождя, – принялся оправдываться Калле.
– Пойдем отсюда подальше, – потянул его за рукав Клаус, один из немногих в их клубе, кого все называют просто по имени, – Несут всякую чушь насчет враждебности к иностранцам, делать им больше нечего. Доводись им жить с грязными турками под одной крышей, по-другому бы заговорили.
– Пошли. – Калле почему-то неприятен этот разговор. Хоть бы никто из ребят их не услышал.
– Гляди-ка, вот здорово! Когда это ты успел? – Клаус обнаруживает у Калле татуировку.
– Манни рассказал об одном парне, он делает это за пятьдесят марок. Вот я и поехал к нему.
– Мне бы такое тоже пошло. – Клаус поиграл своими весьма умеренно развитыми мускулами. Калле сделал вид, что этого не заметил.
– Могу дать адрес, если хочешь.
– Прекрасно, вот бумага и, подожди-ка… – он выудил из кармана ручку. Пока Калле писал, Клаус перешел к главной своей теме. – В пятницу у меня ночная смена, и я не смогу поехать в Дюссельдорф вместе со всеми, Но билет на стадион я уже купил. Ты ведь наверняка поедешь, не возьмешь у меня билет?
Вообще-то Калле ехать не собирался. Трудно поверить, что они забыли недавнее происшествие. Счастливчик, Грайфер в Бодо все равно теперь о нем невысокого мнения.
Но в этот миг Калле не может придумать подходящей отговорки.
– Ладно, давай?
– Билет в секторе, где всегда сидят наши, – уточнил Клаус. – Это Хорст сказал мне, что у тебя нет билета. А как бы ты поехал, если б я тебе сейчас не отдал свой?
– Старик взял бы мне билет у себя на работе, – вывернулся Калле.
Дело сделано. Клаус доволен. Калле сразу перестал представлять для него интерес.