Склонившись в глубокой задумчивости над картой-схемой базы, генерал Райтсайд не заметил, как в его временную дюралевую резиденцию, воздвигнутую в тени густых деревьев, вошел Юджин Смит.
, — Здравствуйте, господин генерал, — приветствовал Смит, — вы, наверное, уже представляете свое детище в полном расцвете сил, а?
— А, это ты, Юджин, — оторвавшись от схемы, сказал генерал, — я, наверное, сойду с ума, пока это детище вырастет. Понимаешь, не хватает стальных листов для взлетной полосы. Уже давно должны бы подойти, а их все нет и нет. Теперь из Сайгона сообщили, что металлическое покрытие будет поставлено из Японии — ближе и дешевле.
— Ну и что вас волнует? Японцы умеют делать такие вещи не хуже, чем американцы в Питсбурге.
— Не сомневаюсь, мой дорогой, но заказ им только передали, значит, задержка неминуема. А как ты знаешь, дело уже начинает разворачиваться всерьез. Скоро начнут задавать мне каверзные вопросы.
— По-моему, дело развертывается в рамках планов и сроков, вряд ли стоит особенно беспокоиться.
— Наше драгоценное министерство любит менять сроки, чтобы при случае найти, на кого взвалить ответственность. Поэтому взлетная полоса — первоочередной участок. Помещения для летного состава будут готовы вовремя, их ведь только монтировать из готовых деталей. Если чуть задержимся с установкой кондиционеров — не беда, перебьемся.
— А вам из Сайгона не сообщили главной новости? — спросил Юджин Смит.
— Какой? Нашего посла сменили или их очередного президента сбросили? Что там еще может случиться?
— Макнамару чуть не отправили на тот свет.
Генерал тяжело откинулся на спинку кресла и, вынув платок, стал вытирать лицо.
— Ты откуда узнал? Может быть, обычная газетная утка. Наши парни на это большие мастера.
— Я узнал об этом из передачи американского радио с Гавайев. Никаких подробностей. Одно голое сообщение: «Министр Макнамара избежал фатальной участи». Правда, я застал лишь конец сообщения.
Когда Райтсайд и Смит обменивались этими новостями, Сайгон бурлил. Вооруженные полицейские, военные патрули заполонили город. По улицам не разрешался проезд ни мотоциклистам, ни велорикшам, которые составляли основу сайгонского транспорта. Город притих и насторожился, но это была та часть города, где знали, что если будут предприняты репрессии, то они пройдут именно здесь. Газеты сообщили, что арестован сайгонский электромонтер Нгуен Ван Чой из мастерской Нгокать на улице Фатзием, связанный с коммунистическим подпольем. Он намеревался взорвать мину, когда машина с министром обороны США Робертом Макнамарой должна была оказаться на мосту Кон-гли. Следственные органы, сообщалось в печати, ведут поиск сообщников террориста.
В тюрьме Центрального участка в Сайгоне события в это время разворачивались своим чередом.
— Из этого подонка, — кричал полицейский полковник старшему следователю, — надо вытряхнуть все! Все, все, все! Адреса, явки, имена, связи, планы! Все! Мы докатились уже до края пропасти! Покушение на министра обороны США! Вы представляете, какой позор падет на нас?! Уже весь мир знает об этом. А вы, — обратился он к старшему следователю с помятым лицом, потухшими от наркотиков глазами, вялому и, казалось, лишенному интереса к жизни, — вы, Хоа, опять скисли? Денег, что ли, нет? Примите хорошую дозу порошка и давайте работать!
— Я всю ночь не спал, господин полковник. Этот, как вы выразились, подонок может вывести из себя даже Будду. Молчит, а если начинает говорить, то строчит словами дяди Хо. Рот ему надо заткнуть побыстрее. Поверьте моему опыту, этот не скажет ничего из того, что нам надо.
— Рот мы ему заткнем, не сомневайтесь. Только от вас требуется одно: вытащить из него клещами, руками, зубами — чем хотите! — необходимые сведения.
— Сейчас этим занимается следователь Кхань, — сказал Хоа.
— А, сумасшедший Кхань, — улыбнулся полковник. — Ну у этого с крючка не уйдешь. А ты, Хоа, — перешел полковник на более фамильярное обращение, — стал что-то слишком мягкотелым, раньше ты был, — полковник пошевелил пальцами руки, подыскивая подходящее слово, — да, да, раньше ты был понадежнее.
— Господин полковник, — возмутился Хоа, — вы меня подозреваете в чем-то?
— Что ты! Откуда взял? Я просто боюсь, что ты сломаешься. Сдадут нервы, и сломаешься. Эта болезнь сейчас не только у тебя, многие ломаются. Ну, ничего. Макнамара приехал не зря. Слышал, какое строительство развернули американцы?
Полковник закурил сигарету, и ее ароматный дым поплыл по кабинету. Хоа оживился.
— Ладно, ладно, не принюхивайся. По старой дружбе дам тебе сигаретку покрепче, — он щелкнул замком небольшого сейфа, стоявшего на столе, замаскированного под стопку книг, и вынул тонкую сигарету.
— Вот, поправляй свое здоровье.
Хоа прикурил, сделал глубокий вдох, и блаженная улыбка растеклась по его еще минуту назад кислому лицу. С каждым вдохом синеватого дыма Хоа приобретал черты деятельного человека. Глаза заблестели, руки перестали дрожать, на щеках заиграл румянец. Теперь это был другой человек.
На столе пронзительно зазвонил телефон. Полковник рывком снял трубку, и Хоа заметил, как он начал меняться в лице.
«Неужели ухлопали Макнамару в другом месте?»— подумал с каким-то облегчением Хоа, надеясь, что не только на их участок падет гнев начальства.
— Ты понимаешь, что ты натворил?! — закричал полковник, и лицо его пошло бурыми пятнами. — Да я тебя сотру в порошок, в пыль! Я из тебя выбью твою поганую душу, — полковник задохнулся от ярости, а в это время на другом конце провода кто-то, видимо, успел вставить несколько слов. — Ну, это уже легче, — тяжело вздохнул полковник и начал вытирать платком покрывшееся потом лицо. — Отвезите в тюремную больницу, сделайте все, чтобы он был готов к продолжению допроса. Этим займется старший следователь Хоа. Да, пока все.
Полковник бросил на рычаг трубку, и тут же раздался новый звонок по другому телефону.
— Слушаю, господин генерал. Конечно, знаю. Я все проверю лично, но вы же, господин генерал, лучше меня знаете этих людей… Да, я отдал все распоряжения. Кто? Я поручаю это дело следователю Хоа. Справится, он ведь не раз вел такие сложные дела. Хорошо, господин генерал, буду докладывать, — полковник помолчал немного, плотнее прижимая телефонную трубку, вдавливая в жирную щеку. — Совершенно верно, господин генерал. От вашего штаба включить кого-нибудь? Хорошо. Подполковника Чаня мы все хорошо знаем. Хорошо, господин генерал. Завтра, — полковник посмотрел на календарь, — да, 11 августа. Будет исполнено, господин генерал, — и полковник обессиленно отвалился на спинку вращающегося кресла.
Несколько секунд стояла тишина, которую нарушил сам полковник:
— Ты что-нибудь понял, Хоа?
— Только то, что звонил начальник полиции Сайгона.
— Верно, но кто ему успел доложить? Нет, ты подумай! Хорошо, что Кхань успел предупредить, а то мне пришлось бы плохо.
— Да в чем дело-то? — не выдержал Хоа. У него уже и следа не осталось от вялости, беспомощности. Теперь это был человек, которого немного побаивался даже полковник.
— А дело, мой дорогой Хоа, в том, что твой подопечный Чой предпринял попытку к бегству. Когда Кхань вышел из комнаты — пить, видите ли, он захотел! — Чой выпрыгнул из окна.
— С третьего этажа? У нас там на окнах даже решеток нет, потому что прыжок с третьего этажа на камни — смертельный номер.
— Вот, вот. Но, к счастью, он не разбился — будет кого расстреливать! Правда, сломал ногу. Понимаешь, ли ты наглость этих людей, Хоа? Нет, ты понимаешь?
— Понимаю, очень хорошо понимаю, — произнес Хоа, — боюсь, что тут другое: самоубийство — как средство избежать пыток, которых можно не выдержать и выдать соучастников. Значит, он был не один, значит, можно из него что-нибудь вытянуть.
Нгуен Ван Чоя не оставили в тюремной больнице, а снова привезли в тюрьму и заперли в одиночной камере, где всю мебель составлял деревянный топчан с истершейся от времени тростниковой циновкой. Переломанная в двух местах нога болела, но еще больше болела душа. Сейчас перед ним, как в кинотеатре, проходила вся жизнь, вплоть до той несчастливой минуты, когда его схватили цепкие руки полицейских, быстро обнаруживших мину, спрятанную на теле под просторной рубашкой.
Привалившись к стене, Чой закрыл глаза и увидел себя маленьким в деревне Тханькунг недалеко от Дананга. Там и теперь, наверное, еще живут его сверстни-,ки, если, конечно, не забрали в армию.
Чой любил свою деревню. Через лес текла прозрачная речка Тхубон в берегах, густо поросших бамбуком.
«Вот бы сейчас окунуться в прохладную воду Тхубон, не так бы горела нога», — подумал Чой. Но речка далеко, а впереди, наверное, будут пытки. О них он имел представление по рассказам старших товарищей. Главное — ничего не сказать, что могло бы повредить делу. А для этого придется вытерпеть все. Только бы разок увидеть свою Куен. Вот кому будет плохо теперь. Пожалуй, уволят с работы, а она так хотела скопить денег на учебу.
Трудно стало жить в деревне, и Чой уехал в Сайгон, где нанялся велорикшей.
— Парень ты вроде крепкий, — сказал ему китаец, сдававший велоколяски в аренду, — но Сайгон — это город, где не надо разевать рта. Тут, если не вырвешь кусок у своего конкурента, он тебя сам оставит голодным. Понял?
Он не знал, как бы сложилась его судьба дальше, если бы не встретил земляка, устроившего его учеником электрика в мастерскую на улице Фатзием. Не было у хозяина старательней и сообразительней ученика, чем Нгуен Ван Чой. Он не отказывался ни от какой работы, готов был помочь кому угодно разбирать любые приборы, мыть и чистить детали, наблюдать, как все они потом собираются вместе. Никогда не переставал он удивляться, как из хаоса хитро придуманных винтиков, гаек, резиновых прокладок и тонких проводов получается прибор или машина. Но удивляясь, он запоминал. А это уже — школа. «Вот и мина получилась хорошая, — вспомнил Чой, — жаль, что полицейские быстро скрутили руки и не удалось соединить контакты». Он думал и о Макнамаре. Как хорошо все-таки было рассчитано: Макнамара проезжает по мосту, он поднимает руку, чтобы приветствовать зрителей, и в это время из-за спин встречающих вырывается Чой, подбегает к открытой машине и бросает мину.
Мысли его прервал звук поворачивающегося ключа в дверном замке. Вошел следователь, который мучил его всю предыдущую ночь. Ничего не добившись, он грозил пытками. За этим, наверное, и пришел.
— Ну, как ты себя чувствуешь, Чой? Ты все еще думаешь отмалчиваться? Не выйдет! Теперь мне ясно, что, выбрасываясь из окна, ты хотел погибнуть, чтобы не выдать своих сообщников-бандитов. А? Ты еще пожалеешь, что остался жив, и будешь молить о смерти, как о награде, когда опытные полицейские возьмутся за тебя.
Чой молчал.
— Ну, скажи, я угадал?
— Я не знаю, кем ты работаешь в этом подлом заведении, — спокойно произнес Чой, — но одно скажу: напрасно тебе платят деньги.
— Это почему же? — возмутился Хоа.
— А потому, что ты ничего не понимаешь в жизни. Неужели ты веришь, что такие, как я, думают о самоубийстве? Мне не повезло, что подвернулась нога, а то бы я вашего Макнамару все равно прихлопнул. Уж я бы его нашел, чего бы мне ни стоило.
— Ты рассуждаешь, как неразумное дитя, — сказал Хоа. — У тебя над головой уже петля болтается, а ты несешь чепуху. Тебя же повесят. Понимаешь, повесят! А я видел, у тебя красивая жена. Молоденькая. Еще не насладилась замужеством, а смерть уже развод готовит. Вот так. А ведь я тебе мог бы помочь выбраться отсюда. Жалко мне тебя. Молодой, еще не жил…
— Когда кошка хочет поймать мышь, она прячет когти. Вот и ты что-то очень мягким стал.
— Если ты пословицу вспомнил, это хорошо. Но и я тебе одну приведу: из всех благ жизни — долголетие самое лучшее благо. Ты парень крепкий, здоровый, тебе самим богом предназначено жить долго, а ты отдаешь жизнь ни за что. Я тебе говорю искренне, потому что жаль твою молодую жизнь. Назови членов организации, адреса, явки, и я тебя завтра отсюда выпущу, лечись дома.
— На вывеске у тебя, милый господин, говядина, а в лавке-то дохлой собакой торгуешь. Напрасно тратишь силы и время. Я уже сказал: делал все один, иногда, правда, больше на словах, помогал тот подлец, который меня выдал полиции. Вас он тоже предаст, когда настанет срок. Я повторяю: если бы пришлось десять раз умирать, я бы умер, лишь бы только дали возможность отомстить врагу. Если не удастся, умру один раз. Когда-нибудь мои товарищи узнают обо мне правду и помянут меня добрыми словами.
И так продолжалось несколько часов. Под конец допроса Хоа посмотрел на Чоя погасшими глазами и, волоча ноги, вышел из камеры. Ему не хотелось ни думать, ни искать методы подхода к арестованному, ни даже пытать его. Ему хотелось быстрее прийти домой и выкурить пару-тройку трубок, начиненных маленькими шариками, приносящими успокоение и забвение. Хотя бы ненадолго.
Одиннадцатого октября 1964 года Нгуен Ван Чою был объявлен смертный приговор. Двенадцатого его должны были расстрелять.
Двенадцатого октября полиция разрешила жене Чоя прийти к нему с передачей.
Куен бросилась к тюрьме и напротив этого мрачного учреждения накупила у торговцев фруктов и сладостей. В приемной тюрьмы посылку взяли без слов.
— А завтра можно принести?
— Конечно, можно.
Куен подумала, что Чой не совершал того, о чем пишут газеты. И вот уже, видимо, с него обвинение снимают, обрадовалась она.
От ворот тюрьмы она пошла домой, а по пути остановилась у газетной витрины. Там стояло много людей, и Куен услышала имя Чоя. Прислушалась к разговорам.
— Ну и храбрец этот Чой. Подумать, мину для самого Макнамары!
— Но и венесуэльцы не простые ребята.
— А при чем тут венесуэльцы? — спросила Куен. Но ей никто не ответил. Видно, эта тема не для обсуждения с посторонними.
Она подошла к витрине и первое, что увидела, — имя Чоя. «Казнь Чоя отложена» — называлась заметка, переданная агентством Ассошиэйтед Пресс. «Несмотря на смертный приговор, вынесенный террористу Нгуен Ван Чою, готовившему убийство министра Макнамары, казнь преступника отложена… — у Куен поплыло перед глазами, буквы слились в одну неразборчивую череду слов, и ей пришлось напрячь все душевные силы, чтобы не упасть и дочитать до конца, — …отложена, — нашла она строчку. — Дело осложнилось из-за того, что в столице Венесуэлы Каракасе отряд коммунистических террористов захватил заместителя начальника американской военно-воздушной миссии полковника Смоленса. Террористы угрожают убить Смоленса, если сайгонские власти казнят вьетнамского террориста Нгуен Ван Чоя. Венесуэльские бандиты предложили обменять Смоленса на Чоя. Вашингтон и Сайгон ищут приемлемый путь решения».
Куен прислонилась спиной к горячей каменной стене и, плача, произносила имя бога. Она не знала, где Каракас и Венесуэла, но она сразу поверила, что те, кто заступился за ее Чоя, могут вырвать его из лап смерти.
На следующий день сайгонская газета «Тхиен Тхи» («Добрая воля») поместила портрет Нгуен Ван Чоя перед столом чрезвычайного трибунала, на котором лежала мина и моток проволоки. Газета писала, что посольство США в Каракасе-выступило с заявлением, что Соединенные Штаты не возражают против того, чтобы обменять жизнь Чоя на жизнь полковника Смоленса. Партизанам было дано заверение, что требование тех, кто удерживает Смоленса, будет выполнено, если они отпустят полковника в целости и сохранности.
14 октября американские агентства передали, а газеты Сайгона напечатали сообщение под заголовком: «Полковник ВВС США Смоленс на свободе. А что будет с вьетнамским террористом?»
Едва солнце поднялось над Сайгоном, а Куен уже подходила к лавочникам напротив тюрьмы. Как обычно, она купила фрукты и сладости, но передачу у нее не приняли, велели приходить только после обеда. Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди от волнения. Она решила не ходить домой, а переждать у знакомых лавочников. Сидя на скамеечке, она увидела, как в машине «пежо-404» с открытым верхом доставили откуда-то гроб.
«Наверное, умер кто-нибудь из заключенных», — подумала Куен. Но тут откуда-то налетели фоторепортеры, начали щелкать камерами, снимая сначала медленно въезжающий в ворота тюрьмы гроб, а потом переключились на нее.
— Что они, с ума посходили? — спросила Куен одного из торговцев.
— Кажется, дорогая Куен, — ответил тот, — это гроб для твоего мужа… — он не договорил, увидев, как побледнела Куен.
— Но мне же сказали… — она беспомощно искала глазами, кто мог бы ей ответить, и вдруг увидела спешащего к ней отца Чоя.
— Крепись, дочка, крепись. Я звонил адвокату, но он только дал телефон начальника тюрьмы… Мне сказали: Чоя только что расстреляли.
Из дневника венесуэльского команданте Грегорио.
«Каракас просыпался. По проспе-ктам мчались автомашины. Садовник, крепко зажав ножницы, подрезал ветки деревьев в аристократическом предместье Коли-нас де бельмонте.
Мы заняли позиции в заранее установленных местах. Ровно семь. У подъезда дома, рядом с которым работал садовник, остановился грузовик с номером ВВС США, навстречу к нему выходит высокий, подтянутый полковник. Мы знаем, что его фамилия Смоленс, он заместитель начальника военно-воздушной миссии США. Неожиданно грузовик и полковника окружают партизаны. Один из наших товарищей, направив пистолет на Смоленса, говорит, что он арестован. Полковник делает вид, что не понимает. Языковый барьер преодолеваем с помощью пистолета, он красноречивее переводчика. Заталкиваем полковника в «шевроле» и включаем музыку на всю мощность. Если Смоленсу придет в голову мысль кричать, его не услышат.
Отъехав на несколько километров, меняем «шевроле» на автомобиль с легальными городскими знаками и на нем доставляем полковника в потайное место.
Я возвращаюсь в город. Из телефона-автомата позвонил в главное полицейское управление и сообщил о захвате в качестве заложника американского полковника. Передал дежурному просьбу сообщить своему начальству, что мы готовы обменять Смоленса на вьетнамского юношу Нгуен Ван Чоя. Дежурный, кажется, ничего не понял, но обещал передать. При вопросе, где находится американский полковник, я повесил трубку.
Отходя от телефонной будки, я уже услышал, как в городе завыли сирены тревоги. А здесь расквартировано 15 тысяч военных, 9 тысяч полицейских, разветвленный аппарат разведслужбы. И все они были направлены на поиск полковника Смоленса.
Через несколько часов американское посольство передало по радио, что Вашингтон согласен отменить казнь Нгуен Ван Чоя и просит отпустить полковника.
За свое доверие мы были наказаны. Мы вернули полковника Смоленса американцам, а те приказали расстрелять нашего вьетнамского брата. Из этого мы извлекли урок: врагу нельзя доверять на слово».
Из письма Фан Тхи Куен партизанам Венесуэлы:
«Партизаны Венесуэлы! Мое имя Фан Тхи Куен. Я простая работница одной из сайгонских фабрик. В октябре прошлого года каратели расстреляли Нгуен Ван Чоя. Меня тоже бросили в застенок, поэтому я не могла раньше написать вам письмо.
Но сейчас я в джунглях, вместе с вьетнамскими партизанами. И отсюда, с освобожденной южновьетнамской земли, я хочу послать вам слова искренней благодарности за то, что вы, рискуя собственной жизнью, предприняли отважную попытку спасти моего Чоя.
Империалисты не только жестоки, но и коварны. Они с одинаковой легкостью убивают и лгут. Когда вы захватили Смоленса в плен и изложили свои условия, янки испугались и решили на время отложить расправу. Но потом они все-таки расстреляли моего мужа. Тяжело мое горе, но я дочь Вьетнама, я родилась и выросла на героической земле и сделаю все, что в моих силах, ради победы над американскими оккупантами и их прихвостнями. Примите от меня в знак дружбы эту небольшую книжечку о жизни Чоя. Фан Тхи Куен».