— Что случилось? — Перебивает Лиам, нахмурив брови. — Кто-то причинил ей боль?
— Это не мое дело обсуждать, — твердо говорит Лука. — Но она подверглась жестокому обращению. Это сказалось на ней не только физически, но и морально. Каковы бы ни были твои чувства к ней, она не в том состоянии, чтобы ответить на них взаимностью или даже согласиться с ними. Она едва способна позаботиться о себе. — Лука вздыхает, хмурясь. — В любом случае, я слышал, что ходили разговоры о твоей женитьбе на девушке О'Салливан.
— Для босса итальянской мафии ты определенно много знаешь о внутренней работе королей, — рычит Лиам. — Я не понимаю, какое тебе дело.
— Благополучие Аны влияет на мою жену и, следовательно, на мир и стабильность в моем доме. И помимо этого, между нашими семьями существует союз. Если короли будут дестабилизированы, это также повлияет на меня и моих близких. — Лука качает головой. — Иди с нами, если должен, но выбрось Ану из головы. Женись на девушке О'Салливан. Это укрепит твое положение и настроит тебя наилучшим образом, увеличив твою благосклонность к другим королям. Ана ничего не сможет для тебя сделать, когда речь зайдет о твоем положении в семьях.
Челюсть Лиама сжимается, но он больше ничего не говорит об Ане.
— Я иду с тобой, — говорит он вместо этого, его голос звенит от решимости. — Я поговорю с Бет и посмотрю, что она сможет откопать. Но когда придет время уезжать, я здесь не останусь.
— Я тоже. — Макс тяжело сглатывает, на его лице неуверенность, но челюсть тоже сжата, плечи расправлены. — Саша доверяла мне в прошлом. Я хочу быть там, чтобы вернуть ее домой. — Он замечает выражение моего лица и пожимает плечами. — Как друг, — говорит он, делая ударение на последнем слове. — Для людей, нуждающихся в духовном руководстве.
Губы Лиама подергиваются, но он сдерживает любое замечание, вертящееся у него на кончике языка, к моему облегчению, и Луки тоже, судя по выражению его лица.
— Давай, — говорит Левин, со стоном вставая. — Давай подлатаем себя и соберем по кусочкам. Несколько порезов и ушибов нас не остановят, а? — Он смотрит на меня с грубоватой стойкостью человека, который видел гораздо худшее, чем даже то, что произошло здесь сегодня.
Он отстраняется, когда Макс, Лиам и Лука начинают выбираться из гостиной, перешагивая через тела и осколки стекла.
— Я вызову бригаду чистильщиков, — мрачно говорит Левин, оглядываясь на побоище. — Это чертовски печально. Все они хорошие люди.
— Алексей должен заплатить за это. — Я слежу за взглядом Левина, любуясь ужасной сценой. — Он убил моих людей и забрал у меня семью. Этого нельзя терпеть.
— Этого не будет, Медведь, — твердо говорит Левин. — Он заплатит в десять раз больше. Но сначала мы должны найти его.
— Это будет нелегко.
— У Лиама свои способы, а у меня свои. — Левин холодно улыбается, и я вижу намек на человека, которым он был до того, как пришел работать на моего отца, наемника, которого когда-то боялись на четырех континентах. — Я свяжусь с синдикатом. То, что сделал Алексей, невыносимо. И он заплатит за это, я тебе это обещаю.
В это я верю без тени сомнения.
Я просто надеюсь, что мы сможем завершить это вовремя, чтобы спасти женщину, которую я люблю.
16
КАТЕРИНА
К моему облегчению, Алексей не требует, чтобы я осталась на ночь в его постели. Когда он заканчивает со мной, он наклоняется и поднимает мою одежду с пола, швыряя ее в меня, пока выбрасывает использованный презерватив в мусорное ведро, едва взглянув на меня, когда я одеваюсь и отступаю к двери. Это само по себе является еще одним облегчением. Алексей, похоже, не заинтересован в том, чтобы рисковать тем, что я могу от него забеременеть, чего я боялась даже больше, чем того, что он затащил меня в свою постель. Я до сих пор понятия не имею, возможно ли это вообще для меня, но я знаю, что есть одна вещь, которую я не смогла бы вынести, и это вынашивать ребенка, который не был от Виктора. Я не могу представить, что бы сделал Виктор при таком раскладе, чего бы он потребовал, как бы он с этим справился, но я никогда не хочу знать.
Странно чувствовать облегчение в постели мужчины, заставляющего тебя спать с ним, но это именно то, что я почувствовала, когда Алексей достал пакет из фольги. Я почти почувствовала благодарность. Это то, на что похож Стокгольмский синдром? Эта мысль мрачно мелькает в моей голове, юмор висельника заставляет уголки моего рта подергиваться, когда я так быстро, как только могу, направляюсь к двери, пока он не передумал и не решил, что ночь еще только началась.
Уже почти два часа ночи, и я чувствую себя разбитой как телом, так и разумом. Я сделала все возможное, чтобы отключить свой разум, как только Алексей приказал мне встать на колени, сказав себе просто не существовать столько, сколько потребуется. Это было бы не то, что он забирал, а просто мое тело. Просто оболочку, в которой я обитаю. Это ничего не значит, говорила я себе снова и снова, глядя на стропильный потолок, следуя за узлами и завитушками в дереве, когда Алексей входил в меня. Я старалась не думать о реальности происходящего, о том, что он забирал то, что принадлежало Виктору, оставляя на мне след, который никто из нас никогда не сможет смыть. Я думала, что Виктор был последним мужчиной, который когда-либо будет внутри меня, но это больше не так, и это был не мой выбор.
Сколько раз ложиться в постель с мужчиной не было моим выбором? Больше, чем я могу сосчитать, если быть честной сама с собой, между большей частью моего брака с Франко и началом моего брака с Виктором. Последняя ночь, которую я провела с Виктором, запечатлелась в моей голове как единственный настоящий момент, когда я сама решила соблазнить мужчину и переспать с ним. Однако тогда я не могла позволить себе думать об этом. Не с Алексеем внутри меня, делающим все возможное, чтобы стереть все следы Виктора. На протяжении всего фильма он ворчал что-то в этом духе, с каждой проходящей секундой напоминая мне о реальности ситуации, от которой я пыталась убежать.
Бери мой член. Я знаю, тебе это нравится. Как только ты его получишь, у тебя появится к нему тяга, а? Веди себя прилично, маленькая королева, и я не отдам тебя своим людям. Тебе бы этого хотелось, не так ли, царица? Итальянская шлюха. Ты хотела бы посмотреть, сколько русских членов ты могла бы принять одновременно.
Я игнорировала его, мои глаза были прикованы к потолку, пока он выкрикивал оскорбления, извергая их быстрее по мере приближения к кульминации. Он издал звук, похожий на звериный, когда кончил, мгновенно перекатившись на спину, его мускулистый живот блестел от пота, когда он одной рукой убирал с лица свои белокурые волосы, а другой снимал презерватив.
— Я заставлю тебя кончить в следующий раз, царица, — пообещал он с жестокой ухмылкой. — Вот увидишь.
— Ни за что на свете, — хотела сказать я, но просто одарила его легкой вымученной улыбкой, чувствуя, как что-то треснуло внутри меня, когда я это сделала. Казалось, это удовлетворило его, потому что он отвернулся от меня, выбросил презерватив в мусорное ведро и, поднявшись со стоном, прошел мимо меня в сторону ванной. Он закончил со мной.
— Пожалуйста, поторопись, — мысленно обращаюсь я к Виктору, выходя в коридор, где меня немедленно встречает рослый охранник, который берет меня за локоть и подталкивает к лестнице и вниз, на этаж, где нас держат. Я не знаю, как долго я смогу это выносить. Я буду, столько, сколько потребуется. Если это смягчит Алексея и сделает приятным, помешает ему использовать моих друзей или моих падчериц в качестве боксерских груш, я охотно лягу с ним в постель. Но я чувствую, что каждый раз теряю частичку себя.
Я надеюсь, что к тому времени, когда нас спасут, что-нибудь останется.
Когда я возвращаюсь, в комнате тихо. Я едва вижу, но когда мои глаза привыкают, мне удается разглядеть импровизированные приспособления для сна, которые другие придумали, пока меня не было. Аника и Елена крепко спят в одной кровати, а София и Ана прижимаются друг к другу в другой, при этом Ана снаружи. Две стопки одеял лежат рядом с кроватью, на одной свернулась калачиком Саша, а другая пуста, предназначена для меня, я полагаю.
Саша шевелится, когда я опускаюсь на колени на груду одеял. Я отчаянно хочу принять душ, но у меня такое чувство, что нам не разрешено делать это без специального разрешения, и я не хочу рисковать навлечь на себя гнев Алексея.
— Миссис Андреева? — Сонно шепчет она, и я протягиваю руку, похлопывая ее по руке, когда ложусь. — С вами все в порядке?
Я испускаю вздох.
— Зови меня просто Катериной, пожалуйста? Или Кэт? Особенно после всего этого, я думаю, мы прошли через формальности.
Саша колеблется.
— Хорошо, — наконец шепчет она в темноте. — Катерина. Ты в порядке?
— Нет, — честно отвечаю я. — Но я жива, и мне не больно. Так что, в общем, я настолько в порядке, насколько это возможно, я думаю.
— Он не причинил тебе вреда?
— Не… — Я тяжело сглатываю. — Не физически, нет. — С Алексеем было на удивление скучно спать, учитывая все обстоятельства, особенно после того, на что Виктор открыл мне глаза. Он не пытался причинить мне боль во время секса или действительно был жестоким каким-либо образом, за что, опять же, я странно благодарна. Странно, что такие вещи, кажется, имеют значение, когда все остальное так ужасно. По-видимому, он получал удовольствие от того, что трахал жену своего бывшего босса, и не более того.
— Это хорошо, — шепчет Саша. — Мы не были уверены, где уложить тебя спать, если… — Она колеблется, и я слышу, как она тяжело сглатывает в темноте. — Учитывая беременность Софии и состояние Аны, я подумала, что у них должна быть кровать. Я не возражаю против пола. Но я не была уверена…
— Я, вероятно, могла бы лечь спать с девочками, — устало бормочу я. — Но это прекрасно. — По крайней мере, здесь, внизу, я могу вытянуться, что было бы невозможно в одной кровати с девятилетним и семилетним ребенком. — Они быстро заснули?
— Почти сразу, — печально говорит Саша. — Дети устойчивы к стрессу.
Она говорит это так, что заставляет меня думать, что за этим кроется нечто большее. Я вспоминаю, что она и Виктор говорили о том, что она была в приемной семье, повзрослела из-за этого быстро, до того, как Виктор забрал ее. Я хочу попросить ее рассказать мне больше о себе, чтобы узнать ее лучше. Но я этого не делаю, потому что, лежа там, в темноте, в этом чудовищном доме, мне кажется, что оказаться в таком темном месте, это больше, чем любой из нас может вынести.
— Он снова захочет тебя, — мягко говорит Саша. — Такие мужчины, как он, всегда хотят.
Я хочу спросить, откуда она это знает. Но я этого не делаю.
— Я знаю, — это все, что я говорю, а затем откидываюсь на импровизированную подушку, которая была оставлена для меня, уставившись в потолок.
Больше всего на свете я хочу забыть ощущение рук Алексея на мне, его пальцев, скользящих по моему телу, его жалкого члена внутри меня. Я хочу притвориться, что этого никогда не было, но я не могу. Я даже не могу избавиться от его запаха, все еще липнущего ко мне, оставшегося от его потной кожи, скользящей по моей.
Я боюсь засыпать, потому что не хочу видеть сны. Но в конце концов, мое измученное тело сдается, и я проваливаюсь в глубокий сон, к счастью, без сновидений.
***
Где-то ранним утром я просыпаюсь от звука чьего-то плача, тихих вскриков и заикающихся всхлипываний, доносящихся ко мне по воздуху с кровати Аники и Елены. Я мгновенно вскакиваю, поднимаю свое измученное тело с пола, ощущая боль в каждой косточке и мышце, когда направляюсь прямиком к их кровати.
— Шшш, — шепчу я, протягивая руку к Анике, которая извивается под одеялом, ее маленькие кулачки бьют по ним, как будто она пытается отбиться от кого-то. — Все в порядке, милая. Это просто дурной сон. Просыпайся, детка. С тобой все в порядке.
— Мы дома? — Шепчет она, ее глаза все еще плотно закрыты. — Мы вернулись домой, мама?
Я втягиваю воздух, моя грудь сжимается, когда я чувствую, как слезы подступают к моим глазам. Я не знаю, достаточно ли Аника проснулась, чтобы увидеть, что это я держу ее, а не ее настоящая мать. Хотя прямо сейчас, когда я отчаянно жажду чего-нибудь, что заставило бы меня почувствовать что-то хорошее, я не могу заставить себя беспокоиться.
— Пока нет, — шепчу я, притягивая ее в свои объятия. К счастью, Елена все еще спит, каким-то образом не разбуженная плачем сестры. — Мы скоро будем, я обещаю. Как только твой отец приедет за нами, он заберет нас домой.
— Он уже идет? — Затем глаза Аники приоткрываются, она смотрит на меня сквозь слезы, все еще текущие по ее покрасневшему лицу. — Папа действительно придет за нами?
— Он сделает все, что в его силах. — Я целую ее в макушку, отчаянно желая пообещать ей, что это так, и в то же время не желая лгать ей. — Я знаю, что он ищет нас прямо сейчас. Он сделает все, что в его силах, потому что он так сильно любит нас. — Я не уверена, что меня, мрачно думаю я, укачивая Анику, пока ее рыдания затихают, но их он очень сильно любит. Но я не говорю этого вслух. Анике нет необходимости это слышать, и это не то, что она может понять. Лучше, чтобы она думала, что ее отец глубоко любит всех нас троих, что мы крепкая, непоколебимая семейная ячейка.
Я так сильно хочу, чтобы это было правдой.
Я слышу тихие звуки плача с другой стороны комнаты и понимаю, что Ана проснулась, вероятно, от шума, который создала Аника.
— Все в порядке, — слышу я шепот Саши. — Все будет хорошо.
Я поднимаю глаза и вижу Ану, свернувшуюся в клубок, ее руки прижаты к лицу.
— Нет, — бормочет она сквозь пальцы, ее плечи трясутся. — Это не нормально. Больше никогда, ничего не будет хорошо…
— Будет, — настаивает Саша с удивительной горячностью, учитывая тот факт, что я знаю, что у нее похожие опасения. — Ана, они найдут нас…
— А до тех пор? — Голос Аны начинает повышаться, что является признаком приближающейся панической атаки, и Саша хватает ее за руку, чтобы попытаться успокоить, но уже слишком поздно. — Ты слышала, что он сказал, — выдыхает она. — Я ничего не стою. Я слишком испорчена. Так что же он собирается со мной делать? Что происходит с женщиной в этом мире, которая ничего не стоит для мужчины?
Теперь она плачет по-настоящему, икает и сотрясается от рыданий, почти задыхается. Тем не менее, все мы замерли при ее последних словах, их вес повис в воздухе и медленно оседает.
Что происходит с женщиной в этом мире, которая ничего не стоит для мужчины?
Ни у кого из нас нет хорошего ответа на этот вопрос. Не здесь. Не сейчас.
— Они найдут нас, — отчаянно шепчет Саша, глядя на меня в поисках помощи, но я поглощена детьми. Аника снова начинает плакать, всеобщая печаль в комнате снова подстегивает ее эмоции, и Елена начинает просыпаться, хныча и выглядя смущенной и расстроенной, когда она слышит весь плач вокруг себя.
— Пожалуйста, девочки, — шепчу я, с тревогой поглядывая на дверь и пытаясь их успокоить. — Мы должны вести себя тихо, хорошо? Я знаю, нам всем страшно, но мы не можем быть громкими.
Но уже слишком поздно. Я слышу шаги в коридоре, и я надеюсь, что это просто один из охранников идет, чтобы отругать нас и сказать, чтобы мы успокоились. Но когда дверь открывается, я вижу начищенные ботинки, и мой желудок сжимается, когда Алексей входит в комнату.
17
КАТЕРИНА
Он уже одет, несмотря на ранний час, и по раздраженному выражению его лица я могу сказать, что мы его побеспокоили. Он морщится, когда смотрит на кровать, где я сижу с девочками, я вздрагиваю, и это все, что я могу сделать, чтобы не отпрянуть назад.
— Что происходит? — Требует Алексей, раздражение окрашивает каждое его слово. — Почему эти соплячки не затыкаются? А та, что калека, она всегда такая?
— Она напугана, — шипит Саша, к ней возвращается часть самообладания, когда она поворачивается, чтобы свирепо взглянуть на него. — Она ничего не может с этим поделать. Ты не первый мужчина, который…
— Который что? — Глаза Алексея блестят, его взгляд фиксируется на Саше. — Давай, продолжай, — говорит он, и она вздрагивает, бледнея, когда понимает, что сказала слишком много. — Скажи мне, что я делаю. Я хотел бы знать.
— Ты держишь нас в плену! — Аника вырывается из круга моих рук, наклоняется ко мне и смотрит прямо на Алексея так, как может смотреть только девятилетний ребенок, не имеющий понятия о том, в какой опасности мы находимся. — Ты плохой человек! И она напугана, потому что ты плохой человек!
Медленная улыбка изгибает губы Алексея.
— О, значит, она может говорить, а не только плакать. — Он ухмыляется, делая несколько шагов ближе к кровати, когда мои руки сжимаются вокруг Аники, мой пульс предупреждающе ускоряется. — Ты не должна бояться, малышка. Я не собираюсь причинять тебе боль. Я собираюсь найти тебе нового папочку, того, кто будет очень хорошо заботиться о тебе, пока ты будешь хорошей девочкой. Ты можешь быть хорошей девочкой, не так ли?
Аника не понимает двойного смысла этих слов, но я, безусловно, понимаю. Я чувствую, что начинаю дрожать, гнев закипает во мне, когда я смотрю на жестокое, ухмыляющееся лицо Алексея и испытываю глубокое, интуитивное желание стереть с него это выражение.
Я не могу. Я сделаю только хуже. Я повторяю это снова и снова в своей голове, стараясь не думать о том, что он делал со мной прошлой ночью, о том, что он отнял у меня, что он собирается отнять у всех нас. Я цепляюсь за мысль, что я должна сохранять спокойствие, что я должна защищать других, и на мгновение мне кажется, что он собирается отступить, возможно, пригрозить нам и уйти. Но вместо этого он протягивает руку, чтобы погладить Анику по волосам, улыбаясь при этом.
— Ты будешь хорошей девочкой для своего нового папочки?
У Аники отвисает челюсть.
— Я не хочу… — начинает она жалобно говорить. У нее не было шанса закончить предложение, потому что я резко оттаскиваю ее от Алексея, укладываю на подушки и бросаюсь к нему, в этот момент все остатки самообладания, которые у меня были, улетучиваются.
— Отойди от нее, ты, гребаное чудовище! — Я визжу, толкая его в грудь, мои руки царапаются, когда я пытаюсь царапнуть его ногтями по лицу только для того, чтобы он быстрым рефлекторным движением схватил мое запястье, его пальцы обхватывают его так сильно, что я вскрикиваю от боли.
Глупо, глупо, глупо. Это слово эхом отдается в моей голове, потому что я знаю, что это было неправильно, что я никогда не должна была терять контроль, что, делая это, я подвела Анику, Елену, Ану и всех остальных, кто зависит от меня. Я сделала все намного хуже. Тем не менее, моя ярость ощущается как живое, дышащее существо, скручивающееся в животе, пока я не чувствую, что меня сейчас стошнит, пока я не чувствую, что пожертвовала бы всем, только чтобы увидеть, как лицо Алексея превращается в кровоточащие ленты.
— Ты не тронешь моих детей, — шиплю я, моя грудь вздымается. Краем глаза я вижу, как Саша быстро пересекает комнату, хватает Анику и Елену и уводит их в свой угол, София и Ана, вне досягаемости Алексея. София движется впереди всех, ее лицо бледное и напряженное, но Алексей не обращает внимания ни на кого из них. Его внимание полностью сосредоточено на мне, его хватка усиливается, пока не возникает ощущение, что он может раздавить мне запястье своими длинными пальцами, и я на грани слез от боли.
Он нависает надо мной, и по его лицу расползается та холодная, расчетливая улыбка, которую я начинаю узнавать лучше, чем хотелось бы.
— О, но они не твои дети, не так ли? — Алексей холодно улыбается. — Они принадлежат Виктору. Если быть точным, Виктору и Кате. В них нет ни капли твоей крови. О, я знал Катю, если тебе интересно. Мы все завидовали Виктору. Она была совершенством: блондинка, голубоглазая, с фарфоровой кожей и фигурой, о которой мужчина мечтает по ночам. Мы все дрочили, думая о ней.
Он ухмыляется, облизывая губы.
— Впрочем, нам всем повезло, что она не была нашей. Ты знаешь об этом, не так ли? Знаешь, что она оказалась безумной шлюхой, избалованной и толстой, отчаявшейся, и что она перерезала себе вены, потому что была слабой?
Я слышу тихий вздох с другой стороны комнаты и мельком вижу, как Саша и София двигаются одновременно, прикрывая девочкам уши, чтобы они не слышали. Рот Софии открылся от шока, но я ничего не могу с этим поделать прямо сейчас. Алексей все еще смотрит на меня, его злобная улыбка становится все шире.
— Виктор выбрал тебя следующей. Красивая итальянская невеста. Такая неуместная среди нашей грубой братвы. Или тебе так говорили, верно? У нас нет ни утонченности, ни манер. Просто животные, добывающие пропитание на холоде, убивающие без разбора. — Он смеется, его язык влажно проводит по нижней губе. — На самом деле жизнь становится намного лучше, как только ты перестаешь пытаться быть лучше, чем о тебе думают все остальные. Как только ты уступаешь своей низменной природе.
— Отпусти меня. — Я пытаюсь вывернуться из его рук, но его хватка только усиливается, пока я не чувствую, как маленькие косточки моего запястья трутся друг о друга. — Пожалуйста, ты делаешь мне больно…
— Я могу представить, что Виктор рассказал тебе о твоей низменной природе, не так ли? — Алексей ухмыляется. — Я бывал с ним в Москве в деловых поездках раньше. Я видел женщин, которых он ищет в клубах и борделях. Женщин, которые могут переносить боль, но, что еще важнее, женщин, которым это нравится. — Он подносит мою руку к своему рту, засасывая два моих пальца в рот. — Соленые. Я действительно наслаждаюсь вкусом твоих слез.
— Алексей, пожалуйста… — Я не хочу умолять его, ненавижу, что опускаюсь до этого после нападения на него всего несколько секунд назад. Он опасно близок к тому, чтобы сломать мне запястье. От боли у меня на глаза наворачиваются слезы, мое тело дрожит от агонии и страха, и с каждым мгновением я все больше впадаю в панику.
— Ах да. Мне действительно нравится слушать как ты умоляешь. Я собираюсь трахать тебя каждую ночь, я думаю, до тех пор, пока ты не будешь умолять меня вот так же между простынями. Пока ты не поддашься своей низменной натуре со мной точно так же, как ты это сделала с ним. — Он наклоняется вперед, его дыхание щекочет раковину моего уха. — Пока я не отниму у него все, что у него осталось…тебя.
— Почему? — Я почти всхлипываю, задыхаясь. — Почему я?
Алексей ухмыляется.
— Почему? Потому что я хочу все, что есть у Виктора. А ты… ты почти самое важное для него. Единственное, что ему дороже тебя, это его дети.
— Это неправда, — отчаянно шепчу я. — Это не так. Я даже близко не настолько важна для него…
Алексей фыркает.
— Если ты действительно так думаешь, царица, то ты глупее, чем я думал, а я на самом деле думал, что ты довольно умна. — Его глаза скользят по мне, задерживаясь на моей груди. — Итак, каким должно быть твое наказание, как ты думаешь?
— Наказание? — Я прохрипела это слово, внезапно очень отчетливо ощущая устремленный на меня взгляд, тихий испуганный вздох Аны при словах Алексея.
— Ты не можешь думать, что я просто позволю тебе напасть на меня без последствий. Каким оно должно быть? Должна ли ты отсосать мне на глазах у своих друзей? Нагнуться для меня, чтобы я мог трахнуть тебя здесь? Может выпороть тебя ремнем?
Я ошарашенно смотрю на него, пока он не начинает раздражаться, и его жестокая улыбка не гаснет.
— Выбирай, царица, или я выберу за тебя.
Я не могу. Я просто не могу. Не здесь, не перед Софией, Сашей и Анной, не перед моими дочками.
— Где-нибудь в другом месте, — умоляю я. — Пойдем в твою комнату…
— Нет, — твердо говорит он. — Выбирай, царица.
— Нет. — Я тяжело сглатываю, качая головой. — Нет, отпусти меня. Отпусти! — Я пытаюсь вырваться, извиваясь в его хватке, изо всех сил стараясь не обращать внимания на боль, когда я замахиваюсь на него другой рукой, отчаянно пытаясь застать его врасплох достаточно, чтобы освободиться. Я знаю, что это бесполезно, что нам некуда идти, некуда бежать, и более того, что я сделала только хуже. Что я нарушила свое обещание быть готовой, не сопротивляться, и я знаю, что он заставит меня заплатить.
Паника охватывает меня, и я извиваюсь в его объятиях, забывая, что Аника и Елена наблюдают, что мне нужно беспокоиться о них, защищать их, не давать им испугаться, что они не должны этого видеть. Я слышу разочарованное ворчание Алексея, но не обращаю внимания на предупреждение, которым оно является.
Я не вижу приближения удара. Когда его кулак попадает мне в челюсть, это застает меня врасплох. Настолько, что я даже не осознаю, что он вырубил меня, пока я уже без сил не опускаюсь на кровать, комната вращается вокруг меня, когда мое зрение пульсирует по краям, а затем темнеет.
***
Когда я просыпаюсь, мне кажется, что моя голова раскалывается на части. Меня захлестывает волна чистой паники, потому что я помню это чувство, моя голова словно раскалывается изнутри. Я начинаю пытаться сесть, обхватываю голову руками, прижимаю пальцы к вискам, чтобы немного ослабить давление, но я не могу пошевелить руками.
О боже. О боже. Блядь, блядь, блядь!
Я также не могу пошевелить ногами. На один ужасающий момент мне кажется, что он каким-то образом парализовал меня. Секунду спустя я понимаю, что привязана к кровати, мои запястья и лодыжки привязаны к четырем углам кровати с балдахином.
Мы не в комнате Алексея. Я не знаю, в какой комнате мы находимся. Здесь не очень хорошо обставлено, только кровать в центре, с левой стороны от меня ничего, кроме стены, а затем, когда я медленно поворачиваю голову, чтобы посмотреть на другую сторону, пытаясь игнорировать стреляющую боль в черепе, справа от меня возникает сцена прямо из моих ночных кошмаров…
С другой стороны тоже нет мебели. Только дверь, которая почти наверняка заперта, четыре глухие стены и крюк, свисающий с потолка, все это напоминает скотобойню. И Саша висит на этом крюке, ее запястья связаны и перекинуты через него, пальцы ног едва касаются деревянного пола, когда она плачет, крутя головой, как будто пытается увидеть, что происходит, хотя ее глаза закрыты толстой повязкой.
— Саша! — Я выдыхаю ее имя, и она издает тихий вскрик, снова поворачиваясь на крючке.
— Катерина! Где ты…
— Я на кровати. — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно, как будто я не паникую. — Что происходит? Алексей вырубил меня, а затем…
— Он приказал своим людям вынести тебя из комнаты. — Голос Саши дрожит, каждый дюйм ее тела дрожит, когда она пытается дотянуться пальцами ног до пола. — Мы не знали, куда тебе забирают, а потом он схватил меня и притащил сюда. — Я слышу слезы в ее голосе, ее дыхание прерывается короткими вздохами. — Он завязал мне глаза, и…
— Он ушел?
Саша кивает, тяжело сглатывая.
— Он сказал, что вернется, он сказал…
Дверь открывается, и ее слова замирают, когда она поворачивается к нему, невидящим взглядом указывая на приближающиеся к ней шаги. Это Алексей, входящий в комнату в брюках с закатанными рукавами рубашки и расстегнутым воротником, с охотничьим ножом в руке. Двое мужчин следуют за ним внутрь, закрывая и запирая дверь, занимая позиции по обе стороны от нее. Ни один из них не смотрит прямо на нас, как будто им было приказано смотреть вперед и, зная Алексея, он, вероятно, так и сказал.
Мой пульс подскакивает к горлу, когда он шагает к Саше, даже не потрудившись взглянуть на меня. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, умолять за нее, но слова замирают у меня на губах, когда я с неприятным ощущением в животе понимаю, что все, что я скажу, сделает только хуже. И мгновение спустя Алексей подтверждает это.
Его взгляд скользит по Саше, предвкушающая улыбка изгибает его губы, когда он впитывает каждый дюйм ее тела, и затем, наконец, он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня.
— Ну, царица. Ты проснулась? — Он протягивает руку, прижимая кончик охотничьего ножа к груди Саши, чуть выше выреза футболки, в которой она легла спать прошлой ночью. — Знаешь, — говорит он непринужденно, опуская нож так, что он начинает разрезать ткань ее рубашки, — Саша здесь из-за тебя.
Я ничего не говорю. Я не могу. Я чувствую, что мое тело дрожит, каждый мускул напряжен, я готова к полету, который я не могу вынести, и к бою, в котором я не могу участвовать, потому что я связана. Вся травма, полученная в хижине, стремительно возвращается, ощущение связанности и беспомощности, яркие воспоминания о ножах Андрея и Степана, впивающихся в мою кожу, и то, как Алексей прижимает охотничий нож к коже Саши. Лезвие, должно быть, было невероятно острым, потому что оно медленно разрезает ее рубашку, как папиросную бумагу, почти без сопротивления.
— Я думал о том, как мне следует наказать тебя, — продолжает Алексей, опуская нож вниз и разрезая ее рубашку, кончик слегка царапает ее плоть, так что появляется рельефная розовая линия, из которой вытекают маленькие капельки крови. — Я думал о многих творческих способах, но потом я понял кое-что фундаментальное в тебе, Катерина.
То, что он использует мое имя, поражает, пронзает меня так, как никогда не пронзала его насмешливая царица. Это кажется знакомым, интимным, и мой желудок скручивает, потому что это напоминает мне, что он был близок со мной, что теперь он знает самые сокровенные части меня, и я никогда не смогу этого изменить. Он неизгладимо, залез топчась мне в душу, независимо от того, удалось мне каким-то образом блокировать его в тот момент или нет.
— Что? — Мне удается задать вопрос с некоторым трудом, мои губы немеют и распухают, все мое тело переходит в режим паники, которая угрожает охватить меня.
— Ты храбрая, когда дело доходит до твоей собственной боли. Я мог бы угрожать тебе весь день напролет, наказывать тебя худшими способами, и тебе потребовалось бы много времени, чтобы сломаться. Я думаю, ты могла бы вынести больше, чем некоторые из моих мужчин. — Он смотрит на меня оценивающе. — В некотором смысле я восхищаюсь тобой, Катерина. Не у многих женщин есть твоя сила или храбрость. Но, видишь ли, на самом деле у меня нет на все это времени. Ты нужна мне послушной, сговорчивой, потому что мне нужно вести бизнес и заключать сделки. Я не могу позволить себе тратить время на то, чтобы ломать тебя, как бы приятно ни было видеть, сколько ты можешь вынести, прежде чем начать молить меня о пощаде. И не пойми меня неправильно, ты бы это сделала в конечном итоге. Я могу быть очень талантлив в пытках, когда захочу этого.
Он разрезает оставшуюся часть рубашки Саши, отрывая ее от нее так, что она белыми хлопковыми лентами опускается на пол. Почти рассеянно он засовывает нож за пояс, затем тянется к поясу слишком больших спортивных штанов, которые она нашла. Он срывает их одним движением, полностью обнажая ее, когда снимает их и отбрасывает в сторону, оставляя ее болтаться обнаженной на крючке.
— Твоя слабость, Катерина, в других. Тех, о ком ты заботишься, за кого чувствуешь ответственность. Ты позволила бы мне мучить тебя, но если я причиню боль кому-то, кто тебе дорог, это ранит тебя глубже, чем любой нож, иссушит твою душу сильнее, чем любое клеймо. Итак, я привел сюда дорогую Сашу, чтобы наказать вместо тебя, потому что, увидев это, ты поймешь серьезность того, что ты сделала, и насколько я серьезен.
Он протягивает руку, проводя пальцем по ее соску, и Саша визжит, отворачиваясь от него с судорожным всхлипом.
— Я не могу оставлять на ней следы, конечно. Не стойкие. Она единственная из вас безупречна, если не считать отсутствия у нее девственности. Но за нее заплатят самую высокую цену. — Затем он откладывает нож в сторону, расстегивая пояс. — Но я все еще могу преподать тебе урок таким образом.
Алексей кружит вокруг нее, сворачивая ремень в своих руках. А затем, когда Саша громко всхлипывает, извиваясь на крючке, он опускает ремень на ее задницу со всей силой, которая есть в его руке.
Крик Саши не похож ни на что, что я когда-либо слышала. Она снова кричит, когда он делает это во второй раз, и Алексей смеется, издавая звук, который почти похож на хихиканье.
— Когда ты бросаешь мне вызов, царица, когда ты отказываешься подчиняться мне так, как подчинялась своему мужу, когда ты споришь со мной или пытаешься причинить мне вред, когда ты пытаешься помешать мне, плеть достанется не тебе. Это будешь не ты, кого я доведу до самых пределов возможностей, чтобы вынести боль. Это не тебя я буду мучить и насиловать. — Он жестоко улыбается, его глаза загораются удовольствием, когда он снова бьет Сашу, достаточно сильно, чтобы ее тело закачалось на крючке.
— Это будет она, или калека, или жена Романо. И если ты к тому времени не усвоишь свой урок, то после того, как я устану вымещать на них свой гнев, я прибегну к чему-нибудь более убедительному. — Его глаза блестят, и я с леденящим душу страхом понимаю, что именно он имеет в виду. — В конце концов, — любезно говорит Алексей, как будто мы обсуждаем погоду. — Разве большинству детей не нужна хорошая порка время от времени?
— Пошел ты! — Я вырываюсь из веревок, привязывающих меня к кровати, обнажая на него зубы в почти рычании. — Ты не поднимешь на них свою гребаную руку…
— О? — Алексей поднимает бровь, а затем опускает ремень на бедра Саши. Не один и не два раза, а снова и снова, раскачиваясь в безжалостном ритме, от которого ее задница и бедра ударяются о кожу, пока она почти не раскалывается докрасна и не всхлипывает, беспомощно болтаясь.
— Пожалуйста, — плачет Саша, и я жду, когда Алексей просияет от удовольствия, что она умоляет его. Но затем она поворачивает голову в мою сторону, и я чувствую, как что-то в моей груди раскрывается с особой, мучительной болью. — Катерина, пожалуйста…
— Что? — Я выдыхаю это слово, чувствуя, что не могу дышать. — Саша, я…
— Прекрати бороться с ним. Пожалуйста. — Теперь она плачет сильнее, хватая ртом воздух, ее тело дрожит, как будто она почти в судорогах от боли. — Пожалуйста, не выводи его из себя. Я больше не могу терпеть, пожалуйста, это больно, это так сильно больно, Катерина, пожалуйста, не…
Я чувствую, что слабею, каждая частичка борьбы, которой я когда-либо обладала, покидает меня. Как будто Алексей проник внутрь меня и вырвал кусочек моей души в это мгновение, как будто он раздавил мое сердце в своем кулаке. Я думала, что чувствовала себя разбитой раньше, покидая его комнату, но я ошибалась.
Я и не подозревала, насколько сломленной могу быть.
— Прости, — шепчу я. — Я не буду… я обещаю, что не буду. Я не буду сопротивляться и бороться. Я клянусь, Алексей, пожалуйста, не причиняй ей больше боли…
— Громче. — Он двигается так, как будто собирается снова взмахнуть ремнем, и я почти кричу это, дергая за веревки.
— Я не буду сопротивляться! Я клянусь, Алексей, я обещаю, просто не бей ее снова! Пожалуйста! Я сделаю все, что ты скажешь, клянусь…
Он отступает назад, на его губах появляется довольная улыбка.
— Очень хорошо, Катерина. — Он делает знак одному из мужчин у двери, и охранник делает шаг вперед, вытягиваясь, чтобы снять Сашу с крючка. Она сжимается в его объятиях, не в силах стоять и, казалось бы, безразличная к тому, кто ее держит, до тех пор, пока он не дает ей упасть на пол.
— Отведи ее обратно в комнату, — приказывает Алексей. — И приведи другую.
— Что? — Я громко ахаю, мои глаза расширяются. — Но я сказала…
— Ты ведь не споришь со мной, не так ли, царица? — Он спокойно смотрит на меня, уголок его рта подергивается от явного удовольствия, когда он прижимает меня к себе. — Ты сказала, что согласишься со всем, что мне понравится, да? Что ты не будешь бороться или препятствовать мне, если я отпущу твою подругу? Потому что я могу вернуть ее, если ты не хочешь этого…
— Нет! — Я яростно качаю головой. — Я не… я имела в виду… Я обещаю. Я не спорю с тобой, я просто подумала…
— Женщины. — Алексей щелкает языком. — Вы все слишком много думаете. В этом нет необходимости. Все, что нам нужно от вас, это горячий рот и тугая киска на наших членах, пара рук, чтобы вести хозяйство, и плодородная матка, чтобы подарить нам наследника. Ни о чем из этого не нужно думать. Так что поменьше этого, пожалуйста. — Он указывает на другого охранника, который открывает дверь, и мгновение спустя я ахаю, когда вижу, как втаскивают Ану, ее больные ноги едва касаются пола.
— Видишь ли, — начинает Алексей, в то время как охранник поднимает ее запястья над головой, чтобы зафиксировать их, как это было у Саши. — Я не могу доверять тебе, царица. В конце концов, однажды ты пообещала мне вести себя прилично и добровольно подчиняться мне, если я сохраню жизни Виктора и других мужчин. Но ты нарушила это обещание. Теперь я собираюсь дать тебе еще один шанс сохранить то, что ты обещала. — Он подходит к Ане, которая смотрит на него испуганными глазами. У нее не завязаны глаза, и она плачет, когда он подходит ближе, пытаясь отодвинуться. Но, конечно, она не может. Веревка, удерживающая ее запястья, перекинута через крюк, и ее ноги едва касаются пола.
— Сейчас я собираюсь наказать эту девушку, — спокойно говорит Алексей, — чтобы донести до твоего сознания то, что я сказал. Мне нужно, чтобы ты поняла, Катерина, что твой муж не придет за тобой. Никто из них не придет. Они не придут, чтобы спасти кого-либо из вас. Твоя единственная надежда на выживание и твоя единственная надежда для твоих друзей и для этих двух драгоценных детей, это смириться с ситуацией, в которой вы оказались, смириться со мной. Она, — он указывает на Ану, дрожащую от страха на крючке, — твоя ошибка. Ты напала на меня, и теперь эти бедные девочки расплачиваются за это. — Он качает головой, как будто глубоко разочарован. — Твое упрямство — причина, по которой им больно.
Я хотела быть сильной. Я хотела быть смелой. Больше всего на свете я хотела защитить их. И когда Алексей начинает методично срезать с Аны одежду, не обращая внимания на ее рыдания и мольбы, я чувствую, как силы покидают меня до последней капли, оставляя ощущение пустоты и опустошенности, большей безнадежности, чем я когда-либо чувствовала в своей жизни. Раньше я думала, что достигла самого дна.
Но очевидно, что падать было еще дальше.
Я не утруждаю себя мольбами. Я знаю, что это не поможет. Чего хочет Алексей, так это чтобы я не умоляла и не плакала. Он хочет, чтобы я была молчаливой, уступчивой, послушной. Он хочет, чтобы я подчинилась, приняла его решения без возражений, и это одно из них. Если я буду умолять, если я буду спорить, если я буду сопротивляться, я сделаю только хуже.
Ана не смотрит мне в глаза. Она тоже не умоляет, как Саша, и ничего мне не говорит. Она висит там, опустив голову так, что ее подбородок почти касается груди, слезы капают на деревянный пол, когда она плачет, ожидая ударов.
Когда Алексей начинает, он не останавливается. Я хочу отвести взгляд, но заставляю себя смотреть на все это. Потому что он прав, это моя вина. Все это. Я позволила своим эмоциям взять верх надо мной, потеряла контроль, поддалась удовольствию дать отпор вместо того, чтобы сдержать свое слово и защитить тех, за кого я несу ответственность. И теперь я ответственна за нечто гораздо худшее.
Он опускает ремень, сильно и безжалостно, снова и снова, пока Ана не обмякает настолько, что я боюсь, что она потеряла сознание. Алексей не останавливается, не делает передышки, просто избивает ее, пока ее кожа не становится рубцово-красной, заметно покрытой синяками и украшенной лопнувшими венами. Наконец, тяжело дыша, он отступает назад, любуясь своей работой.
— Я мог бы поступить с ней жестче, — говорит он довольным голосом. — На аукционе она все равно ничего не стоит. Не так, как другая. Красиво, не правда ли? Такой чудесный красный. — Он протягивает руку, чтобы прикоснуться к ней, и Ана шарахается от него, как лошадь, укушенная мухой, крик срывается с ее губ.
— Я покончил с ней, — говорит он, бросая взгляд на охранника. — Уберите ее отсюда.
Я почти задыхаюсь от облегчения, охранник тянет ее вниз, практически вытаскивая из комнаты, когда она падает на него. Алексей даже не смотрит им вслед, вместо этого шагает к кровати и отбрасывает ремень в сторону, кожа скользит по полу.
— Через две ночи, — говорит он небрежно, — я буду устраивать вечеринку для потенциальных покупателей. Они придут сюда, чтобы посмотреть, что я могу предложить. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Он протягивает руку, хватая меня за подбородок так, что я вынуждена посмотреть на него. — Скажи мне, что ты понимаешь, Катерина, или следующей я притащу сюда жену Романо. И после этого…
Только не София. Мысль о ней на этом крючке, о ремне, безжалостно давящем на нее, угрожающем ее нерожденному ребенку, это слишком. И Аника или Елена… это немыслимо.
Я сделаю все, чтобы предотвратить это. И Алексей это знает.
— Я понимаю, — шепчу я.
— Если ты начнешь действовать, или бросишь мне вызов, или попытаешься сбежать или дать отпор, последствия будут по твоей вине. — Он строго смотрит на меня сверху вниз. — И помни, это будешь не ты, кто их понесет.
— Я знаю. — Я с трудом сглатываю, кивая. — Я понимаю, я обещаю. Я не буду… я буду вести себя прилично.
— Хорошо. — Алексей сияет, как будто мы что-то уладили между собой. Затем он тянется к пуговице своих брюк, и я вижу, что он твердый, как скала, и выпирает из ширинки. Меня тошнит от этого, потому что я знаю, что он возбудился от побоев, от порки Аны и Саши.
Я, конечно, видела, как Виктор заводился от моих наказаний. Но это не то же самое. Виктор знает, что в глубине души я хочу этого, что я получаю невообразимое удовольствие от прохождения этой грани боли и экстаза, от того, что принимаю его наказание и подчиняюсь ему. То, что он делает со мной, это игра туда-сюда, частью которой я являюсь, которая заканчивается удовольствием. Даже когда этого не происходило, даже в наши худшие моменты, он все равно всегда вытягивал что-то из меня, какую-то глубокую и развратную потребность, которую может удовлетворить только он, и он это знал.
Это было совсем не то. Не было ни удовольствия, ни симбиоза, ни игры. Это была просто пытка, просто боль, и это то, от чего Алексей получает удовольствие. Он садист в чистом виде, и это совсем не похоже на то, что я испывала с Виктором.
— Открой рот, царица, — говорит он, протягивая руку за пазуху брюк. — Я такой твердый, что могу лопнуть, и мне нужно место, куда я могу слить свою сперму.
Мой желудок переворачивается, но я не спорю. Теперь я знаю лучше. Поэтому я поворачиваю голову и открываю рот.
Когда он погружается, со стоном хватая меня за затылок и начиная трахать мое лицо, я чувствую, как последняя надежда, которая у меня была, улетучивается. Два дня до вечеринки. Я не знаю, будет ли он посредничать в сделках этой ночью, но если нет, то это ненадолго…
Я солгала.
Никто не придет, чтобы спасти нас.
И все наши жизни, какими мы их знали, закончились.
18
ВИКТОР
Катерина склоняется надо мной, ее губы касаются моей груди. Она обнажена, полностью обнажена, и ее соски тоже касаются моей кожи, твердые и заостренные, свидетельство ее желания. Но это не то, что меня больше всего интересует. Мой член, тяжелый и набухший, пульсирует между нами, кончик касается мягкой кожи ее живота и оставляет там след моего возбуждения. Я хочу схватить ее, погладить, наклониться так, чтобы я мог скользнуть в нее, в этот влажный жар, которого я жажду, как самого воздуха. Но это тоже не то, что я ищу. Вместо этого моя рука находит путь между ее раздвинутых бедер, вверх по мягкой внутренней поверхности, ощущая исходящий от нее жар еще до того, как я к ней прикоснусь. Горячая, для меня. Влажная, для меня. Гладкая и податливая, скользкая и манящая.
Мои пальцы скользят между ее складочек, сопровождая ее возбуждение, я погружаюсь в нее, когда нахожу ее клитор, обводя его так, что она задыхается от прикосновения к моей коже ее попка выгибается вверх, она прижимается к моей руке, стремясь к большему количеству этого восхитительного трения, и ее губы спускаются вниз.
Мой член пульсирует в предвкушении, зная, что ее мягкие губы в любой момент обхватят мой кончик, ее язык обводит чувствительное местечко внизу, скользит вниз, принимая меня в тесные рамки ее горла. Никто не возбуждает так, как Катерина. Она может сосать член лучше, чем любая женщина, которую я когда-либо знал, и это лишь одна из многих причин, почему я рад, что женился на ней.
Я мог бы перечислить гораздо больше, и я сделаю это позже, когда она будет лежать, затаив дыхание и насытившись, в моих объятиях. Но сейчас я довольствуюсь тем, что стону от удовольствия, другой рукой сжимая в кулак ее волосы, пока она скользит еще на дюйм вниз, направляя свой рот к моей пульсирующей длине. Она не торопится, но теперь пришло время напомнить ей, кто главный, что я решаю, когда мне отсосут.
Ее глаза закатываются, чтобы встретиться с моими, разгоряченные и остекленевшие от похоти. Ее рот открывается, этот мягкий розовый язычок вырывается, чтобы пробежаться по всей длине моего члена, дразня выступающую, пульсирующую вену на верхушке. Моя голова откидывается назад, я снова стону, усиливая хватку на ее волосах, когда ее рот движется вверх, и ее губы раздвигаются, чтобы плотно обхватить головку моего члена, втягивая меня в свой рот влажным, горячим трением, которое угрожает слишком быстро отправить меня за грань.
Иногда ночами это все, чего я хочу, просто излиться ей в рот и в горло, ощутить, как горячая струя моей спермы струится по ее языку, слышать ее стоны, когда она пьет меня, слизывая все до последней капли. Но сегодня вечером это всего лишь прелюдия. Я хочу киску своей жены, и она знает, что я получаю то, что хочу.
И она рада это предоставить.
Она не пытается заставить меня кончить, поэтому Катерина лижет меня почти лениво, длинными медленными движениями, посасывая мою головку и ствол своими полными губами, пока мой член не становится таким набухшим и твердым, что я не уверен, что для меня возможно возбудиться еще больше, мой толстый ствол растягивает ее губы, пока она изо всех сил пытается принять его целиком.
— Еще разок в твое горло, да, ах, черт! — Я громко ругаюсь, когда мышцы ее горла сжимаются вокруг меня, мой член душит ее, когда она скользит вниз к основанию, поглощая меня всего. Когда она подходит, ее глаза слезятся, губы опухли и блестят от слюны, а мой член блестит, жаждущий оказаться внутри нее.
Моя рука расслабляется в ее волосах, и Катерина отстраняется, вскидывая голову и рассыпая все эти каскадные темные локоны по плечам. Она одаривает меня озорной усмешкой, оседлав меня, ее рука крепко обхватывает мой пульсирующий ствол, когда она направляет его между своих ног, ее большой палец поглаживает вену на моем члене, а ее бедра опускаются на меня, ее складки раздвигаются и обвиваются вокруг моей головки, когда я проникаю в нее с ощущением, которое превосходит любое другое удовольствие, которое я когда-либо испытывал. С ней всегда так.
Она трахает меня медленно, дразняще, растягивая каждое мгновение, заставляя меня жаждать большего, даже когда я внутри нее. Когда я, наконец, снова беру инициативу в свои руки, хватаю ее за бедра и жестко и быстро вхожу в нее, усмешка на ее лице говорит мне, что она ждала этого. Ждала, когда я возьму ее, чтобы показать ей, что даже когда она на мне, я главный.
Я тот, кто владеет ею, предъявляет на нее права. Моя, навсегда.
Моя любимая невеста. Моя жена.
Я сдерживаюсь, пока она не прижимается ко мне быстрыми, беспомощными движениями, которые говорят мне, что она близко, мышцы внутренней поверхности ее бедер дрожат, когда она подталкивает себя к оргазму. Мои собственные мышцы напряжены от силы сдерживания моей спермы, мое тело напряжено и готово к этому. В тот момент, когда я чувствую, как она сжимается вокруг меня, ее ногти впиваются в мою грудь, я откидываю голову назад с ревом удовольствия, жестко входя в нее, засаживая свой член как можно глубже в нее, когда начинаю кончать.
Я изливаюсь в нее, ее киска сжимает меня, доит меня, пока я пульсирую и извергаюсь внутри нее, удовольствие почти невыносимое. Ничто никогда не было так хорошо, как Катерина, ни одна женщина не могла сравниться с ней. Ничто никогда не сможет восполнить потерю ее, если этот день когда-нибудь наступит.
Она моя навязчивая идея. Мой наркотик. Единственная женщина, которая могла бы справится со мной, и идти со мной рука об руку.
Моя. Моя. Моя.
Я хватаю ее за бедра, перекатываю на спину, оставаясь погруженным в нее, удерживая там свою сперму, позволяя ей укорениться. Мои руки скользят по ее телу, лаская ее, когда она тихо вздыхает от удовольствия, и я нежно целую ее в губы, зная, что сегодня ночью она заснет в моих объятиях. Какие бы проблемы когда-то между нами ни были, сейчас они ушли, отдалились так далеко, что я даже не могу полностью вспомнить, в чем они заключались или как мы их преодолели. Между нами была какая-то пропасть, но сейчас… сейчас я даже не могу вспомнить, почему или как вообще существовала хоть одна ночь, когда я не прижимал свою жену к груди, лелея ее. Обожая ее. Любя ее.
Катерина поднимает подбородок, выгибаясь, чтобы поцеловать меня. Я иду ей навстречу, снова яростно целую ее, чувствуя ее теплые, полные, мягкие губы под моими. Я отдергиваюсь назад, чувствуя, как ее кожа становится восковой, тело обмякает, и когда я выскальзываю из нее, откидываясь на кровать, мои руки остаются в чем-то теплом и липком.
Кровь. Кровь на кровати, на моих руках, повсюду. Я поднимаю руки, наблюдая, как капли стекают по моим ладоням, и когда я наконец выглядываю из-за них, я чувствую, как моя собственная кровь стынет в жилах.
Это не моя Катерина на кровати, обнаженная и прекрасная. Это моя первая жена Катя, ее лицо искажено скорбью даже после смерти, ее вскрытые запястья истекают кровью.
***
Сон заставляет меня проснуться, оставляя меня в холодном поту, когда я лежу там, а свет рассвета сереет прямо за моим окном. Я подношу руки к лицу, наполовину ожидая увидеть на них полосы крови, но они чистые и обнаженные. Это был сон, говорю я себе, и пытаюсь вспомнить первую его часть: Катерина на мне, ее губы жадно обхватывают мой член, Катерина оседлала меня, доводя до кульминации. Но как я ни стараюсь, отвратительный финальный акт продолжает возвращаться в мои мысли, вытесняя все остальное. И если я буду честен, даже воспоминание о первой, лучшей части сна мало помогает мне чувствовать себя лучше.
Катерины здесь нет. Она исчезла, захваченная Алексеем, вместе с Софией, Анной, Сашей и моими дочерями. Она сейчас в какой-нибудь другой постели, если ей повезет. Я не могу не задаться вопросом, думает ли она вообще обо мне, проник ли я в ее сны, скучает ли какая-то ее часть по мне с глубокой и невыносимой болью, которую я испытываю каждую секунду с тех пор, как Алексей утащил ее.
Нет способа узнать.
Правда в том, что я, возможно, никогда не узнаю.
Хакер Лиама копнул достаточно глубоко, чтобы обнаружить следы местонахождения Алексея. Нам удалось точно определить район, где он может быть. Это само по себе дало нам ключ к разгадке, когда-то у меня был дом в этом регионе, горное шале, которое я подарил особо прибыльному клиенту. Если Алексей переманил у меня этого клиента, возможно, он пользуется домом. И если это так, если он там, у нас есть преимущество, на которое я не смел надеяться.
Когда-то этот дом был моим. Я знаю его довольно хорошо, хотя и не проводил там много времени, пока он был моим. Из всех мест, где мог бы находиться Алексей, именно это дает нам наибольший шанс обойти его охрану и проникнуть внутрь.
Благодаря моим оставшимся связям в Москве нам удалось выяснить, что несколько известных людей, которые покупали у меня в прошлом, планировали посетить “ретрит”, который, как я знаю, является кодом для вечеринки, где будут заключаться сделки по продаже незаконных товаров, требующих осторожности. Это могут быть наркотики, это может быть крупная дичь или живые тела для охотничьих вечеринок, которые некоторые представители московской элиты устраивают в своих поместьях, это может быть оружие или сделки по торговле оружием.
Это могут быть женщины.
Я держу пари на это, и что это не только другие женщины, но и те женщины, которых Алексей украл у нас. Катерина. София. Саша. Ана. Мои дети.
Сегодня вечером, когда опустятся сумерки, мы отправимся в поход в горы, к возможному убежищу Алексея. И как только мы прибудем, ничто, кроме ядерного взрыва, не сможет помешать мне найти дорогу внутрь.
И что тогда?
На этот вопрос еще предстоит ответить. Когда я спасу Катерину и девочек и она вернется ко мне домой…я отказываюсь излагать это в терминах "если", что произойдет тогда? Я могу сказать ей, что люблю ее, но понятия не имею, будут ли эти чувства взаимными, по крайней мере, не в устной форме. Я готов поспорить на многое, что Катерина любит меня в ответ, но моя жена, упрямая и своенравная женщина. Если она не чувствует, что наш брак может существовать на равных основаниях, она не скажет ничего, что так много значит. И для того, чтобы она чувствовала себя в безопасности в этом…
Я должен измениться. Моя жизнь должна измениться.
Что-то изменилось во мне, когда я увидел, как Сашу тащат вниз по лестнице, оскорбляют и бьют снова, потому что она пыталась спасти Елену. Я понял, что Катерина пыталась сказать мне все это время, что независимо от того, насколько сильно я мог верить, что даю этим женщинам лучшую жизнь, в конце концов, я только открыл для них больше возможностей быть обиженными, униженными и порабощенными. Я ничего им не дал, и я отнял у них все шансы жить своей собственной жизнью, созданной их собственным выбором.
Я не знаю, почему мне потребовалось так много времени, чтобы увидеть это, за исключением того, что почти сорок лет это все, что я знал. Мой дед построил этот бизнес, передал его моему отцу, который сделал то же самое со мной. У меня никогда не было причин думать иначе о мире, в котором я вырос. В конце концов, это ничем не отличается от любого другого из нас. Ни у одного из нас: ни у Луки, ни у Левина, ни у Макса, ни у Лиама, нет чистых рук. Мы все совершали аморальные поступки, выходили за рамки кода, который, как мы утверждаем, нам дорог, разбогатели на зависимостях, пороках и боли других. Я имел в виду это, когда однажды сказал Луке, что его бизнес ничем не лучше моего просто потому, что это более сложный способ накопления богатства. Но теперь я вижу, что это тоже было не совсем правдой.
Росси, а затем Лука годами занимались торговлей наркотиками. В какой-то момент, конечно, зависимость овладевает теми, у кого есть доступ к их поставкам, и больше нет выбора в том, будут ли они продолжать покупать у тех, кто продает эти наркотики. Но, по крайней мере, вначале, это их собственный выбор. Их собственный выбор, получить кайф, забыться в химически вызванном экстазе, отгородиться от любой части мира, которая стала для них невыносимой или даже просто скучной.
Единственный выбор, который когда-либо существовал в моем бизнесе, это мой собственный.
Я сделаю что-нибудь по-другому. Что именно, я точно не знаю. Отойти от секс-индустрии будет означать положиться на мои связи за ее пределами, положиться на таких мужчин, как Лука, которые укажут мне путь к новому старту, новым горизонтам. Но это также может означать другой вид нового старта, не менее пугающий, но потенциально не менее полезный. Брак на равных условиях с моей женой, партнерство, основанное на любви, доверии и взаимном желании. Брак, в котором игры, в которые мы играем друг с другом, происходят только в пределах нашей спальни…
Я не знаю, как это точно описать. Я не знаю, как это выглядит и как быть таким мужем, но ради Катерины я хочу попробовать.
Снаружи начинает всходить солнце. Через двенадцать часов мы отправимся в горы, и что будет после этого, еще предстоит увидеть, но я тихо шепчу обещание, которое, я надеюсь, будет последним, которое мне когда-либо придется задуматься, смогу ли я сдержать.
Я иду за тобой, Катерина. Я собираюсь спасти тебя и наших детей.
Я собираюсь отвезти вас домой.
19
КАТЕРИНА
Вечеринка не такая, как я ожидала.
Я чувствую оцепенение от горя, когда люди Алексея ведут нас вниз, в другую часть дома, которая, кажется, создана для больших собраний. Тут хорошо освещено, с потолка свисают огромные кованые люстры с лампочками Эдисона, а в каменном камине в одном конце комнаты горит ревущий огонь. В нескольких футах перед камином есть серия круглых ступеней, и именно туда ведут нас люди Алексея, подталкивая нас вперед, чтобы мы не колебались и не пытались убежать.
К моему ужасу, в центре я мельком вижу Ану.
Последние несколько часов были похожи на лихорадочный сон. Алексей приказал принести нам одежду и сказал, чтобы мы все помылись, пока не станем безупречно чистыми. Как только мы все были вымыты и одеты, охранник повел нас вниз по лестнице в комнату, где нас ждала высокая, элегантно симпатичная блондинка, которую никто из нас никогда раньше не видел, с непроницаемым лицом, когда она по очереди подвела каждую из нас к стулу и начала делать нам макияж и прически, включая Анику и Елену.
Это заставило меня содрогнуться от гнева, увидев, как она красит девочек, как будто они участвуют в каком-нибудь конкурсе красоты на Юге. По крайней мере, для Елены это было отвлекающим маневром, который впервые за несколько дней заставил ее хихикать и радоваться, она с любопытством прикасалась к своему лицу, пока женщина умело и быстро завивала ее длинные, шелковистые светлые волосы. Аника смотрела на это с тем же подозрительным раздражением, что и на большинство других вещей, но сидела очень тихо, интуитивно понимая, что сейчас не время плакать или сопротивляться.
Если бы я только тоже это поняла.
Саша и Анна почти не разговаривали со мной после эпизода с Алексеем. Я извинилась перед ними обоими, и они обе, конечно, сказали, что это не моя вина. Что любой потерял бы контроль, услышав, о чем говорит Алексей, и увидев, как он пытается вот так прикоснуться к Анике. Что мы все доведены до предела. Он садист, тихо сказала Саша. Он нашел твое слабое место и воспользовался им, но это не твоя вина. Это могла быть любая из нас.
Это не твоя вина, повторила мне Ана, как и в прошлом. Но почему-то на этот раз это имело меньший вес. Факт оставался фактом, что это был не кто-то из нас. Это была я, и чувство вины так же душит, как и то, что Алексей силой берет меня в рот. Каждый раз, когда я вижу, как Саша или Ана хромают или не могут спокойно спать, после побоев, которые он им устроил, я чувствую свежую волну холодной, тошнотворной ответственности, которая давит на меня, пока я не чувствую, что могу рассыпаться под ней.
Я не знаю, что произойдет сегодня вечером. Я не знаю, будут ли заключены сделки, наши потенциальные новые покупатели придут за нами позже или нас передадут после окончания торжеств. Я не знаю, сколько времени прошло с настоящего момента до того момента, когда я буду разлучена со своими друзьями, моими детьми и возможностью когда-либо быть спасенной моим мужем навсегда. Но я чувствую, как это приближается, несется к нам с тошнотворной скоростью, и я беспомощна остановить это. Сейчас я ничего не могу сделать, кроме как молчать и не дать Алексею использовать меня как предлог, чтобы еще больше кому-то навредить.
Аны не было с нами, когда мы по очереди принимали душ и мылись дочиста или когда нас тащили вниз, чтобы прихорашиваться, завиваться и краситься. Я не знала, куда ее увели, и вездесущая яма беспокойства в моем животе разверзлась широко и всеохватывающе, не давая мне думать ни о чем другом.
Алексей четко выбрал, во что каждая из нас будет одета. Софии, Саше и мне каждой выдали короткое шелковое платье-комбинацию, под которым ничего не было, которое едва доставало до верхней части бедер, с драпированным вырезом, спускавшимся на несколько дюймов ниже груди. У меня был темно-клюквенный цвет, который красиво оттенял мою темно-оливковую кожу, темные волосы и глаза, у Софии драгоценно-голубой, подчеркивавший бледность, унаследованную ею от русской матери, и темные волосы, доставшиеся ей от отца-итальянца, а у Саши темно-изумрудно-зеленая, из-за которой ее клубнично-русые волосы казались еще рыжее, чем когда-либо, и оттеняли глаза цвета морской волны, подчеркивая зеленый цвет больше, чем синий. Женщина, которая наносила последние штрихи, сделала наши волосы распущенными в тяжелые каскадные локоны и нанесла легкий макияж, добавив накладные ресницы и искусный контур и подводку глаз, чтобы каждая из нас была больше похожа на модель с подиума, чем на обычную женщину. В чем, конечно, и был смысл. Мы должны были выглядеть так, как будто стоили астрономическую сумму денег. И поскольку у нас с Софией обеих были непоправимые недостатки, мои шрамы и ее беременность, выглядеть необычайно красиво было еще важнее.
Все мы вздрогнули, когда дверь открылась, и вошел Алексей, остановившись посреди комнаты и приказав нам повернуться, чтобы он мог увидеть дело рук женщины. Он выглядел достаточно довольным, когда увидел Софию, Сашу и меня, но в ту минуту, когда его взгляд остановился на Анике и Елене, выражение его лица стало мрачным и раздраженным.
— Какого черта на них так много косметики? — Требовательно спросил он, свирепо глядя на женщину. — Мои покупатели хотят, чтобы они выглядели как дети, а не как миниатюрные шлюхи. Убери это дерьмо с их лиц.
Что-то темное и ужасное поднялось во мне при слове "покупатели", подпитываемое внезапным испуганным взглядом, которым Аника бросила на меня, понимание начало проявляться на ее слишком молодом лице. Она слегка побледнела и напряглась, когда женщина потянулась к ней, чтобы дрожащими руками начать стирать косметику с ее лица, заикаясь и принося извинения Алексею. Но она не сопротивлялась, как будто поняла, что он представляет опасность. И я сдерживала себя, загоняя это чувство глубже, пока мое горло не сжалось от эмоций, а желудок не скрутило, и пока я не стала уверена, что меня вот-вот не стошнит.
Елена начала плакать, когда женщина начала снимать макияж.
— Нет! — Закричала она, в отчаянии топнув ногой. — Нет!
Алексей бросил на меня предупреждающий взгляд, и я немедленно покинула свое место в очереди, потянувшись к Елене.
— Шшш, — сказала я ей, забирая салфетку для макияжа из рук женщины, и сама начиная наносить ее на лицо Елены. — Все в порядке. Это просто был неподходящий образ для тебя сегодня вечером, хорошо? Когда мы будем дома, ты сможешь играть с моим макияжем сколько захочешь.
— Я выглядела как принцесса, — пробормотала Елена, пытаясь отстраниться, когда я вытерла слезы с ее глаз.
— Позже ты снова сможешь стать принцессой, — пообещала я ей, пытаясь убрать нотки отчаяния из своего голоса. — Хорошо? Ты все еще одета как принцесса. — Алексей нарядил их в розовые платья с оборками, которые очень шли Елене, а Анике.
— Хорошо, — пробормотала она, вытирая глаза. — Я думала, что папа приедет.
— Он придет, — прошептала я, ненавидя себя за ложь. — Он просто немного опаздывает.
Когда я подняла глаза, я увидела, как глаза Аники встретились с моими, и я знала, что она поняла гораздо больше, чем следовало.
Например, Виктор почти наверняка не собирается приходить.
Это заставило мое сердце упасть до кончиков пальцев. Елена снова начала тихо плакать, и я в отчаянии посмотрела на Алексея, вытирая ей лицо.
— Я пытаюсь, — сказала я ему, страх пробежал по моему позвоночнику, но он просто пожал плечами, хладнокровно встретив мой пристальный взгляд.
— Может быть, это и к лучшему, — сказал он, небрежно пожав одним плечом. — Некоторым покупателям нравится, когда они плачут.
Мне потребовалось все, чтобы не попытаться убить его на месте. Я никогда так сильно не хотела совершать насилие, пока ненависть, казалось, не проникла в мои кости, в мою кровь, и я бы с радостью умерла, если бы это означало, что он сделает то же самое.
Проблема, конечно, в том, что это не я буду страдать, если снова потеряю контроль. Алексей очень ясно дал это понять.
— Отведите девочек на вечеринку сейчас, — сказал он двум охранникам, которые немедленно вышли вперед. — Остальные скоро будут.
Один из других охранников поднял меня на ноги, подальше от Елены, и я заставила себя обмякнуть, встать и, пошатываясь, отступить на своих высоких каблуках, когда девочек уводили. Мне казалось, что мое сердце вырывают из груди, но я заставила себя не говорить, не плакать, не кричать.
Я чувствовала, что умираю.
Когда нас ведут в этот огромный зал, я бросаю взгляд на круглые сцены, и мое сердце замирает в груди, когда я вижу Ану на центральной сцене, ее глаза остекленели, как будто ее накачали наркотиками. Она была одета в костюм балерины, дополненный трико телесного цвета с вырезом почти до пупка и белой пачкой с оборками на бедрах. Но она неподвижна, ее руки привязаны над головой к канату, подвешенному к потолку, а ее поврежденные ступни засунуты в пуанты, одна нога согнута в лодыжке и привязана лентой к другой вокруг талии, так что она больше всего похожа на одну из маленьких пластиковых балерин, которые есть в музыкальных шкатулках у каждой маленькой девочки в детстве.
Сцена вращается, так что в какой-то момент она оказывается лицом к нам, когда нас ведут вперед. Но ее глаза расфокусированы, и кажется, что она нас не видит, как будто она полностью отключена от происходящего. Возможно, для нее так лучше.
Охранники поднимают каждую из нас на нашу собственную вращающуюся сцену, хватают за запястья и приковывают их перед нами тонкими, похожими на браслеты цепочками, которые почти похожи на украшения. Тем не менее, они все еще слишком сильны, чтобы сломаться, я тайком пыталась испытать их, когда Софию и Сашу выводили на их собственные сцены, и в этом нет ни малейшей уступки. Между нашими запястьями осталось не так уж много места.
Ничего не остается, как стоять там и смотреть.
Если убрать закованных в цепи женщин на сцене и Ану, согнутую в карикатуру на балерину из музыкальной шкатулки, как некое гротескное украшение, это будет выглядеть как обычная вечеринка для возмутительно богатых мужчин. По крайней мере, когда зал начинает заполняться, это в основном мужчины разного возраста и этнической принадлежности, все они одеты в сшитые на заказ костюмы. Есть несколько женщин в вечерних платьях, в основном под руку с мужчинами, которые привели компанию. Тем не менее, парочка из них, похоже, предоставлены сами себе, разглядывая нас с тем же оценивающим выражением, что и мужчины, но менее развратным.
На данный момент быть купленной женщиной кажется возможным спасением, о котором я не подумала. У меня нет интереса к женщинам в сексуальном плане, но у меня также не было бы никакого интереса к тому типу мужчин, которые купили бы женщину. И хотя я прекрасно понимаю, что женщины способны на такую же жестокость, перспектива почему-то кажется менее пугающей.
У меня все еще есть слабая надежда, что Виктор придет за нами, но она быстро тает с каждой минутой. Когда мы одевались, София заговорила, сказав, что она уверена, что мужчины придут:
— Они что-то планируют, я знаю это, — сказала она вслух, глядя на нас с Сашей. — Они будут здесь. Я знаю, что Лука придет за мной.
Я кивнула, но что-то в моем лице, должно быть, выдало мою неуверенность.
— Ты, должно быть, думаешь, что Виктор не придет за тобой, — сказала София, и нотка отчаяния окрасила ее тон. — Он любит тебя. Он бы не бросил тебя вот так.
— Я не думаю, что он бросил бы меня или кого-либо из нас, — тихо сказала я. — Но если он не сможет найти нас вовремя…
— Он сделает это, — прошептала София, прижимая руку к шелку, покрывающему ее небольшой животик. — Они все сделают это.
Но когда я мельком вижу ее лицо на повороте сцены, я вижу, что она тоже теряет надежду. Мы все в беде.
Я замечаю Анику и Елену в толпе, их водят парадом, за ними наблюдают два охранника. Они обе выглядят бледными и встревоженными, время от времени оглядываясь по сторонам, как будто ищут кого-то знакомого. Елена наконец замечает меня на сцене и пытается сбежать, бросаясь в мою сторону, но только для того, чтобы быть схваченной раздраженным охранником, который не слишком ласков с ней. Она дает ему пощечину, пытаясь вырваться из его объятий, и я вижу, как симпатичная, элегантная брюнетка направляется в их сторону, воркуя с Еленой, как будто находит ее борьбу привлекательной.
Я чувствую, что дрожу от беспомощного гнева. Мне требуется вся моя сила, чтобы не спрыгнуть со сцены и не подойти к ней. Но я не могу перестать слышать голос Алексея в своей голове, говорящий мне, что следующей будет наказана София, а затем Аника и Елена после этого. Было бы здорово броситься к ним, чтобы на мгновение спасти их от страха, который, я знаю, они испытывают, паники и замешательства, но в конце концов было бы только хуже. Я не уверена, насколько хуже это может быть. Но у меня такое чувство, что мы скоро узнаем.
Очевидно, что Алексей наслаждается своим новым положением, прихорашиваясь, как павлин, в своем элегантно сидящем темно-синем костюме, когда он ходит по комнате. Я не спускаю с него глаз, наблюдая, как он переходит от одного важного гостя к другому; я не могу расслышать ничего из того, что он говорит. Я вижу только высокомерное выражение его лица, самодовольную улыбку, которая говорит мне, что, по его мнению, вечер пока удался.
Что не сулит нам ничего хорошего.
Должно быть, в какой-то момент он дал гостям разрешение начать приближаться к нам, потому что несколько мужчин начинают пробираться к сценам. Один мужчина заходит так далеко, что тянется к моей груди, сжимая ее так сильно, что я вздрагиваю, и охранник, стоящий у моей сцены, выходит вперед, его лицо жесткое и бесстрастное.
— Вам не разрешается портить товар, — говорит охранник твердым, почти скучающим тоном. — Вы можете трогать и исследовать их, но с осторожностью. Все это очень ценно.
Мужчина, лапающий мою грудь, который старше меня лет на сорок, если не больше, выглядит разочарованным. Но он убирает руку, предпочитая вместо этого скользнуть ладонью по моему бедру и задрать юбку ровно настолько, чтобы мельком увидеть меня под ней. Я выбрита наголо, согласно инструкциям Алексея, и я чувствую, как мое лицо горит от стыда. Только, не этот, думаю я как молитву, как будто я могу выторговать себе выход из этого положения.
Все больше гостей начинают выходить вперед, несколько мужчин собираются вокруг сцены Саши, чтобы посмотреть на нее, как на животное в зоопарке в неволе, проводят руками по ее заднице, груди и бедрам, один даже заходит так далеко, что просит ее открыть рот, чтобы он мог проверить ее зубы, как будто она призовая лошадь. Алексей присоединяется к ним мгновение спустя, ясно видя, что больше всего их интересует Саша, и я вздрагиваю, когда он задирает ее юбку, хлопая по внутренней стороне бедра, чтобы заставить ее раздвинуть ноги, чтобы мужчинам было лучше видно.
— Она не девственница, — слышу я, как он говорит, как будто описывает какой-то глубокий недостаток. — Но, насколько я понимаю, ее трахали всего один раз. Все еще тугая киска. — Алексей смотрит на нее, его рука сжимается на ее бедре. — Это верно, не так ли? Только один раз?
Я могу сказать, что Саша дрожит, ее голос запинается, когда она пытается заговорить, и Алексей сильно шлепает ее по внешней стороне ноги, где, я знаю, у нее все еще болит после того, как он ее ударил.
— Ответь мне! Не заставляй моих гостей ждать.
— Д-да, — выдавливает она. — Только один раз.
— Видите? — Алексей сияет. — Она никогда не сосала член, ее никогда не трахали в задницу. Много новой территории для освоения. — Он замечает другую пару, рассматривающую Софию, мужчину, которому на вид под сорок, и его красивую, гораздо более молодую жену, и он наклоняет голову к гостям, все еще смотрящим на Сашу. — Пожалуйста, не торопись. Я сейчас вернусь.
Вокруг меня тоже собирается небольшая толпа, но я изо всех сил стараюсь не обращать на них внимания, желая следить за происходящим. До сих пор никто не подходил к Ане, проходя мимо нее, как мимо статуи, и мне интересно, сказал ли им Алексей, что она запрещена к посещению, не продается. Однако несколько мужчин смотрят на нее с едва скрываемым интересом, и мой желудок сжимается от беспокойства. Алексей, возможно, предполагал, что не сможет продать ее, но если он подумает, что сможет извлечь выгоду, я сомневаюсь, что он не передумает.
У пары, которая смотрит на Софию, похоже, два совершенно разных интереса. Мужчина явно раздевает ее глазами, но женщина сосредоточена на небольшой выпуклости ее живота, заходя так далеко, что протягивает руку и прикасается к нему. София заметно отшатывается, и Алексей сильно шлепает ее по заднице.
— Успокойся и позволь им посмотреть на тебя. — Он приятно улыбается паре. — Я знаю, что цена немного высока на эту, но вы покупаете не только ее. Как я уже упоминал, она беременна.
Какого хрена? Алексей произнес это так, как будто это был ущерб, когда оценивал нас, но теперь он разыгрывает это, повышая цену Софии. Это не имеет смысла, пока не имеет, и моя кожа не начинает покрываться мурашками.
— Именно поэтому мы заинтересованы, — говорит женщина со своим мягким, культурным средиземноморским акцентом. — Мой муж хочет ее для удовольствия, но я хочу ребенка. Видите ли, я не смогла забеременеть. Моя проблема, не его. Мы бы растили ребенка как своего собственного, и, если повезет, она могла бы даже дать нам больше.
София не может скрыть выражение крайнего ужаса на своем лице. Я чувствую, что меня сейчас стошнит, и я ловлю ее взгляд, когда она поворачивает голову, чтобы с несчастным видом посмотреть на меня, вся притворная надежда исчезла. Как будто все, чем она поддерживала себя, полностью покинуло ее, и она быстро моргает, пытаясь сдержать слезы, чтобы не рассердить Алексея.
Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя, гребаное чудовище. Эти слова снова и снова звучат в моей голове, моя кровь кипит, когда я наблюдаю, как Алексей торгуется с парой, которая, похоже, готова совершить покупку в этот самый момент.
— По меньшей мере полтора миллиона, — говорит он им, указывая на Софию. — Она очень красива, дочь элитной итало-американской мафиозной семьи. У нее есть все светские манеры. И, как вы можете видеть, она плодовита.
— Извините за вмешательство. — Из-за спины Алексея раздается ровный мужской голос с сильным акцентом, говорящий по-французски, и он застывает в удивлении, поворачиваясь. На его лице появляется вспышка раздражения, но, кажется, она исчезает в тот момент, когда он видит, кто там стоит, и он выпрямляется, наклоняя голову.
— Monsieur! Я не думал, что вы придете. Я рад, что вы приняли мое приглашение, — говорит Алексей, отступая в сторону и давая паре возможность продолжить разглядывать Софию. Это дает мне четкое представление о человеке, который прервал его, и я пораженно моргаю.
Я ожидала увидеть еще одного миллиардера-садовника, какого-нибудь обычного человека, в котором нет ничего особенно интересного. Большинство мужчин в этой комнате выглядят так, как будто их создали из выпадающего списка, выберите этническую принадлежность и возраст, наденьте сшитый на заказ черный костюм. Смойте и повторите.
Но француз совсем не такой. На вид ему около тридцати пяти, несколько морщин прорезают его лоб, но в остальном его кожа гладкая, без намека на щетину, челюсть сильная и точеная, с длинным орлиным носом, который можно считать единственным недостатком в его поразительно красивой внешности, хотя в сочетании с остальным, что можно описать только как внешность, это придает его внешности характер. Его темные волосы искусно подстрижены и уложены, как у большинства присутствующих здесь мужчин, но он одет в элегантный костюм королевского синего цвета, который неизбежно выделяет его из толпы, с квадратным розовым платком в пейсли, атласными лацканами пиджака и без галстука.
Почти каждый мужчина в мире выглядел бы нелепо в подобном наряде, но он каким-то образом справляется с этим.
— Месье Егоров. — Француз улыбается, демонстрируя сверкающие белые зубы. — Извините, что прерываю, но не похоже, что пара, с которой вы разговаривали, была вполне готова совершить покупку. А я готов.
Мой желудок мгновенно скручивается в узел. Вот оно. Кто? Кого он хочет купить? Пожалуйста, боже, только не Аника или Елена. Я чувствую, что меня сейчас вырвет, комната опасно наклоняется, пока я жду, когда он заговорит снова.
Алексей мгновенно оживляется, глядя на собеседника с живым интересом.
— Конечно, — вежливо говорит он, отлично скрывая свое рвение. — Если вы готовы к покупке, вы, моя первая и первостепенная забота. Кто из девушек вас заинтересовал? Если это кто-то из детей, я могу привести их, чтобы вы могли рассмотреть повнимательнее…
Выражение крайнего отвращения, которое появляется на лице француза, приносит некоторое облегчение, даже если это не исправляет ситуацию полностью.
— Черт возьми, — стонет он, качая головой. — Боже мой, парень, меня не интересуют дети. Нет, я хочу купить ее. Он кивает в направлении Аны, и на мгновение я думаю, что он, должно быть, ошибся, что он, должно быть, хотел жестом указать на Сашу.
— Балерину, — уточняет он, и у меня сводит живот.
Алексей выглядит пораженным.
— Мне очень жаль, месье, но она не продается. Ее привезли как украшение, не более.
— Она твоя? — Ответ, похоже, только еще больше раззадоривает француза. — Я имею в виду твоя личная собственность.
— Э…э… нет. Не совсем. — Алексей выглядит взволнованным. — Она пришла с самой последней группой девушек. Но она слишком ущербна, чтобы продаваться, испорченный товар. Я не мог продать ее ни за какую цену, это повредило бы моей репутации, позволить такого рода товарам переходить из рук в руки в рамках моей компетенции.
— Что с ней не так? — Француз бросает взгляд в сторону Аны. — Насколько я вижу, она довольно красива. Русская, да?
— А…да. — Выражение разочарования появляется на лице Алексея, когда он пытается отвлечь собеседника. — У меня есть другие в гораздо лучшем состоянии…
Француз уже отворачивается, направляясь обратно к сцене, где Ана связана в позе танцовщицы.
— Как тебя зовут, красотка? — Спрашивает он с таким сильным акцентом, что поначалу его почти трудно понять.
— Она тебе не ответит, — говорит Алексей с едва скрываемым раздражением. Я вижу, как он оглядывается на Софию и пару, все еще стоящую там и разговаривающую вполголоса, и нетрудно понять, о чем он думает…о том, что он отказался от почти верной продажи ради того, что кажется тупиковым.
Что касается меня, я не знаю, радоваться ли тому, что продажа Софии отложена, или беспокоиться за Анну.
— Он не купит ее, как только Алексей объяснит, — думаю я про себя, отчаянно пытаясь в это поверить. Конечно, он этого не сделает.
— Почему нет?
— Ее накачали лекарствами, — объясняет Алексей. — Когда я говорю, что она повреждена, я имею в виду не только физическое состояние. У нее регулярные приступы паники, она набрасывается, если кто-то пытается к ней прикоснуться. Это все равно что пытаться сдержать дикую кошку. — Он смеется, и в этот момент мне ничего так не хочется, как придушить его.