По обочинам дорог, в парках и скверах темнела вскопанная земля. Машины не успевали подвозить саженцы. Журчала вода, заливая свежевыкопанные лунки.
Николай Коноплев, Сережа и Ашир высаживали абрикосовые деревья в садике будущей больницы. Ашир снял халат и, оставшись в красной рубашке, принялся рыть между лунками канавку для воды. Размеренными, ловкими движениями он подсекал упругие, как проволока, корневища старой травы, выворачивал жирную, с глянцевитым отливом землю и ровным валиком укладывал ее по бокам канавки.
Николай и Сережа не могли угнаться за ним. У него и лопата была другая, как у колхозного мираба, — длинная, совком, с припаянными усиками для упора ноги.
— Интересно, когда на этих деревьях урюк поспеет? — затеял Сережа разговор, чтобы хоть немного отдохнуть. Черенком лопаты он смерил гибкий прутик, едва доходивший ему до подбородка.
— Поспеет, тогда только уопевай убирать, — Коноплев растер на ладони комок земли. — На такой почве все что хочешь вырастет, была бы вода.
— Будет вода, — уверенно отозвался Ашир. — Об этом и секретарь горкома говорил. Напоит вода досыта нашу землю.
Присев возле посаженного деревца, Сережа осмотрел зеленые клейкие листочки и облизал губы, как будто только что проглотил спелый плод. Ашир увидел подходившего Чарыева и налег на лопату.
— Сколько посадили? — поинтересовался парторг.
— Двадцать пять! — ответил Коноплев.
— Отстаете от кузнецов. Дай-ка, Давлетов, мне лопату!
— Я не устал…
Сережина лопата стояла воткнутая в землю, её-то и взял Чарыев. Он засучил рукава, обнажив мускулистые волосатые руки, и принялся копать. Работал он с азартом, гимнастерка на его сильных плечах натянулась, казалось вот-вот лопнет ло швам.
На что Ашир привычен к лопате — и то с трудом поспевал за ним.
Когда вода залила все лунки, Чарыев положил лопату и, тяжело дыша, посмотрел на часы.
— Быстрее заканчивай здесь, — сказал он негромко Коноплеву, — а потом соберешь ребят покрепче и к двенадцати часам в горком партии. Получите особое задание.
— Что же это за задание? — спросил Николай и тут же устыдился своего любопытства. Будто утирая лицо, он прикрыл ладонью не только рот, но и тонкий с горбинкой нос.
— В горкоме скажут, — улыбнулся Чарыев.
Он написал что-то на вырванном из блокнота листке и протянул его Николаю. Тот спрятал записку.
Принимал посаженные деревья садовник, сухощавый старый туркмен в сапогах, с подоткнутыми за пояс полами халата. Перед тем как приступить к делу, старик достал из-за пазухи продолговатый, в виде бутылочки, глиняный сосудик, вынул из него деревянную пробку и, запрокинув назад голову, насыпал в рот изрядную порцию насу. Он уложил языком табачный порошок за щеку, засопел и передал каскаду Аширу. Из уважения к старику Ашир всыпал в рот полщепотки и сразу же изменился в лице, точно кипятку хлебнул. Из глаз у него полились слезы, он закашлялся и выплюнул крепкое зелье.
— Сагбол, яшули! — Ашир едва смог поблагодарить старика.
Глиняный сосуд он передал Сереже. Тот подержал его, поднес к носу, понюхал и передал Коноплеву. Не решился коснуться дьявольского порошка и Николай.
Он тоже повертел каскаду в руках и возвратил садовнику. Тот заулыбался, не размыкая губ.
Переходя от одного деревца к другому, старик нагибался, даже ковырял пальцами землю. Так он осмотрел все деревья, ощупал на них каждый отросток и, после того как помыл руки в арыке, произнес с доброй стариковской улыбкой:
— Сад будет якши, Ашхабад будет якши!
Чарыев не говорил, надо ли брать с собой лопаты, но Коноплев оказал, что они не понадобятся. Сережа и Ашир сдали их на хранение Садап и вместе со всеми, в строю, под командой комсорга, отправились в центр города.
Всю дорогу Ашир думал о том, какую работу поручат им в горкоме партии, справятся ли они с этой работой. А вдруг поручат что-нибудь такое, что они не сумеют сделать? Но Коноплев уверенно шагал сбоку своей небольшой колонны, и его уверенность понемногу передалась Аширу.
Здание горкома партии можно было узнать не столько по надписи на дверях, сколько по скоплению машин и людей возле дома. Горком в эти напряженные для Ашхабада дни был боевым штабом, руководившим всей сложной, многообразной жизнью столичного города, перенесшего тяжелое бедствие.
Коноплев остановил колонну в тени развесистого дерева и разрешил покурить. С собой он взял одного Ашира. Сережа и остальные ребята внимательно посмотрели им вслед, а они поднялись на ступеньки и зашли в прохладный коридор.
Горком занимал временное помещение, но все здесь было сделано прочно, удобно., полы устланы ковровыми дорожками, на окнах занавески. Пожалуй, давно Ангар не видел такой чистоты, заботливо поддерживаемой всеми, кто входил в это просторное, разделенное на много комнат помещение.
В приемной Коноплев показал записку парторга, и им разрешили пройти в кабинет секретаря.
Если в приемной почти никого не было, то в кабинете оказалось людно. Секретарь горкома — Ашир сразу узнал его, кажется и он узнал Ашира, потому что поздоровался не только с Коноплевым, но и с ним, — прочел записку Чарыева, взглянул на стенные часы и попросил комсомольцев посидеть на диване.
У секретаря только что закончилось совещание. Собравшиеся хотя и поднялись с мест, но не уходили.
Высокий человек с кипой газет подмышкой, одетый в ватник, молча стоял возле стола, то и дело вытирая пот с лица.
— Вы руководитель заводского агитколлектива и должны понимать, как рабочим сейчас нужно правдивое слово агитатора, — говорил ему секретарь, встав из-за стола. — Рабочим надо рассказать о помощи, оказываемой городу. Родина протянула нам свою заботливую руку, — согрела материнским теплом. Мы получаем все, что нужно для восстановления Ашхабада. Место агитатора среди рабочих, в их семьях. А вы мне доказываете, что у вас клуб разрушило, зала и трибуны нет для докладчика. Я это знаю. Поймите же, что сейчас трибуна агитатора, зал для его выступлений — рабочая площадка!
Беспрерывно звонили телефоны. Секретарь успевал и отвечать на звонки и разговаривать, с посетителями.
Полный человек в очках, положив перед собой шляпу, настаивал, чтобы сегодня же были определены границы нового участка под строительство медицинского института. Секретарь взял у находившегося здесь же архитектора план города, сделал на кальке какие-то пометки и попросил обоих съездить на место, чтобы окончательно во всем разобраться.
Тут же позвонили с хлебозавода. Кто-то так возбужденно говорил, что, когда секретарь отнял трубку от уха, в кабинете отчетливо прозвучало несколько фраз:
— Кондитерский цех… задерживают отделку!
Секретарь по другому телефону связался со стройучастком и результат этого разговора сообщил на хлебозавод: кондитерский цех будет отделан через три дня.
Он взглянул было на Коноплева, но не успел ничего сказать, как в кабинет вошла взволнованная женщина с мальчиком на руках. Женщина была светловолосая, с голубыми глазами, ребенок смуглолицый, с черными кудряшками. Малыш мгновенно освоился с обстановкой и, едва слез с рук, сразу же неуклюже затопал к столу, где его внимание привлек блестящий звоночек. Женщина поймала мальчика за широкие штанишки и опять взяла его на руки. В ответ на вопросительный взгляд секретаря она торопливо заговорила:
— Вы меня извините, товарищ секретарь, я, может, не во-время пришла. Но дело-то спешное, не ждет. Я подавала заявление в комиссию… Вот как она называется — забыла. Там сказали: разберем заявление и сообщим результат. А ждать-то некогда. Завтра его в красноводский детдом отправляют. Вот я и решила прямо к вам обратиться. Похлопочите.
Секретарь понял, что речь идет об этом кудрявом малыше, который уже забыл о звонке и теперь старался вынуть у женщины из волос гребенку.
— Как его зовут? — спросил секретарь.
— По документам Байрам, но мы его зовем Борей. — Женщина посмотрела на малыша, словно опасаясь продолжать разговор при нем, и понизила голос до шопота. — Родители его, наши соседи, погибли. Родственников у него нет, я уже все справки навела. Вот мы с мужем и решили его усыновить. Я работаю на текстильной фабрике, муж — столяр седьмого разряда. Живем в достатке, кроме дочки никого у нас нет. Тут в документах все указано. — Женщина положила на стол скрепленные в уголке бумаги и разгладила их ладонью. — Я знаю, ему и в детском доме будет хорошо, но ведь мы уже с ним сроднились… Увезут в Красноводск, там кто- нибудь другой усыновит. А мы его из-под развалин своими руками вынули… Полюбили, за родного сына он нам стал. Похлопочите…
Перелистывая бумаги, секретарь поглядывал из-под нависших бровей то на женщину, то на бойкого, нарядно одетого мальчика.
— Оставьте у меня бумаги, — ответил он после долгого раздумья. — Мальчик пусть пока будет у вас. Обещаю вам помочь. — Он встал из-за стола, погладил малыша по кудрявой головке и пожал руку посетительнице.
Взволнованная женщина не знала, как и благодарить его. Она обвела всех счастливыми глазами, прижала ребенка к груди и вышла, забыв закрыть за собой дверь. Секретарь молча постоял возле стола, словно все еще проверяя правильность своего решения, потом обратился к Коноплеву и спросил, сколько Чарыев прислал людей.
Николай встал с дивана и по-военному четко отрапортовал.
— Мало, нужно еще! — проговорил секретарь и, переведя взгляд на Ашира, добавил: — Придется съездить к Чарыеву и сказать, чтобы он срочно выделил еще столько же. Железнодорожникам надо помочь. Рассчитывали на обувщиков, а их пришлось отправить на аэродром. — Он взглянул на часы. — Вам предстоит разгружать экстренный поезд. Поторапливайтесь, друзья, поезд прибывает через полчаса.