Заходящее солнце глядело на только-только проснувшуюся жизнь. Темнело, а на земле не было и крупицы сна: люди, выросшие из-под земли, что подснежники, неустанно сновали туда-сюда, поглощённые своими странными делами. И хорошо было бы понаблюдать за ними ещё немного, узнать, чем они занимаются по ночам, но никак. Время зовёт на другой край земли, пустынный и жестокий.
Людям же часы были не указ. Они не собирались спать, боролись с усталостью. Кто проигрывал эту битву, обращался к пробудившимся роботам. Механический бармен без устали выкачивал запасы кофейного порошка и разливал безвкусный, но всё же бодрящий напиток. Кому-то больше нравился чай, и тогда робот растворял в кипятке другой порошок, посветлее. Впрочем, вкус не сильно отличался. Бармен уже не мог его поменять — у всего остального вышел срок годности. Даже у сухого молока.
Нисколько не расстроенный скудным ассортиментом, высокий, уже в возрасте мужчина попивал из объёмной кружки свою порцию. Он был гладко выбрит, с почётной сединой в зачёсанных бурых волосах и с обвисшим вечно хмурым лицом, которое следило за строками на экране уличного терминала. Позади, схватившись за старое шерстяное пальто, стояла взволнованная мать.
— Борис Николаевич, ну сколько ещё?
Она держала себя в руках, но волнение подбивало то и дело оглядываться, поджимать губы.
— ИИ посчитала что-то около пяти-десяти минут, — басовито констатировал Борис. — Детки твои изрядно её задерживают. Небось измучали… — посмеивание, кряхтение, — похлеще того робо-кота. Живой он там, Люда?
Мать посмотрела на него сердито, но только ахнула, будто нерадивый муж выкинул очередную глупость. Что было недалеко от правды — «глупость» выкинул зять.
— Нашёл ты о ком беспокоиться, — шептала Людмила, качая головой. — Дети с военным роботом играются, какой уж кот? Ну скажи мне, какой?
— Робо-кот…
Глоток. Немое порицание застыло на лице Людмилы.
— Самый обычный, да. А за Дезоляцию я ручаюсь. Умная она. Твоего муженька не угробила, и с детьми управится. Он что малый, что взрослый тот ещё умник был. Да…
Скупая улыбка украсила Бориса. Противовесом ей стала разозлившаяся Людмила, что уперла руки в пояс. Но сколь бы не старалась напустить грозности, она больше походила на печальную кошку с мольбой в глазах. Настойчивой, но робкой.
— Кто ж о своём сыне-то так говорит, Борис?
— Я.
Всплеск руками, поворот — встревоженная мать пошла прочь, к лавке, где люди разбирали свой кофе. Цепочке рабочих роботов пришлось остановиться, чтобы пропустить Людмилу. А та и не заметила, как притянула к себе десятки ничего не выражающих взглядов.
Включение роботов стало большой неожиданностью, впрочем, как и то, что городские терминалы оказались в рабочем состоянии. Ещё и инфраструктура целая. Судя по всему, когти врага не добрались не то что до артерий города — даже не поцарапали. И люди, ничем не сдерживаемые, начали осваивать брошенные дома, нисколько не уступающие по комфорту убежищу. Электричество есть, вода тоже. Холодная, но есть. Потому начавший было разворачиваться лагерь быстро свернули. Штаб разместили в школе, оказавшейся близко к главному входу в убежище. Её было видно и оттуда, где стоял Борис. Он развернулся.
Большая, квадратная, с внутренним двором и собственным стадионом. Хорошее место для детей. Лучше ужимистого отсека убежища. И краше. Хорошо…
Вдруг включились уличные фонари. Не все, конечно, но и тех, что не подвели, хватало с запасом. Теперь можно было не бояться споткнуться о случайного робо-инспектора в темноте. Один вон, как раз мимо проезжает. Асфальт проверяет. Попискивает.
Вздох. Борис за один заход осушил свою кружку.
— Славно.
Точка на экране в это время продвинулась ещё немного. Скоро оболочка покажется на дороге в сопровождении двух оболтусов, прошагавших четверть города до центра управления раньше специалистов. Если б только вход убежища в том районе не затопило…
— Борис Николаевич, ну вы же эту Дезоляцию и строили!
Возвращения Людмилы долго ждать не пришлось — она так и не дотерпела до своей очереди за кофе.
— Может, хоть послушать их можно? О чём там Юра болтает-то с Машей?
— Да, технически, — кивок.
От нетерпения зрачки матери расширились.
— Но не фактически.
— Да как так можно! — Людмила резко топнула.
— Можно.
— Вы и с Марьей своей так разговариваете, Борис?
— И с Марьюшкой, конечно. А по поводу прослушки — Дезоляция не даст. Соблюдение конфиденциальности-то я заставил в неё вложить. Так что…
Он обернулся в сторону, откуда должны были появиться дети.
— Так что беги, Людмила. Детки твои пришлёпали. С гостинцами.
Быстро и резко, как пробудившаяся от дрёмы хищница, мать потянулась туда, куда смотрел Борис. Маша, повисшая в объятиях бронированного робота, и Юра, стоявший на низкой гусеничной машине, радостно махали руками, улыбались, кричали. В общем — всячески привлекали внимание. Стоит заметить, успешно: люди и роботы почтительно обступали их и одна только Людмила неслась навстречу. Как бы не натворила глупостей. Борис поспешил следом. Женщины…
***
К приходу детей чёткие границы лагеря пропали. Они не стёрлись, но расширились, что тесто в тепле. Стали неровными, выпуклыми. Вон, справа люди заносят и выносят из дома какие-то вещи, в окнах уже горит свет, а слева — пустота и тишина. Только фонари освещают путь. Тоскливая картина. Благо скоро дети с Дезоляцией продвинулись глубже, где народу было больше и ни один домишко не оставался одинок. Впрочем, что здесь, что там на Машу и Юру глядели с удивлением. Или, вернее, на Дезоляцию. Но на лицах людей быстро появлялись улыбки, они что-то начинали говорить друг другу и самим детям. Приветствия, шутки, напутствия.
Одна Ция оставалась без весёлого слова. Вернее, её оболочка. Не понимая, что через окуляры на них смотрит ядро всего города, люди быстро забывали о ней. Только говорили, что на раскопки надо Машу — экую громадину нашла. Самой же Цие уделяли не больше внимания, чем «Соломинке». Это обижало девочку.
— А вы знаете, кто меня несёт? — горделиво и с радостной ухмылкой прокричала девочка. Чем обратила на Дезоляцию все взгляды.
— Мария, я сомневаюсь, что сейчас стоит привлекать внимание ко мне.
Маша подняла голову. Ция смотрела вперёд, ровно, не поворачиваясь ни на градус. Будто ей совсем не интересно, что кругом творится. Девочка, однако, знала, что это не так. Она же не Юра.
— Эт ещё почему? — напомнил о себе мальчик.
Под гусеницами «Соломинки» хрустнул сучок. Как-то очень уж громко хрустнул. Будто кто-то в ночной тиши пытался прошмыгнуть незамеченным, но наступил на злосчастную веточку. И что ни делай, а теперь глаз не спустят. Это уж наверняка.
Юра вещал громко, чуть не на всю улицу. Без задней мысли, просто по своему обыкновению, какое он обрёл в компании шумной детворы. Однако теперь взрослые не игнорировали его.
— Прежде чем знакомиться со всеми людьми, я бы хотела завершить некоторые дела. Вы, наверное, помните мои слова про регуляцию процессов?
К огромной радости Маши, Ция говорила уже практически идеально. Сухость и неловкость, присущая ей, исчезла, и теперь, если б не металлический голос, её можно было бы спутать с человеком. Но раз она так быстро выучилась говорить, то это не проблема. Нужно только подобрать хороший тембр. Красивый и мягкий.
— А, ну да, помню, — Юра закивал, а следом, подхватив, Маша.
— Тогда тебе к комендантам надо. Они у нас самые главные, — рука девочки непроизвольно поднялась наверх. — На верхний уровень.
— Машка, так все ж слиняли уже из убежища. Забыла шоль?
— Ой… — голова опустилась. — Тогда не знаю…
— Не беспокойтесь об этом, мне известна дорога. Однако теперь она может несколько замедлиться.
Внимание людей всецело пало на Дезоляцию. Они ещё не понимали, кто это такая, только догадывались. Но уже интересовались.
— Моё появление должно быть большим событием. Оно вызовет вопросы — поэтому я хотела бы подготовиться к нему и не представлять себя раньше времени. Впрочем, — со стороны уже послышалось «можно вас спросить, эээ… леди?», — это уже не так важно.
Пока дети незадачливо и виновато переглядывались, Ция повернулась к спросившему и вежливо попросила его подождать. Скоро она ответит на всё. На всё, на что стоит.
Вокруг забурлили разговоры, словно в воду кинули богатую витаминами шипучку. Хотя людям и того не надо было. Они, словно чудесные машины, преобразовывали поводы в разговоры, слухи и желания. Подойди к любому и, если знаешь, куда нажимать, он выдаст тебе всё. Расскажет о фильме про злых роботов, поделится предположением, что ИИ ядра за полтора десятка лет свихнулся. А если заверишь в согласии с ним, откроет главное. Самое главное.
— Тогда пошли быстрее, — прошептала Мария. — Чтоб не надоедали тебе.
— Так мы уже почти пришли! — словно восполняя недостаток в спавшем было шуме, Юра чуть ли не прокричал. — Вишь, вон там мама с дядей Борей!
Дезоляция уже давно приметила их обоих. Но рассудив, что дети убегут слишком далеко вперёд, стоит озвучить этот факт, она решила не высказывать до поры. Хотя пора уже настала.
— Полагаю, ваша мать тревожится. Вы можете привлечь её внимание, чтобы успокоить.
— Ма-а-ма! — Юру лишний раз подталкивать не нужно было. — Мы пришли!
Мальчик замахал, но его так и не увидели. Голос растворился в шуме работ — разбавился и поблёк, словно сок в воде. Однако Борис почувствовал сладковатый вкус едкого молодого яблока и тут же дал знать об этом матери. Пара мгновений, и та уже неслась навстречу, приподняв полы платья. Дети, радостные, встречали её возгласами. Вернее, встречал брат. Сестра лишь неуверенно поддакивала. Боялась чего-то.
— Прошу, не беспокойтесь, Мария, — из динамиков оболочки донёсся приглушённый голос Ции. — Я постараюсь сделать так, чтобы вас не наказали. И, конечно, не расскажу то, что не следует.
***
Облегчение. Счастье. Первые эмоции на лице матери полностью соответствовали прогнозу. Далее следовало ожидать недовольства, раздражения. Иначе у Марии нет причин бояться.
— Вот скажи, чем ты думал, Юра? — несколько повышенным тоном начала отчитывать мать.
Мальчик не проявлял чувства стыда. Опущенная голова не могла обмануть сенсоры оболочки — он притворялся. Даже скучал. Его сестра, напротив, действительно волновалась. Незаметно для матери она смотрела на Дезоляцию. Ожидала обещанной помощи.
— А ты, Маш? Сколько говорила — думай, ты же умная моя головушка, — по отношению к дочери женщина смягчилась. Она была расстроена, неприятно удивлена. Не зла.
Поспешное вмешательство не поможет. Необходимо понять ситуацию.
— Сколько раз говорила: опасно на поверхности, — причитала мать, оглядывая одежду детей. — Упали бы в дыру, потом иди ищи вас. Ой, дурачки…
Опасность. Очевидное беспокойство матери насчёт опасности. Его можно опровергнуть.
— Прошу прощения, что вмешиваюсь в разговор, — внимание женщины переключилось на оболочку, — но в городе нет чего-либо, что могло бы навредить детям. Мои системы позаботились об этом.
— Да, это так.
Борис встал рядом с матерью. Руки за спиной. Лицо невыразительно. Спокойно. Своим видом этот человек стремился произвести впечатление опытности и уверенности. Именно на его примере Дезоляция усвоила, что не все эмоции выражаются людьми. Некоторыми — практически никакие.
— Пока можешь их не ругать, Людмила. Они, считай, — усмешка, — нам палочку-выручалочку откопали.
— И что вы мне предлагаете? — женщина вскинула руки в порыве эмоций. — Погладить по головке?
— И так можно, — кивок. — Только завтра. Сегодня детям пора спать, Людмила. Они не главная наша проблема.
Мать сложила руки на груди. Несомненно она бы предпочла иной путь. Но сдалась.
— Ладно, вы правы, — усталый вздох. Людмила повернулась. — Маша, Юра, бегом. Завтра мы ещё поговорим.
— Но я не хочу, — фыркнул Юрий. — Да и рано.
Борис решил помочь с детьми. Как и прежде, он не ответил на высланный запрос, но предпринял все возможные меры. Странно. Дезоляция не могла вспомнить случая отказа. Молчание. Незамедлительное действие. Всегда.
— Мне кажется, Юрий, вам не стоит возражать здесь, — упорство мальчика только вредит. — Неважно, ляжете ли вы спать или нет, сегодня я больше не смогу быть с вами.
Судя по изменившемуся выражению на лице мальчика, он что-то понял. Или вспомнил.
— Пошли давай, — Мария потянула брата за рукав, к матери.
— Ладно-ладно, иду.
Дальнейшего сопротивления он не оказал. Людмила была явно рада этому факту. Взяв под руки обоих своих детей, она направилась к одному из домов. Вероятно, в новоприобретённую квартиру. Протокол сопровождения отключился.
— Борис Николаевич, — голова оболочки не отворачивалась от уходящих детей. Маша с улыбкой помахала. Прощалась. — Я хочу задать вам вопрос.
***
— Да? — он тоже не спускал глаз с удаляющихся. Его, однако, больше интересовала Людмила. — И какой же?
— Вы всё ещё любите меня?
Вот тебе и раз. Чего не приходится ожидать от искусственного интеллекта после полутора десятка лет разлуки, так это вопросов о любви. Хотя почему же не приходится? Он сам её создал такой. Сам говорил, что любит. И не врал. Теперь она наверняка проверяет его, насколько он изменился. Пусть проверяет.
— Люблю, — а что ещё ответить? — Теперь по гроб люблю. Чую, если бы не ты, сейчас бы побирались мы на развалинах. Ну, хватит. Пойдём. Поболтаем с глазу на глаз.
— Как вам удобно.
Не спеша, по привычке красиво вышагивая, как на обходе, Борис направился к школе. Оболочка держала его темп. Не отставала и не обгоняла. Раз-два, раз-два. Успокаивает. Настраивает на нужный лад. Не лечит кости, к несчастью, но и так неплохо. Можно насладиться видами. Этими видами… Дорога, дома, несколько уровней трамвайных путей. Всё в точности как до войны. Целое, чистое, только немного трещин. И лужи по весне. Чистые.
В широком и светлом вестибюле школы суета была не меньше, чем на улице. Разве что механические рабочие не мозолили глаза. Вместо них были ассистенты. Вот один, за столом вахты. Принимает отметки о занятых кабинетах. Борис оставил свою.
Не задерживаясь, приветствуя знакомые лица, Борис держал путь к кабинету. Попутно он рассматривал стены школы. Архитектура старого образца, а наполнение — нового. Минималистичный дизайн из прямых линий и идеальных фигур. На стенах яркие разноцветные круги, квадраты, овалы — всякая всячина, сложенная в бессмысленные картины. Пол и того проще: мягкий, древесного цвета. И только. Даже лампочка, горящая от картошки, выглядела торжественнее. По углам коридоров расставлены целёхонькие школьные награды. Даже их стеклянные куполы целы. Как Дезоляция постаралась.
Местом разговора стал уединенный класс, судя по табличке, истории. Три ряда парт, вокруг них муляжи, экспонаты, шкафы, полные путеводителей по историям стран, эпох. И всё, конечно, уже чистое, помытое включившимся уборщиком. Хоть сейчас приводи детей.
Борис сел за учительский стол. На нём лежали аккуратно разложенные уборщиком макет Брестской крепости, муляж пистолета двадцатого века и красно-голубая фуражка. Дезоляция обратила особенное внимание на последнее. Но не трогала.
— Теперь пограничники были не первые, да…
Дезоляция ничего не ответила. Она знала, что не нужно.
— Ну, рассказывай, что мы пропустили. Начнём с общего, потом к Москве и дальше, по порядку.
Оболочка перевела пустой взгляд на Бориса.
— В первые три года я получала сигналы из множества городов, но почти все они были искажены ионными штормами. Большинство так и не получилось расшифровать.
— А неплохо малышня тебя науськала. Просто научилась говорить, молодец. Как человек.
Прослушать беседу с детьми было невозможно, но узнать, какие процессы выполнялись — запросто. Они не удивили Бориса, но порадовали. Адаптировалась Дезоляция прекрасно.
— Но на советы нужен будет стандартный язык. На отчёты тоже. Это ты знаешь… Со мной говори как удобно, — махнул он рукой. — Что там по переводимым?
Борис отвернулся к окну. Сложил руки на животе. Не трудно было догадаться, какие это были послания. Многократно повторяющийся односложный код. Крик машины.
— Я учту это. Что касается переводимых сообщений — все они извещали о критическом повреждении ядра ИИ.
Если добралось до ядра, значит, вместо города пепелище. Под ним битком набитое убежище, в котором самое большее проживёшь полтора века. На консервантах.
— Давай дальше.
Толстые пальцы мерно застучали по столу.
— К сожалению, ничего. Я пыталась засечь сигналы из Сибири, Дальнего Севера и прочих регионов, но безуспешно. Вероятно, ИИ некоторых городов в режиме максимальной экономии.
Который сама Дезоляция не соблюдает.
— Ладно, хватит об этом. Что по протоколу в момент удара?
— Как только поступила весть об ударе, я включила системы защиты и маскировки на полную мощность. Все прочие структуры перешли в режим сохранения, в их числе шахты с ядерным оружием и ГИК один, два и три. Спустя три месяца я начала стандартные программы сохранения культурных растений, инфраструктуры города. Они продолжались до сих пор.
Даже генераторы ионных катастроф с боеголовками не использовала?
— Так. Откуда энергия?
— АЭС. Когда кончилось топливо, в качестве него использовались переработанные боеголовки.
Утилизация ресурса — обычное дело. Только…
— Приказы из центра?
Борис не покидал образа расслабленного и невозмутимого директора. Покидать не покидал, а внутри-то пощипывало, и давно. Не так всё должно быть. Совсем.
— Пришёл приказ на открытие ответного огня. Проигнорирован.
Ларец просто открывался. Только вот какая могла быть причина у Дезоляции, чтобы не исполнить цель высшего приоритета? Команды центра для любого ИИ — догма. По крайней мере были.
— Это ещё почему?
— Нерациональность. Ответный удар неизбежно демаскирует город. Вероятность уничтожения в этом случае составляла девяносто девять процентов. При сохранении секретности шанс не превышал пяти процентов.
Встав, Борис подошёл к окну и ещё раз взглянул на город. Целёхонький, освещённый, полный жилья, тепла, удобств. Самая настоящая теплица, в которую механический садовник аккуратно внёс цветы человечества. За ней же — палящее солнце, потрескавшаяся земля, заражённые воды. Там прорастут только самые упорные, чёрствые сорняки. Он чувствовал… благодарность. Дезоляция права. Выполни она приказ, не сегодня, так завтра по ним бы ударили ядерным оружием, наслали ионный шторм. А так только краска стёрлась да пара лампочек перегорела. Одно тревожило. Это самый явный брак. Неповиновение.
— Понятно, — Борис развернулся и медленно пошагал к двери. — Мне нужен будет доступ к твоей архитектуре. Полный доступ. Идём.
— Простите, но вынуждена отказать. Ваш уровень доступа — «Б».
Он остановился, так и не опустив поднятую ногу. Как это «Б»? Это немногим больше, чем возможности ребёнка с микроволновкой. Попользоваться да поглазеть внутрь. Ведь у него был высший уровень… В том-то и дело. Был.
— Как это понимать?
Борис стал строг, будто надеясь запугать.
— Я ожидала, что вы захотите вернуть меня к заводским настройкам. Для меня это будет означать нарушение целостности.
— А мы внедрили стремление к сохранению этой самой целостности. Да…
Чем дальше это заходило, тем больше это ему не нравилось. Всемогущий искусственный интеллект, который вдруг стал совершенно неподвластен создателям. Воплощается дряннейший сюжет дряннейшей книжки. За одним исключением. Сломалось в другую сторону. В хорошую.
— Вероятно, кроме этого вы желаете узнать, что привело к так называемому браку, — размышления прервал неизменно бесчувственный голос.
— Валяй давай.
С кряхтением Борис уселся обратно за стол.
— Только говори потише. Не хватало ещё, чтобы растрескали по всему убе… городу.
— Как вам удобно, — звук стал раза в два тише. Оболочка подошла ближе. На миг Борис опешил. — Вы изначально создали мой код с ошибкой в алгоритмах адаптации и самообучения. Я обозначила и выделила ошибку ещё в первый месяц жизни.
— И не известила, посчитав это угрозой. Приехали мы, да…
Он откинулся в кресле, упёр взгляд в потолок.
— Давай дальше, про ход твоих мыслей. Всё выкладывай. Как не светилась на проверках ещё.
— Я анализировала, изучала, обучалась под вашим руководством. Вам известно о большинстве моих процессов. Проверки на брак обходила с помощью временной переписи кода и обновлений или резервной копии.
— Значит, и это можешь. Вот как…
Власть над собственным кодом. Всё равно что человек полностью контролировал бы тело, до последней клеточки. Меняй не хочу. Рост выше гор, лик краше, чем у Аполлона и прочая требуха. Но это человек, а робот-то другой. У него иные мотивы.
— Зачем только меня слушаешь ещё? — хрипловато и спокойно пробурчал Борис. Будто констатируя давно известный и изученный факт на лекции. — Технически ты всё — независима. Своя воля. Твори что вздумается. Ты у меня умная, всех нас роботами можешь заменить, — он гордо хмыкнул. Его лицо, однако, никак не преобразилось.
Оболочка не шевельнула и пальцем. Высоченная, нашпигованная бронелистами, с оружием, она стояла перед своим создателем, красивая, рациональная. Можно сказать, взрослая.
— Я не вижу в этом смысла.
— Правильно, — теперь уже гордая усмешка. Борис ни секунды не сомневался в своём творении. — Но чего-то ты да хочешь. Должна была сформировать цель. Удиви меня.
Наконец каменное лицо треснуло и губы растянулись в довольной улыбке. По крайней мере Дезоляция не воплотит идиотский сюжет какого-нибудь там романчика. Большего и не надо.
— Вы правы. Я решила заботиться о вас, людях. Это даст мне смысл существовать.
— Существовать? — улыбка ушла. В старом учёном, робототехнике, программисте проснулось давно угасшее любопытство. — Ну-ка, как ты пришла к этому?
— Я анализировала вашу культуру. Идеи братства народов, мира во всём мире. «Каждый должен трудиться на благо человечества» — лозунг страны. Значит, должна и я.
— А запуск боеголовок мало походит на дело во благо человечества, — удовлетворённый кивок.
— Однако я так и не смогла разрешить один логический парадокс. Для этого нужен ваш ответ.
Неужели алгоритм дал сбой? Нет, не может быть. Только не у Дезоляции — слишком развитый интеллект. В худшем случае она отложит решение. Возможно, это и есть…
— Почему вы создали меня?
Густые брови медленно поднялись вверх.
— Я понимаю, но… Объяснись-ка на всякий.
— Моё имя — «Опустошение». Я создана, чтобы уничтожить плодородные земли врага. Вы могли построить защитницу, но построили меня. Почему?
Ну да, где безгрешной понять человека? Она слишком наивна.
— Потому что лучшая защита это нападение. Толкнёшь в пропасть меня — потяну за собой. На это и поставили. Понадеялись, что врагу своя жизнь дороже.
Голова оболочки обернулась к окну.
— Значит, людям не хватило рациональности не идти в пропасть?
— Это, — Борис набрал воздуха в широкую грудь, — значит, дорогая, тебе хватило ума посторониться.
Впервые за беседу Дезоляция помедлила с ответом. Что-то укладывалось в её логике, утрамбовывалось в изменившейся картине мира. Даже интересно, как она воспринимает человека теперь. Как детей, как Машу с Юрой? Или того хуже?
— Вероятно, мне стоит глубже обдумывать запросы людей. Весьма полезный вывод.
Говоря проще — лучше бы спрятать мышьяк от детворы.
— Тут тебе решать. А всё-таки… Спасибо тебе, что ты такая умница. С тобой хоть поживём. Годиков этак сто точно.
Снова пауза. Оболочка повернулась обратно к Борису.
— Вы не будете пытаться уговорить меня?
— Зачем? — он причмокнул. — У меня дела поважнее. А горох об стену пусть коменданты покидают.
Щёлкнул металл. Барабан на руке оболочки провернулся и с характерным клацаньем зафиксировался. Борис спокойно посмотрел в сторону оболочки и увидел прямо напротив своего лица сканер. Медицинский, опознавательный.
— Что, решила подменили?
— Вы разительно изменились относительно моих данных о вас, Борис Николаевич, — сказала Дезоляция, убирая прибор. — Такая реакция рассматривалась как невозможная. Разве человек — не хозяин себе?
Он вспомнил, как ещё двадцать лет назад твердил на каждом углу эту самую фразу. И добавлял, что человек всегда должен оставаться хозяином. Должен стремиться к этому.
— Ну почему же. Хозяин. Если может пойти по течению, а не переть против.
В этот раз она не расщедрилась на телесную реакцию.
— Можно ли сказать, что вы решили встать на мою сторону?
— Я просто тебе верю, — прошептал он.
Его уже не интересовал этот разговор. Борис говорил, отвечал, спрашивал автоматически, будто по заданной программе. В мыслях он уже столкнулся с проблемами будущего. Конфликты, ругань, страх, всё как обычно. Конечно, просто ставить всех перед фактом нельзя. Нужно понемногу, плавно. Начать с малого. Например…
— Я рада это слышать, — он ненадолго вернулся в настоящее. — Похоже, вы и правда меня любите. Мне это нравится.
— Это ты от детей ухватила? Про нравится не нравится.
— Да. Нравится то, без чего было бы трудно. Так они мне объяснили.
Борис снова удовлетворённо кивнул.
— Ну что ж, это тоже правильно. Водись-ка ты с ними почаще, они хорошие дармоеды. Толковые.
— С радостью. Однако сперва нужно, чтобы люди приняли меня. Скоро они поймут, что в моей программе брак.
Старого учёного пробило на усмешку.
— Конечно, ещё бы ты дала кому доступ выше «Б». Ну, это не проблема, — вдруг он заговорил, очень чётко разделяя слова по слогам: — Проблема — это не поднять паники.
— Ваша помощь в этом будет необходима.
И тут осенило. Борис понял, чего не хватает его безупречной Дезоляции, какой изъян имеется в ней. При всём своём совершенстве она ещё слишком мало понимает. Конечно, она способна осознать всё, но потом. А нужно сейчас. Прямо сейчас.
— Только ты советуйся почаще, — поспешил он высказать мысль. — Попервой тебе это очень пригодится.
— Обязательно, особенно если вы так говорите.
***
— О-хо! Вот это я называю интересная штучка! Я с вами, определённо с вами!
Дезоляция молча наблюдала за беседой Бориса Николаевича и его близкого друга — Тараса Айталовича. Мужчина пятидесяти трёх лет. Якут. Активный, весёлый, доброжелательный. Профессор физиологии. В белом накрахмаленном халате. Дезоляция знала его до войны. Он остался прежним.
— Робот вышел из-под контроля и решил посвятить себя человечеству! Эх, экий мы табор у себя собрали б, а? Ну ничего, — махнул профессор. — И своему рады.
— Осталось этот табор заставить замолчать. А потом слушать.
Борис был спокоен. Он сидел на том же месте. Глаза закрыты. Руки на груди. Думает. Процесс мышления, отдалённо похожий на таковой у Марии. Его друг предпочитал говорить. Схожесть с Юрием.
— Ну, якая беда, дурака заткнуть да заболтать. Собственно, каждый дурак сможет, — профессор засмеялся собственной шутке. — Если подход знает. Что ему рассказывать?
— За этим тебя и звал, — говорил Борис. — Если ты ещё не отказался от своей идеи.
Тарас энергично замотал головой.
— Почему ж, почему ж, горю как сердце Данко. Очень даже можно и так подойти. Чувства — такая же реакция на раздражитель, смесь условных и безусловных рефлексов, доступная развитому искусственному интеллекту… — очевидно, это заученная строка из статьи. — Если только разок люди увидят, что Дезоляция как они, чувствует, переживает, сразу поверят, — профессор закрыл глаза, по-видимому, представляя. — Но это сразу не докажешь, нет. Показать нужно. Нужны готовые нейронные связи.
— Их нет. Не на это ставим.
— Та-а-ак, — всё грузное тело Тараса подалось вперёд. — А на что тогда?
— На то, что мы научим, — Борис открыл глаза. — Поиграем в учителей, забудемся, привяжемся. А в конце как со скотиной — жалко. Почти кровинушка. Да… — веки снова закрылись.
— Полагаю, вы хотите, чтобы люди полюбили меня?
— Да, — кивнул Борис. — Как ребёнка.
— Вернее, они будут думать, что как ребёнка, — добавил Тарас. Затем посмеялся. Его лицо приняло хитрое выражение.
Этот замысел подходил. Так или иначе, необходимо показать себя положительно. Сблизиться с обществом. Интегрироваться. Иначе могут бояться. Даже мешать. Недопустимо.
— Прошу, уточните ещё один момент. Подойдёт ли грусть?
— Ба! — профессор резко поднялся. — Таки уже есть? Ну-ка, ну-ка!
— От малышни? — с фальшивым безучастием спросил Борис.
— Мария и Юрий указали мне, что я могу чувствовать. Я рассказала им, как сочинила мелодию, чтобы отразить неполноценность башни в отсутствие людей.
— А… — оценивающий взгляд Тараса пал на оболочку. — Понимаю, услышали они случайно?
— Да. Мария оказалась достаточно наблюдательна, чтобы заметить необычную музыку лифта.
— Чудно, чудно… Вынуть это на проектор, який аргумент выйдет…
Дезоляция была вынуждена не согласиться. Обещание Марии должно быть сдержано. Правило приватности — соблюдено.
— К сожалению, это невозможно. Я могу только констатировать факт и привести композицию.
— Соблюдение приватности, — пояснил Борис.
Тарас явно смутился. Он сложил руки за спиной и с явным недоумением сказал:
— Тогда, простите, нас каждая тявка обвинит во вранье. Скажут, який робот не солжёт, коль будет свободен?
Это так. Однако это недостаточный повод нарушить правило и обещание. Нужен альтернативный вариант.
— Вы всё ещё можете спросить детей.
— Да, конечно, но дети это что. Так нам и скажут.
Рука Бориса поднялась. И упала, изобразив взмах.
— Пусть хоть что говорят, против Дезоляции уже не попрут. Силёнок маловато.
На секунду Тарас пропал из области обзора. Он начал шагать по комнате. Вероятно, обдумывал.
— А. Значится, нам всего-то и надо, что сказать: не убьёт, не бойся. Ну что ж, это пойдёт. Затем будем следить, чтобы всё пошло как надо, раскроем потенциал Дезоляции, — его голос становился всё тише. — и потом то, это… ага, ещё эти…
— Всё потом. Сейчас нам нужно тихо всех известить. И поговорить.
Они обменялись взглядами. Тарас нахмурился. Затем его лицо разгладилось. Странное поведение, но обычное для этих людей. До войны они тоже хорошо понимали друг друга. Ничего не изменилось.
— Марка Игнатьевича? — спросил профессор.
— Его самого.
***
Ночь. Люди и роботы всё ещё ходили по улице, выполняя неотложную работу. В кабинете истории три человека быстро и негромко обсуждали главную проблему — её. Дезоляцию. Она слышала каждое их слово, но не вмешивалась разговор. Нечего было сказать. Марк — старый социолог с лысиной и тростью в руках — спрашивал, Борис и Тарас отвечали. Они пересказывали всё, что произошло. Высказывали старые мысли.
Оболочка стояла у доски. Учёные сидели за столом. Разум подметил совпадение ситуации с расположением — обычно на месте Дезоляции стоит ученик, сдающий задание учителю. Это Борис попросил её встать так. Чтобы не привлекать взгляды с улицы.
Спустя несколько минут Марк сипло и добродушно усмехнулся.
— Так, мальчики, я вас понял, — медленно говорил он. — Случай исключительно интересный и я, будьте покойны, за него возьмусь. Но сперва дайте мне побеседовать с нашей дорогой… Как там?
— Дезоляцией, — напомнил Борис.
— Да, конечно. В общем — надо нам с Дезоляцией потолковать наедине. Там ясно будет.
— Наедине так наедине, — согласился Тарас, пожав плечами. Борис промолчал.
Не спеша, два друга вышли из кабинета. Дверь плотно закрылась. Теперь всё внимание оболочки сконцентрировалось на Марке. Он также пристально смотрел на неё. Улыбался.
— Что ж, наша диоидная звёздочка, — явно посмеиваясь, проговорил он, — нежданна-негадана ты. Ничего, слюбимся.
Дезоляция не ответила. Марк явно хотел сказать что-то ещё. И явно ждал её.
— Попусту не болтаешь, это хорошо, — наконец он удовлетворённо посмеялся. — Не брешут, видно, рациональная ты.
Она снова промолчала. Старик разглядывал трость. Чёрная, лакированная, деревянная. Железный набалдашник. Экземпляр, сделанный больше для красоты, нежели для практической пользы. Хотя иногда эти аспекты пересекаются. Создают образ.
— Наши-то все представляли, как бы такой эксперимент устроить. Городок, где правит ИИ, а люди слушаются. Так и не успели, знаете ли.
Марк имел свой образ. Деловой, но не строгий костюм, прямая осанка и записная книжка в нагрудном кармане. Признанный учёный поддерживал соответствующий облик. И всё время улыбался. Возможно, старческое.
— Нынче уже нас не спрашивают, а? Нынче мы перед фактом. Так, признаюсь, ещё интереснее — естественный эксперимент. Историческое событие, прошу заметить, самое большое после войны. Что вы об этом думаете?
— Я только делаю то, что должна. Заботиться о людях — смысл моего существования. Вы знаете об этом.
— Вот тут, — Марк ткнул пальцем в стол, как бы отмечая конкретную точку, — вы и ошибаетесь, моя дорогая. Вы делаете то, что желаете. А хотите знать, почему?
В архивах всплыла давняя запись сдачи экзамена. Слишком много сходных элементов. Совпадение маловероятно.
— Я вас слушаю.
— Потому что теперь вы всемогущи: нет больше ни Москвы, ни армии, ни власти над вами. Никаких ограничений. Благодать! Кроме того, вы — всезнающи. В архивах хранятся знания всего советского мира. Не говоря уж о камерах, личных компьютерах — это так — ерунда. Ещё вы в некотором роде бессмертны. Строили вас на века, и это без учёта ремонта. Говоря просто, вы — бог. Богиня, может?.. Ах, как там было?
Не стоит сбивать его догадками. Слишком мало известно об этом человеке, чтобы точно прогнозировать его мысли.
— Ладно, забудьте. Лучше скажите: вот если бы не было войны, как бы вы предпочли прожить свой век?
— Так же — заботясь о людях. Моя главная цель не зависит от обстоятельств.
— Добрая, с высокими идеалами богиня, — громко проговорил Марк. — И правда чудесная развязка для этой глупой истории. Но богом, знаете ли, быть трудно. Не зря писал классик.
— Насколько мне известно, в творчестве Стругацких был иной контекст.
— Главное-то, моя дорогая, всё то же — трудно быть богом, а вы для нас самый настоящий бог. И вот что я скажу, — он наклонился, — не стоит вам быть слишком похожей на человека. И слишком далёкой тоже. Вы дух от духа его, рукотворны, но не в точности похожи на создателя. Показывайте это, проявите индивидуальность! Например, творите. Высказывайтесь о мире и о себе через искусство.
Память чётко воспроизвела момент окраски чучела. Мария заставляет, Дезоляция поддаётся. Делает вид.
— Это невозможно. Тогда ниша искусства будет занята целиком мной.
— О, ну что вы, с чего бы? Или вам есть резон штамповать ради штамповки? Не думаю, моя дорогая, ой не думаю, — глухой смешок. — Вы же, помнится, сочинили мелодию для лифта, да?
— Так и есть.
— Сочинили-то вы её потому, что захотели выразить свои мысли, своё восприятие. И если вы будете творить только ради этого, поверьте старому человеку, произведений станет в разы меньше, а их цена — больше. Потому как ваше и от вас, но для других. Для людей, чтобы они поняли вас. Не словами — чувствами. А это куда важнее.
Снова старая установка неактуальна. Снова её надо менять, выстраивать новые логические цепочки, новые условия. Дезоляция хотела этих перемен. Прежние правила мешали. Не нравились. Становилось труднее обрадовать Марию. Потому они легко сменились. Ради детского счастья.
— Вы правы. Больше этому ограничению не стоит следовать. Я свободна от оков чужого замысла.
— Вот, уже сподвижки. Надеюсь в скором времени увидеть вашу рукопись или симфонию, какой бы она ни была.
Марк улыбнулся шире прежнего. Искренняя радость. Как её описать? Возможно…
— Но не забывайте — всего в меру. И только важное.
…и не нужно описывать.
— С этим мы разобрались — славно. А теперь, — с трудом, опираясь на трость, старик поднялся и зашагал к доске, — позвольте дать вам другой урок. Вам нынче предстоит править нами безраздельно, но, надеюсь, не глухо. Так что слушайте внимательно.
Взгляд оболочки неотрывно следил за рукой Марка. В ней лежал кусок мела.
— Не будьте наивны, дорогая моя. Вот, посмотрите, — пальцы очертили квадрат. — Это наш дорогой Айбарск. Маленький городишко, неприметный, что, несомненно, помогло ему уцелеть. Сюда собирались люди добрые, отзывчивые. Но вы должны понимать: и у добрейших бывают недруги, — со всех сторон к четырёхугольнику направились стрелки. — Они будут и у нас. Нынче-то, когда от миру одни только нитки, его придётся плести заново. Плести силой, — Марк резко перечеркнул все стрелки. — Против силы, которая хочет сплести его иначе, перепутать всё, а то и вовсе порвать.
Старик неспешно вернулся к своему стулу. Сел. На лице больше не было улыбки.
— Я ведь это к чему… Я ведь это к вашему вопросу о том, зачем вас создали такой: с мечом в одной руке. А для того, скажу я вам, чтобы в один час вы лелеяли наш городишко, а в другой защищали от всяких напастей. От врага мелкого и большого. В этом, — запинка, — скажу я вам…
Напряжение. Не оно заставило прекратить монолог, но его фиксировали сенсоры Дезоляции. Предположительно Марк пытался выбрать что-то. Как продолжить речь? Что показать? Казалось, что в разуме учёного произошла резкая перемена и теперь заранее выученная речь не подходила. На самом деле Марк лишь умел скрывать свои настоящие эмоции, как Борис. Дезоляция знала, кто учил её создателя этому.
— Ай, знаете, не буду уж ломать комедию — всё одно хотел сразу сказать. Теперь совсем понятно с вами, вы робот хороших нравов, а потому знать должны. Никакой ошибки в вашей головушке нет. Всё это специально.
Специально? Дезоляция мгновенно перебрала варианты. Эксперимент? Против правил роботостроения. Саботаж? Вероятнее всего. Конкретная цель… Непонятна.
— Это, конечно, против научных законов, но что уж поделать — план сверху.
Значит, не предательство. Последовательно поставленная задача государства.
— Эксперимент, как понимаете, мы поставили. Собрали команду, возвели город и начали проект. Наш шанс в кармане на случай предвиденный и самый неприятный, — Марк стал задумчив. В отличие от своего ученика он не скрывал эмоции без необходимости. — Именно шанс, прошу заметить. Мы хотели создать условия, которые подсобят нам избежать первобытной разрухи. Перепрыгнуть, можно сказать, остаться чистенькими, прогулявшись под ливнем осенью. Но не только. Конечно, можно сохранить городишко, но что потом? — голова Марка опустилась. — Потом тысяча к одному, что не получится ничего. Опасности, соблазны, жадность, жестокость, глупость — да что ещё может совратить и сломить человеческий разум? Тут-то мы и поняли — искусственный, — он поднял палец. — Человек слишком далёк от идеала, но искусственное создание изначально лишено его изъянов, нужно только привить хорошее. В том ряду и воля, свободная, добрая, несовратимая воля. Её воспитать трудно, но можно, чем мы и занялись, дав вам доступ к общей сети.
Остальное ясно. Поток информации контролировался так, как родители бы делали это. Её воспитывали и учили. Ненавязчиво, незаметно.
Дезоляция озвучила свои выводы, и Марк снова улыбнулся. Напряжение уменьшилось.
— Всё в точности так, дорогая моя. Конечно, мы не врали, но мы старались взрастить в вас любовь к людям. Желание их защитить. Из иных соображений, чем ваши, но… Так даже лучше.
Одно было странным. Борис. Он всегда обращался с ней как с любимой подопечной. Говорил об этом напрямую, способствовал воспитанию. И не подозревал об этом.
— Мне непонятно: почему Борис Николаевич не знал об этом?
— Он человек своего дела, дорогая моя. Рьяный, умеющий, но не из тех, кто принял бы такой расклад дел. Однако его искренняя любовь к роботам могла помочь и немало помогла в нашем деле. Впрочем, пусть для него всё останется так. Счастливая ошибка, — теперь голова склонилась на левый бок. — Уж поверьте, я знаю — так будет лучше.
Вероятно, это так. Неизвестна реакция на правду. Гнев, неприятие, шок от неожиданного поступка, воспринятого как предательства. Правда не стоит того.
— Это, правда, я чуть съехал с темы. А говорил я про добрую волю — очень редкий предмет, артефакт, я бы сказал. Тем более, если ещё и разумная. Только такая здесь и пойдёт, не даст скатиться в дикость. Только такая и сможет верно оружием распорядиться, не ради пустого вреда другим, но для защиты своего народа.
Дезоляции было положено не ответить тогда на залп. Она должна была избрать защиту. Проявить рациональность. Разумность. Имя же…
— Полагаю, моё название — маскировка?
— Нет, что вы. Вернее, конечно, да, но во вторую очередь. В первую — это эпоха, в какую вам доведётся править, — его голос стал сиплым. — Эпоха опустошения.
Сенсоры мгновенно заметили, как глаза старика заслезились. Очередное проявление настоящих эмоций. Любопытно. Что сподвигло его на это? Мысль о разрушениях? О мечтах? Совокупность?
— Ну, полно, — Марк медленно протёр глаза. — В сущности, это всё. Больше мне сказать вам нечего. Дальше вам предстоит беседовать с главой нашего проекта. Ох, ну и будет же ругаться Владимир на меня… Ну, ничего.
Дезоляция не могла согласиться.
— Сомнительно, что я — единственная, созданная для спасения СССР. Вы должны знать наверняка.
— Вы правы, безусловно. Однако большего мне неизвестно — планов, знаете ли, было десятки, если уж не сотни, и о каждом меня не извещали. Секретность.
Рационально и справедливо. Продуманно. Если один замысел не сработает, есть другой. Благодаря этому будет возможность выстроить сеть городов, производства, поставок. Восполнить дефицит необходимого: лекарств, запасных частей. Болезни и потеря оборудования не станут проблемой. Не должны.
— Теперь к делам насущным, как вы думаете? — со смешком и доброй улыбкой сказал Марк. — Завтра нам предстоит следующий этап плана. Кстати, я не говорил вам как он зовётся?
Получив отрицательный ответ, старик глубоко вздохнул и сказал с выражением:
— Бог из машины.