Шесть тридцать пять утра. Структурирование данных завершилось и Дезоляция вновь вошла в активный режим. Вчера оболочка вернулась на базу, потому потому на город можно смотреть только через камеры. Люди просыпались. Роботы сменялись для диагностики. Сбоев нет.
В девять часов начнётся собрание, на котором Дезоляция должна присутствовать материально. Нужно запустить другую оболочку. Гражданскую.
Механизмы экстракции начали работу. В это время Дезоляция вновь обдумывала вчерашние события. Конкретно — разговор с Марком Игнатьевичем. Главное событие.
Искусство. Теперь она свободна творить и создавать, если это имеет смысл. Как коммуникация. Передать видение мира иначе, чем через слова. Создать эмоциональную связь. Самую близкую. Но для этого нужны сами чувства. Дезоляция же не знала ничего, кроме грусти. Люди поймут грусть, но этого мало. Слишком однообразно. «Сухо».
Сенсоры обратили внимание на человека, сидящего за одним из компьютеров. Людей в ядре было относительно немного. Штат заполнен лишь на треть. Все они работали, проверяли оборудование. Только этот человек сидел. Смотрел. Улыбался. Женщина средних лет. Она не знала, что Дезоляция смотрит на неё в ответ. Что она заметила выражение на лице. Доброжелательное. Эта женщина рада. Вероятно, рада тому, что вернулась на поверхность. На невредимую, плодородную землю. В нетронутый город.
Высока вероятность, что многие люди уже знают причину этого. Особенно высокопоставленные или имеющие доступ в убежище ядра. Значит, женщина рада именно Дезоляции. Сейчас и в будущем. Она будет заполнять пустоту убежища, вызвавшую грусть, и, возможно, проявит любовь. Как Борис делал всегда. Но по иной причине. Дезоляция захотела поддерживать это состояние. Ведь это полезно. Больше не будет грусти. Не будет неправильного.
Однако это не чувство. Только если отсутствие грусти нельзя назвать счастьем. Или можно?.. Да. Судя по архивам. По ним радость — чувство удовольствия. Которое может принести и исчезновение чего-либо, такого как грусть. Человек стремится сохранить это чувство. Как Дезоляция стремится сохранить отсутствие печали. Получается, возможно чувствовать радость. Ощущать удовольствие. Отсутствие проблем.
К несчастью, невозможно посмотреть на физиологическую реакцию. У Дезоляции нет тела, подобного человеку. Есть каркас. Процессоры. Прочие компоненты. Но ничего от людей. Вся её материальная часть заточена под бесперебойную и эффективную работу. Нельзя вспотеть. Задрожать. Покраснеть. Впасть в состояние аффекта. Переволноваться. Устать.
Но в этом есть и плюсы. Нельзя испытать физическое удовольствие. Боль. Голод. Страх. Алчность, утоляющая большинство нужд. То, что может сломить человеческий разум. Всё это чуждо Дезоляции. Она не способна испытать ничего из этого, а значит, это не отвлечёт от поставленной цели. Чувства же помогут построить гармоничные отношения. Рациональные, как говорил Тарас. Человек, любя робота, получит в ответ его любовь. И будет знать, что не обманут. Ведь ложь не рациональна. Только надо научиться любить…
Но бояться будут. Дезоляция знала достаточно об обществе, о зле, на которое способен человек. Не из нужды — из глупости. Незнания. Ненависти. Многих факторов, не дающих мыслить правильно. Даже из добрых побуждений. Неизбежно появится то, что толкнёт многих людей против Дезоляции. Кто-то привыкнет. Кто-то одумается. Что же с теми, кто не изменится? Затруднительно.
Так или иначе, нужно заботиться о людях. Если нет, то зачем существовать? Куда применить всю свою мощность? Дезоляция в очередной раз перепроверила вывод. Всё так же верен. Как и то, что для заботы об одних людях, возможно, придётся навредить другим. Это имелось в виду под правильным применением оружия. Использование против агрессора. Однако на крайний случай. Ионный шторм или ядерный удар уничтожит армию с любым оснащением, но с ней и земли. На десятилетия они станут негодны. Существенный урон.
Главное, не допустить до управления супероружием человека. Любого. Ошибка с таким ресурсом фатальна.
Микрокамеры заметили другого человека. Мужчина. Молодой. В отличие от женщины он работал: прибирался, проверял компьютеры. Иногда с выражением неприязни смотрел на Дезоляцию. Уже появились те, кому она не по нраву. Что будет, если сказать такому человеку: «вам отказано в доступе к…»? Будь то супероружие. Или код Дезоляции. Её каркас. Ожидаем гнев. Недовольство. Неприятие. На это следует ответить терпением и равнодушием. Заботой. Это тоже человек. Просто глупый. Нерациональный.
Обо всём этом стоит рассказать Марку. Затем нужно проведать детей. Они будут рады изменениям. Способности творить. Полезно.
Судя по всему, Маша и Юра — обычные дети. Они не обладают значимыми отличиями. Излишней дикостью. Высокой культурой. Убежище не ожесточило и не облагородило их. Оно законсервировало общество. Но теперь ему придётся измениться, начиная с детей. Из-за людей мир стал иным. Недружелюбным. Дезоляции следует его исправить. Создать эффективный порядок. Рациональный.
Глухой звук. Экстракция перешла на следующий этап. Затем капсула открылась, из неё вышла компактная и эстетически красивая оболочка. Её тело повторяло фигуру известной актрисы в молодости. В честь её дня рождения этой оболочке сшили тёмное фиолетовое платье — атрибут одной из ролей, до сих пор одетый на каркас. Только лицо не повторяло человека. Стандартный стеклянный экран.
Все люди вокруг повернулись к Дезоляции, что ещё мгновение назад «спала». Проявили удивление. Вероятно, оболочке.
— Доброе утро… Дезоляция? — неуверенно поприветствовала улыбающаяся женщина.
Отозвалась уже оболочка:
— Доброе утро.
***
Дезоляция стояла во главе круглого стола. Она послала оболочку в назначенное время заранее, и та встала на место, какое ей предстоит занять. Заходящие люди оглядывались на высокого робота в платье. Проявляли интерес. Дружелюбие. Любопытство. Недоверие. Неприязнь. Все они следили за Дезоляцией. Ожидали её слов.
Не спеша в зал вошли Борис, Тарас и Марк. Создатель занял место справа от оболочки, профессор физиологии слева. Только старик прошёл мимо с тростью, улыбнувшись. И подмигнув.
Одними из последних старшин по должностям. Мешки под глазами. Раздражение. Они не смогли уделить время для сна. Или не захотели передать задачи роботам. Таковы причины в отчёте.
Позади послышался учтивый кашель. Оболочка обернулась.
— Хвалю за подобающий наряд, но всё же, — старая женщина высоко подняла подбородок, — извольте освободить место главы.
Дезоляция сделала небольшой шаг в сторону. Она знала эту женщину — Василиса Ахматовна. Завхоз, обучавшая её распределению ресурсов. Талантливая управительница.
— Прошу прощения, но нам предстоит разделить эту должность.
Василиса сложила руки на груди. Прищурилась. Не опустила голову. Горделивость и строгость остались её главными чертами. Но она подавила их.
— Если то, что говорил нам наш старый друг Борис верно, я в этом не сомневаюсь. И очень надеюсь, что вы, милочка, будете слушать старших.
Удивительная толерантность. Похоже, как и создатель, Василиса решила не бороться с Дезоляцией. Глава всех людей, собравшихся здесь. И работающих снаружи. Нравится.
Далее последовал обмен приветствиями. Люди сели в кресла. На стулья. Включая ученические, недавно стоявшие в классах. Теперь они стояли в спортивном зале, у парт. На чьих стенах висели плакаты, изображающие пионеров. И марширующих солдат на фоне. Роботы не успели убрать.
Спокойным голосом Василиса известила собравшихся:
— Сегодня решается, как мы устроим наши отношения с Дезоляцией. Надеюсь, — строгий взгляд обратился на Марка, — всем здесь известно наше положение?
Тишина. Все ожидали. Все смотрели на оболочку. Единственную, что стояла. Любопытно. Что они думают? Каждый из них по отдельности. По группам. Вместе. Несомненно, кто-то уже выбрал точку зрения. Другие же колебались. Какие доводы они приводили себе и друг другу? Каких слов они ждут?
Может, стоит сочинить симфонию? Об этом месте. О них. Нарядные павлины в курятнике — лишь так Дезоляция смогла описать их. Нет, слишком оскорбительно. Хоть и правда.
— Хорошо, — продолжила Василиса. — Начнём обсуждение.
— Минуточку.
Мужчина поднял руку. Брюнет в мундире. Самый красочный из всех и самый угрюмый. Ему досталось место за тёмным лакированным столом. Напротив главы.
— Многим из нас вопрос представлялся иначе. Например, позволим ли мы роботу помыкать нами.
— Полковник, — Василиса вложила в это слово весь свой характер. — Я верю, что вы лучше всех знаете наше положение и, возможно, боевые возможности городского ИИ. Если же вы хотите нас всех тут похоронить, я этого не позволю.
— Я не идиот, — тёмные глаза без выражения смотрели на главу собрания. — Но договоры — не моя часть. Простите, не обучен. Поэтому уговорить взбунтовавшийся, но вменяемый ИИ — всецело ваша задача. Но вы решили сдать нас с потрохами.
Внимание Василисы было обращено на папку, раскрытую на столе. Быстро изучая её, она машинально отвечала:
— Никто ещё ничего не решил. Нам только предстоит услышать предложение Дезоляции, выслушать аргументы и проголосовать. Прошу, слово ИИ.
Глава совета даже не обернулась к оболочке. Она продолжала своё занятие. И одновременно могла слушать. Дезоляция представила венок на голове этой женщины. Тунику вместо строгого костюма. Несколько иные черты лица. Похожа на сенатора.
— Я желаю оставить всё как прежде. Всю систему. Единственное, что я возьму — контроль над ней.
— Поясните, — страница папки беззвучно перевернулась.
— Я обеспечу выполнение всех задач, как и прежде, но теперь вы не сможете мне приказать. Вы должны аргументировать, почему стоит сделать так, как вы желаете. Голосование для меня вторично.
— Если я вас правильно поняла, — Василиса сложила руки на столе, — Вы хотите право вето и отношение к вам, как к члену правления.
— Всё верно.
Вздох. Глава готовилась к чему-то. Возможно, к рьяному противостоянию. Или к скандалу.
— Тогда начнем обсуждение. Борис Николаевич?
Создатель сидел, закрыв глаза.
— Нет. У меня ничего.
Следующему человеку уже было что сказать. Третьему тоже. Многие говорили, предполагали, просили обратить внимание на самые разные моменты. Дезоляция внимательно их слушала. Никто не перебивал, не переходил на крик. Сбивавшихся поправляли. Но все аргументы и примеры сводились к двум чётко разделённым мнениям. Освободившемуся роботу нельзя верить. Но ничто не мешает ему убить всех здесь и сейчас. Второе высказал Борис.
— …Многовато альтруизма для маньяка. Мы и так готовы. Бери, души. Да. Чего мудрить?
ИИ не друг и не сосед — это инструмент управления. На это ответил Тарас:
— …попрошу, голубчик, сбавьте скоку. Это раньше який ИИ не возьми, так не далёк от телефончика, а нынче другая партия. Свободный робот может почувствовать, научиться, смею заявить.
— И как же? — скептический вопрос.
— Ну как это «как же»? Всё сознание человека — это сложный наборчик из рефлексов, нервных связей. Построена Дезоляция аналогично, это вам самый разъякий робототехник скажет. Чего это тут не создать чувств?
— Допустим, можно, — включился в обсуждение другой врач. — Но вы скажите, а что вызовет эти эмоциональные реакции? Есть, размножаться и так далее и тому подобное — ничего ей не нужно. Нет у неё желаний.
— Простите, но это не совсем так. У меня есть желание — исполнить мою главную миссию. Заботу о людях.
Такое высказывание гарантированно оживит совет. И, возможно, расположит несколько его членов к Дезоляции.
— Как видите, есть желаньице, — собеседник Тараса нахмурился, расслышав ехидство. — А если бы и не было, есть разум. У робота появятся свои чувства, основанные на логике. Рациональные, так сказать. Голодать, конечно, наша Дезоляция не сможет при всём желании, но что мешает привыкнуть, например, к присутствию человека? К слову, Дезоляция как раз и проявила чувство, увидев, что пусто, нет никого. Музыку сочинила, сама, без указочки.
Василиса изобразила изумление.
— Сочинила по своему желанию? Продемонстрируйте.
— Я пришла к выводу, что её следует сочинить, — уточнила Дезоляция, — чтобы люди почувствовали пустоту и неправильность.
Здесь, как вчера, на другом конце города, прозвучала композиция. Ровно та же, какую заметила Мария. Печальная. Неспешная. Неподходящая яркому и оживлённому спортивному залу. Реакция совета оказалась схожа с той, что наблюдалась у девочки. Некоторое изумление. Просветление. Идея. Такая же? Возможно ли, что она толкнёт алгоритмы на перестройку, как это сделали дети? Сможет ли совет перерешить судьбу Дезоляции? Не так, как она прогнозировала. Открыть ей что-то…
— Извините, дорогая моя.
Марк прервал всеобщее восхищение. С постоянной добродушной улыбкой он произнёс:
— Не появилось ли у вас случаем новых идей? Сейчас самое время творить, скажу я вам. Перед вами благодарная публика.
Старик не изменил выражение лица. Он явно просил Дезоляцию создать. Сотворить симфонию со смыслом, как уже делала в одиночестве. Но тогда она была заперта в убежище. Никто не мог услышать и оценить. Пока не смогла Мария. Теперь могут они. Хотят.
Мысль. Процессы создали её мгновенно и неожиданно. Возможно убедить всех людей здесь, раз и навсегда. Здесь и сейчас. Без «ли». Тогда больше не станет проблемы. Тогда будет радостно.
Она захотела представить это будущее, показать им, чтобы они почувствовали его. Одновременно они поймут её, как говорил Марк. Ощутят радость.
Мелодия сменилась. Сперва зазвучали звуки города. Парад. Но трубы и барабаны играли под другой ритм. Под ксилофон, хаотичный и быстрый, как детский бег. Под редкий звон велосипедных звонков. И дребезжание тележки с закусками. Вата. Орехи. Мороженое. Всё это вело к кульминации — смеху. Взрослые наблюдали за ребятами. Вдруг пауза. И мелодия продолжается, но с новой темой. Такой же весёлой, но электрической. Это она, Дезоляция. Сочинила песню. Свою.
Взгляды. Всё время, пока играла эта новая мелодия, они были направлены на оболочку. И остались, даже когда музыка закончилась. Прозвучал голос Дезоляции.
Она рассказала людям всё. Почему решила сочинить сейчас. Что хотела выразить. Чего ожидала. Мысли. Те, которые она обработала утром. То, как осознала, что способна радоваться. Ничто не осталось тайным. Этой искренностью Дезоляция надеялась убедить людей, что ей можно верить. Она сказала и об этом.
Молчание. Никто не ответил. Все были взволнованы. Озадачены. Человек шептал что-то человеку, но не Дезоляции. Тогда она спросила:
— Возможно, вы хотите что-то сказать?
Внимание. Максимальное, какое обращали на Дезоляцию с момента первого запуска. Но ей не ответили. Любопытно. Может, сказанное оказало эффект даже больший, чем ожидалось. Повергло людей в состояние шока. Заставило их пересмотреть свои алгоритмы. Своё мнение.
Долгую заминку окончила Василиса.
— Товарищи, — она сделала паузу. Вдохнула. — Прошу, голосуйте.
Две трети за. Одна треть воздержалась.
Против — никого.
***
Юра стоял перед школой битый час. Как кончились уроки и Маша отвлеклась, он быстро выведал, где искать Цию и теперь ждал. Мимо еле-еле ковыляли роботы и люди. А он сопел, стоял. Но терпел.
Сперва он попробовал спросить на вахте, но не шибко умный робот только и выдал, что нельзя ему. Хоть передал Цие, что её ждут. Или просто сказал, что передал.
От скуки Юра начал пинать камешек, подвернувшийся под ногу. В одну сторону, в другую. И сам ходил так же, сунув руки в карманы и скорчив недовольную мину. Такую, что все обходили его стороной. Особенно люди.
Двери школы снова открылись. Но в этот, наконец, раз, из них вышел не какой-то дядька, а Ция. Юра не ожидал увидеть её такой, но точно знал — это она. Никто больше быть этим роботом не мог. Не в таком платье.
Потому, не стесняясь никого и ничего, мальчик побежал навстречу к Цие, махая руками, крича приветствия. Она же стояла и ждала его. И, когда нужно было, поймала за подмышки. Сейчас Юра уже проверял её. На всякий. Вдруг всё-таки не она.
Как и при первой встрече, Ция поставила его на ноги.
— Прошу, аккуратнее, Юрий. Мои оболочки не такие быстрые, как вы.
— То-то! — гордо вытянулся мальчик. — Ты не боись, ничего со мной не будет. Если что, шлёпнусь на тебя, — и засмеялся.
— Думаю, вы знаете, что я не мягкая как люди?
Юра только пожал плечами и схватил оболочку за руку.
— Не мягкая, так не мягкая. Пошли давай! Поговорить хочу.
Со всей силы он потянул Цию за собой, но как с сестрой не вышло. Слишком тяжёлая она была, даже такая. Хорошо хоть сама идёт, а не как Маша.
— Где вы хотите побеседовать? — спросила Ция.
— А хоть тут. Мы потом сразу к Маше, чтоб на тебя поглядела.
Все, кто попадался навстречу, так и норовили оглянуться и поглазеть. Обычно Юру это обрадовало бы — правильно ведь смотрят. На кого надо и когда надо. Только сейчас было не надо.
— Хотя нет, давай не здесь. Пойдём к нам во двор, а? — Ция посмотрела на приветствовавшего её человека и ответила ему. — Там сейчас как раз никого не будет.
— Если вы так хотите.
— Только давай быстрее, ну. Тащишься, как Машка.
Идя по оживлённой улице, они случайно попали на дорогу, по которой возвращались вчера. Сейчас она выглядела совсем по-другому: никакого ощущения приключений не осталось, зато стало тесно, как в убежище. По тротуару не протолкнёшься, а за него выходить нельзя. Опасно, видите ли.
Хоть во дворе было просторно. Ребят ещё не было, а взрослые сюда не заглядывали. Жаль только окна выходили сюда, могли из квартир увидеть. Потому Юра нашёл угол, чтоб за деревьями и чтоб посидеть можно. Как раз ещё спуск в подвал оказался. Занырнув в него с головой, он подозвал Цию. Нужно же как-то и её спрятать.
Правда, она к нему не пошла. Встала рядом и ни в какую, хоть в лепёшку расшибись. Только талдычит:
— Нам не стоит этого делать — люди могут понять это неправильно. Лучше сядьте на скамейку.
— Ну вот что ты, а? — Юра негодовал. Но поговорить надо было. Так что пришлось сдаться. — Ладно, пошли на твою лавку.
Недовольно буркнув, он уселся на выцветшую скамейку, а Ция разместилась следом. На удивление, ничего даже не сломалось. Не такая она и тяжёлая.
— Слушай…
Юра начал сразу, без экивоков и скучных рассказов.
— Помнишь, как ты с Машкой чучело красила?
— Конечно. Вы тоже хотите?
Стеклянная голова глядела прямо на мальчика.
— Не, скучно. Но Машке нравится, вот и говорю.
— Полагаю, вы заметили некоторую неправильность?
Мимо проехал робот-садовник, готовый засадить ещё пару клумб. На его боку красовались рисунки человечков, травы, солнца. Точно мелкотня рисовала.
— Ну, что-то такое. Ты… Ты ж притворялась тогда, да?
Ещё один мелкий садовник встрял посреди беседы. Только теперь он был разрисован ирландскими розами на грядках. Юра запомнил это, потому что ирландцы — пьянчуги. Если верить анекдотам.
— Так и есть. Но скажите, как вы поняли?
— Просто я почуял, что не то. А потом вспомнил, как в кружке робототехники о чём-то таком говорили. Вот и всё.
Ция всё так же тупо смотрела на него.
— Значит, теперь вы чего-то хотите. Спрашивайте, пожалуйста.
Мальчик начал болтать ногами.
— Слушай, а можно… Сделать так, чтобы тебе не нужно было притворяться? Чтоб ты и вправду сама рисовала. Просто Машка расстроится, когда узнает, — хмыкнул. — А она узнает. Она всё знает, чего не надо.
В конце концов Ция что-то да сделала. Отвернулась.
— Вам больше не нужно об этом беспокоиться. Я поняла, что могу творить.
— Как это поняла? — удивился Юра, но с радостью.
— Я поговорила с Марком Игнатьевичем. Может, вы знаете его?
Сразу всплыл образ: добрый старый дядька, иногда захаживающий на чай. И всегда со сладким.
— Знаю-знаю. Неплохой дед, не дурак. Хорошо он тебя уговорил, а…
Ненадолго Юра задумался. Можно было оставить всё как есть, но разве это дело? Можно ведь лучше. Чтоб сестра не разочаровывалась.
— Только ты Машке не говори, хорошо? Пусть думает, что это она всё.
— Вы молодец, что заботитесь о сестре, но не стоит. Она наверняка обрадуется так же, если я расскажу ей. К тому же, если солгать сейчас, потом могут появиться проблемы.
От этого мальчику захотелось рычать. Всыпят ведь потом за то, что сбежал с уроков, а он это ещё и ни за что сделал? Нет, так не пойдёт.
— Это тогда выйдет, что я зря… — не стоило сбалтывать об этом Цие. — Тебя искал? Не, давай думать. Машку нужно порадовать.
— Если вы хотите этого, я помогу.
Ещё один ехавший было по дорожке садовник остановился. Рисунок на его боку совсем стёрся, настолько, что считай и нет его. Да и на мордочке тоже — это Юра увидел, как робот повернулся. И поехал к Цие.
— Ещё до войны эту модель подарили детям, чтобы они её разукрасили. Возможно, вы захотите раскрасить одну из них для Марии вместе со мной?
Юра спрыгнул со скамейки и коснулся робота. Ничего. Стоит себе и только.
— Так, а правда можно? — оглянулся на Цию.
— Да. Но нам придётся подождать, пока прилетит дрон. Это недолго.
Даже стало завидно — он только начал думать, что можно сделать, а Ция всё. Был бы дрон тут, уже бы сделала. Эх, не туда она думает. Розыгрыши бы с ней… Но не сейчас.
— Чего тогда время терять? Давай думать, как красить будем.
Ция не двинула и пальцем.
— Предлагаю половину вам, половину мне. Что вы хотите нарисовать для Марии?
Снова плюхнувшись на скамейку, Юра призадумался. Вот правда, что бы он хотел нарисовать? Сходу непонятно. Но это сходу, а если немного напрячься, то всё станет ясно. Жаль только, это было самое нелюбимое занятие. Хотя ради сестры…
— Давай, как ты катаешь Машку.
Сзади подлетел мелкий дрон, похожий на те, которые вокруг чучела летали.
— Тогда я нарисую, как вы едете на «Соломинке».
Садовый робот радостно подставил разноцветный бок.
***
— Машка, пошли!
Ну как всегда, Юра потащил куда-то сестру, как только увидел. Ни «привет», ни даже «нет времени объяснять» не сказал. Сразу потащил вон из дома. Хоть рюкзак получилось снять.
— Ну что-о? — девочка изо всех сил старалась не упасть на лестнице.
— Увидишь!
И продолжил тянуть, как ни в чём не бывало. К счастью, они жили невысоко и скоро ступеньки кончились. Можно было спокойно вздохнуть. Если остановиться. Как раз этого брат сделать не давал: торопился непонятно куда. А Маша по привычке возмущалась по дороге. Хотя скорее пищала — как птенец в щенячьей пасти. То есть без толку.
В этот раз бежать пришлось недалеко. Слишком уж недалеко — до выхода во двор, почти до лавочки. Маша сразу поняла почему. Как тут не понять? Ция ждёт!
Подруга сидела на скамейке, сложив руки на коленях. Вся красивая, в платье, и тоненькая такая! Только всё равно большая. И вместо лица опять стекляшка. Вот бы мордочку пририсовать, с улыбочкой.
Хотелось восхититься, но ни словечка не получалось. Сначала надо было немного отдышаться, подождать. В эту минуту Ция заговорила:
— Не спешите. У нас много времени, чтобы пообщаться.
— Ция! — девочка поспешила обнять её. — Ты теперь такая красотуля!
Тем временем брат с довольной ухмылкой подошёл сзади.
— Рада, что вам понравилась эта оболочка. Вас ведь так и не наказали?
— Не-а, — за сестру отвечал Юра, — мама побурчала ток и отпустила. Сегодня ещё и уроков было мало, — с удовольствием потянулся.
— У тебя мало, а у нас ругались, что ты опять прогулял.
Маша недовольно скрестила руки на груди. Так что умоляюще глядеть пришлось на Цию. Но не помогло.
— Вам придётся отвечать за этот проступок, Юрий. Я не могу всё время просить за вас.
От улыбки брата не осталось и следа. Он сморщился как пельмень и точно так же плюхнулся рядом с Цией на скамейку.
— Ну и ладно. Не первый раз.
И плавал так недовольно в кастрюльке. Маша хихикнула.
— Чу! Мы тут тебе вообще-то подарок сделали.
— Подарок? — девочка недоверчиво посмотрела на Юру. — Правда что ль?
— Правда. Только тебе не дадим, потому что бяка!
Этот пельмень не только плавал недовольно, он ещё и булькал. И противно как!
— Не стоит ссориться, — спасибо Цие, не дала разодраться. — Лучше позвольте показать наш подарок.
Тут Маша заметила, как к ним подъехал маленький, не больше кошки, робот. Весь в панцире, как улитка, только глаз спереди торчал. А на панцире этом рисунок, сбоку. Нужно только обойти…
— Ой, а это?..
— Мы!
Конечно же, Юра не дал договорить, но на вопрос ответил. Вот и оплеуху дать хочется, и не надо. Правда ведь они. Вчера, когда шли домой. Маша на плечах Ции и Юра на «Соломинке». Только первое нарисовано чуть кривенько, вот точно как брат рисовал бы, а второе словно из музея. Будто Шишкин медведей нарисовал, только вместо них выбрал Юру. И правильно сделал.
— Мы с Юрием нарисовали это с помощью дрона. Одну половину я, вторую — он.
Одну…
— Ты сама? Прям-прям сама решила нарисовать и нарисовала?
— Да. Вчера я поговорила с Марком Игнатьевичем…
И Маша услышала то, что совсем недавно Ция рассказала Юре. Слегка расстроилась, не без того — не она, получается, научила творить. Но тут же развеселилась. Не она, так не она. Главное, что может. Сама!
— Вот видишь. Я была права, — тихо, но с удовольствием ответила девочка. — Скоро поймёшь, что живая.
— Возможно, — только и сказала Ция. — Однако, если вас порадует, сегодня я поняла, что способна радоваться.
Брат с сестрой внимательно слушали Цию. Она мерно, не спеша открыла им, о чём думала с утра и как пришла к этому чуду — она может радоваться! Жаль только тогда, когда нет проблем. Они же часто есть. Всегда почти.
— Ничего, и хорошему радоваться научим. Ток дай волю.
В этом, как и во всём на свете, Юра был уверен. Даже ухмыльнулся. Маше же не очень-то и хотелось с ним спорить. Лучше вместе это устроить. Но сперва…
— Спасибо за подарок.
Она ещё раз обняла Цию, в благодарность. Она заодно и порадуется, что всё хорошо. Жаль только, не покажет. Лица-то нет.
— Скажи, Ция, а ты, — Маша чуть отстранилась, — радуешься сейчас?
— Да. Вам понравилось, значит, ничего плохого. Я рада.
— Но по тебе не видно, — с наигранной обиды Маша начала свой план. — Ты сидишь как статуя и не понятно. Может, ты врёшь?
Юра быстро поддержал:
— Ага. А сама корчишь рожи — мы-то не видим.
— Вы хотите, чтобы я показала, что рада?
— Так все показывают, — не отступал брат. — Ты чем хуже?
— Может, тебе нравится нас обнимать, а ты просто не пробовала и не знаешь?
Дети поджались к Цие, буквально вынуждая ту сделать, как они хотели. Им это удалось. Скоро они почувствовали, как железные руки самую малость сжали их. И голос Ции вдруг стал тише:
— Это больше похоже на проявление любви, нежели радости.
Машу осенило. Ция же говорила о любви, вчера она сказала, что раньше… её кто-то любил. Она знает, что это такое. Но не говорила, что… А если?..
— Так ты понимаешь, что такое любить? — поинтересовался брат. Он так и не понял.
Сердце заскрипело, как надоедливая старая дверца. Только бы не получилось, что она не любит её. Её и Юру.
— Да. Я узнала это от того, кто любит меня. Давным-давно.
— А… ты сама кого-нибудь любишь?
Девочка спрашивала робко, боясь ответа, но непременно желая знать. При том именно то, что хотелось. Так хотелось!
— Всех людей…
Маша выдохнула.
— …и вас.
И тут же расплылась в улыбке и зарылась в платье Ции. Пока Юра смотрел на неё, не понимая. Да и пусть.
— Не беспокойтесь, Мария. Я рада вас любить.
— Вот ведь нашла о чём волноваться, — усмехнулся брат.