— Еще успею. У нас впереди длинная ночь, так что не волнуйся.
В положенное время они съели курицу. Затем тетя Рехина попросила, чтобы он подождал минуточку, пока она будет говорить по телефону, а когда вернулась, объявила:
— Переночуешь в аптеке у одной сеньоры, моей подруги. Там тебе будет хорошо.
— Мама сказала, чтобы я остался у вас.
— Там тебе будет не хуже, чем у меня, но намного безопаснее, понимаешь? С комиссаром полиции мы друзья (неужели ты думаешь, что я не угощу его цыпленком, которого ты привез?), но на этих людей нельзя положиться. Видно, хотят лишний раз показать, что они здесь командуют, и когда я меньше всего этого жду, заявляются ко мне и всех волокут в участок. Через какое-то время меня проводят в кабинет к комиссару, который приносит извинения за это беззаконие, совершенное по ошибке. Я никогда не смогу простить себе, если по моей вине сын Филомены узнает, что такое тюрьма. Идем, я посажу тебя на трамвай. Путь предстоит неблизкий, а та сеньора, наверное, ждет тебя не дождется, чтобы уйти домой.
— Она там не живет?
— Нет. Тебе не хочется оставаться одному?
— Мне не хотелось бы проспать завтрашнее утро.
Тетя пошла в соседнюю комнату и вернулась с будильником.
— Возьмешь с собой.
— Не стоило беспокоиться.
— Поставишь на ночном столике, на случай если тебе вздумается узнать время. Ходит он хорошо, только звонок иногда не работает. Но увидишь — завтра он прозвенит.
Это заверение тети успокоило его. Он ответил:
— Поставлю его на семь, хотя к этому времени уже сам проснусь. Я всегда просыпаюсь рано.
Они вышли из дому и прошагали до угла.
— Сеньора сказала, что устроит тебя на верхнем этаже аптеки. Будешь там как настоящий господин, с отдельным входом. А сейчас садись на пятый трамвай. Посмотри, где у него нарисован номер. Выслушай хорошенько, что я тебе скажу: попросишь кондуктора, чтобы предупредил, когда будет угол Митре и Сан-Лоренсо. Там сойдешь и пересядешь на восьмой трамвай. Скажешь кондуктору, что тебе нужен проспект Лусеро, не доезжая квартала до бойни Свифта. Там сойдешь и сразу увидишь аптеку. Это в самом центре Саладильо.
Ему никогда не забыть то нескончаемое путешествие по Росарио. Возможно, потому, что он ехал один и не должен был изображать безразличие (как по приезде, с турком), Луисито с удовольствием разглядывал все новое и необычное, что привлекало его внимание. Не однажды за время своего первого путешествия на пятом и восьмом трамваях он подумал: «Расскажу об этом братьям, сестрам, Рафаэлю и Флоресу». Он проезжал мимо высоких темных зданий с остроконечными шпилями и громоотводами (зданий, которых не увидит больше, точно они приснились ему). У него даже возникло ощущение, что вовсе не на грузовичке турка, а на этих двух трамваях он въехал в город. Он ехал сидя, как обычный пассажир, с будильником на коленях и с ошеломляющей уверенностью, что участвует в знаменательных событиях. Когда придет час рассказать о них, понадобится особая осторожность, а то еще назовут обманщиком.
В аптеке его ждали хозяйка и ее дочь, одетые в пальто. Он помог опустить железную штору и последовал за ними через боковую дверь по крутой лестнице до склада товаров на верхнем этаже, где пахло душистым мылом.
Хозяйка извинилась:
— Надеюсь, тебе не будет слишком неудобно. Мы поставили кровать рядом с дверью, и тебе не придется вставать, чтобы зажечь свет. Чуть повернулся — и зажег, снова повернулся — и погасил. Там маленькая уборная.
Хозяйка была немолодая, но дородная, белокурая, розовощекая и очень бойкая. Ее дочь, бледная и нескладная, правда, с красивыми волосами, как у хозяйки, напоминала ему одну барышню, которую он видел неизвестно где, может, на какой-нибудь картинке.
Девушка сказала:
— Мы открываем в восемь, но вы из-за нас не беспокойтесь: если захотите, можете спать дальше.
Хозяйка объяснила:
— Если завтра проснешься голодный, делай, как я тебе скажу. Когда выйдешь, иди направо, на углу снова поверни направо и в двух шагах увидишь молочное кафе, где тебе подадут приличный завтрак. Туда ходят многие с бойни, так что можешь быть спокоен.
Он проводил их до двери на улицу. Хозяйка дала ему ключ.
Луисито взбежал вверх по лестнице. Никогда еще не было у него отдельной комнаты, никогда не жил он среди такого удобства и роскоши. Два или три раза он включил и выключил свет, чтобы проверить и доставить себе удовольствие. Посмотрел, что стоит на полках, и даже прочитал, разумеется с трудом, этикетки «Фиброля», тонизирующих и кровоочистительных средств, «Сенегина» от кашля, «Сарголя» для увеличения веса, «Жироламо Паглиано», крема «Салатный», пудры и духов «Блондинка», «Черные глаза», «Скажи мне «да», «Куколка», «Первый поцелуй», над которыми призадумался; но поскольку не годилось проспать завтрашнее утро и опоздать с доставкой письма, он не стал терять время. Завел будильник на семь часов и поставил его на ящик с надписью «Кто пьет «Седоброль», тот крепко спит», который придвинул к кровати. Ему показалось, что от ящика исходит странный, но не противный запах — может быть, супа, но такого, что сварили из трав для лечения больных. Привлеченный шумом, доносившимся с улицы, он припал к окошку. «Сколько народу, — прошептал юноша. — Сразу видно, что горожанин не спит ночью». Перед тем как погасить свет, взглянул на часы — те показывали тридцать семь минут одиннадцатого. Луисито покорно лег; ему так не хотелось, чтобы этот чудесный день кончался, но, поразмыслив, он решил, что следующий принесет ему новые радости.
Проснулся он уверенный, что проспал всю ночь одним махом. Включил свет и, дабы использовать часы по назначению, посмотрел время. Было пять минут двенадцатого. Он спал неполных тридцать минут. Усталости он не чувствовал и был всецело готов подняться и начать новый день, но поскольку других дел, кроме как ждать семи часов, не предвиделось, такая бодрость не обрадовала его. Он испугался, что ночь будет слишком длинной.
Через какое-то время он уснул и тотчас проснулся. Так он по меньшей мере полагал: сон вроде бы длился не больше короткой дремы. «Что это со мной сегодня? — удивился он. — То и дело просыпаюсь». Ему показалось, что секундная стрелка очень громко стучит. Он зажег свет. Было двадцать минут шестого — дрема продолжалась больше шести часов. Он снова погасил свет и, должно быть, уснул, потому что увидел тетю Рехину с лентой в волосах, украшенной бриллиантом или стеклом в форме звезды, и в темном платье с ярко-красными разводами. Тетя смотрела на него очень серьезно своими огромными черными глазами, точно такими же, какие были нарисованы на этикетке коробки с пудрой. Она наклонилась к нему и, как бы извиняясь, сообщила:
— Я думала, что ты можешь встать, но тебе придется поспать еще.
Проснувшись (много позже, если верить ощущениям), он повернулся в поисках окна, уверенный, что дневной свет уже пробивается сквозь щели. Увидел лишь темноту и подумал: «Я еще плохо знаю комнату и не могу ориентироваться». И все же с первого раза нащупал выключатель и не успел зажечь свет, как сразу нашел окно там, где искал его раньше. Посмотрел на часы. Было тридцать четыре минуты третьего. «Значит, в последний раз я плохо посмотрел», — заключил он. Чтобы окончательно проснуться и избежать новых ошибок, пошел в уборную. Вернулся в кровать в тридцать семь минут третьего. Отметил про себя: «Теперь я хоть знаю, что все правильно». Он не стал особо тревожиться из-за странных происшествий этой ночи — не привык ломать себе голову — и очень скоро погрузился в сон. Он столько раз просыпался и ходил в уборную, что сбился со счету; знал только, что это было неоднократно и что слабость и жажда нарастали. В последний из этих походов, точнее сказать — в предпоследний, на обратном пути у него закружилась голова, и он упал на пол. Когда ему удалось доползти до кровати и зажечь свет, он увидел словно во сне, что стрелки часов показывают тридцать четыре минуты третьего. Подумал, что часы могли в какой-то момент остановиться. На самом деле он был уверен, что секундная стрелка не унималась в течение всей ночи. Вероятно, он заснул, потому что снова появилась тетя Рехина и объяснила ему (он почти ничего не запомнил) про камень, который сиял у нее на лбу: это была звезда. Тетя улыбнулась и сказала:
— Теперь можешь вставать.
Во время сна он чувствовал себя как нельзя лучше, но только проснулся, ощутил боль во всем теле, особенно в животе, невообразимую усталость, точно был нездоров, и сильную жажду. Подняться с постели стоило ему невероятных усилий. По пути в уборную его прошиб холодный пот, голова закружилась. Опершись на раковину, он сполоснул лицо водой и жадно напился. Он был так растерян и утомлен, что, как рассказывал позднее, «ничуть не удивился, заметив на подбородке сильно выросшую щетину». Он смочил руки, шею и при первой же попытке вымыть ноги не устоял, упал, ударился так сильно, что только смог засмеяться. Наконец ему удалось одеться, и после половины девятого он торопливо — поскольку начинал понимать, что в животе болит от голода, — но с большими предосторожностями, чтобы не покатиться с лестницы, спустился на улицу. Аптека была закрыта. Он усмехнулся: «Хорошо же они открывают в восемь». Вспомнив наставления аптекарши, пошел направо. Почти все магазины были закрыты. Он подумал: «Еще мама говорила, что горожанин любит поспать». На углу повернул направо, купил газету (потом он вспомнит, что, взяв ее в руки, подумал: «Здесь у них больше страниц») и спросил:
— Газетчик, я правильно иду в кафе?
Кафе он увидел раньше, чем тот успел показать, — они стояли у дверей. Кое-как пройдя последние четыре или пять метров, он вошел, плюхнулся на стул, облокотился на мраморный стол. Когда появился официант, заказал кофе с молоком, булочки и пирожки. Кофе принесли до того горячий, что понадобилось ждать (даже мате он любил еле теплый, иначе обжигался). Измученный невероятной слабостью, Луисито съел булочки и пирожки, а кофе с молоком пришлось выпить прихлебывая. С большей уверенностью в голосе он потребовал:
— Еще раз то же самое, пожалуйста.
Себе он сказал, что теперь, попав наконец в город, станет вести шикарную жизнь и что будет ждать свой кофе как ни в чем не бывало, просматривая газету, точно господин. Он обратил внимание на спортивную страницу и позже восхищенно заметил: «Вот у кого шикарная жизнь, так это у горожанина. Даже в будни есть скачки и футбол».
Принесли вторую порцию. Луисито подумал: «Надо бы растянуть и не набрасываться с такой жадностью». С едой расправился быстро. Поскольку заказывать третью порцию было бы, пожалуй, слишком неприлично, он вернулся к чтению в надежде, что через какое-то время поймет, действительно ли еще голоден. Закончив спортивную страницу, он перешел к полицейской хронике и уже собирался отложить газету, когда несколько строк привлекли его внимание. Потребовалось усилие, чтобы разобраться:
«В пятницу 27-го числа в 12.30 пополудни наряд полиции под началом инспектора Темпоне прибыл к жилому дому Э 2797 по улице Жужуй. Словно этого визита ждали, дверь немедленно отворилась, в нее просунулось винтовочное дуло и по блюстителям порядка были произведены два выстрела, но быстрый маневр позволил открыть ответный огонь, который и сразил нападавшего. Им оказался небезызвестный гангстер М. Пюзо с богатым уголовным прошлым, имевший тесные связи с преступным миром районов, прилегающих к провинции Кордова».
Он непроизвольно перевел взгляд к верхнему углу страницы и прочитал, точно в бреду: «Росарио, воскресенье, 29 марта 1930 г.». Он ничего не понимал. Вернулся к сообщению внизу и, прочитав заново слова «пятница 27-е», «Жужуй, 2797» и имя убитого, ощутил, что проваливается в какую-то пустоту. Вдруг он все ясно увидел и понял, что случилось невероятное: здесь, в раскрытой перед ним газете печатными буквами указывался день, час и место доставки письма сеньора Билардо, а также имя получателя, ныне покойного. Луисито вслух подумал: «Я виноват в его смерти. На этот раз никто меня не спасет». Его бросило в дрожь, но, не привыкший унывать, он сообразил: «Разве что тетя». И, заплатив, вышел.
Газетчика он спросил:
— На каком трамвае (он сказал «трамвайчике») я доеду до угла Бучанана и проспекта Альберди?
— На восьмом. Сядете тут рядом на проспекте Лусеро и езжайте до угла Митре и Сан-Лоренсо, а там садитесь на пятый.
Когда с объяснениями было покончено, Луисито на всякий случай обронил второй вопрос:
— Скажите, какой сегодня день?
Человек сощурил глаза и рассмотрел его вблизи.
— Именно тот, что напечатан на каждой странице этой газеты. Вот ведь совпадение, правда?
Луисито направился к проспекту Лусеро, чтобы сесть на восьмой трамвай. Покачав головой, заметил: «С ума сойти можно. Проспать два дня и три ночи кряду, совсем без еды. Еще бы не проголодаться».
Трамвай не замедлил появиться. Луисито устроился на сиденье, заплатил за билет и прочитал надпись под потолком: «Вместимость: 38 сидящих пассажиров». Подумал, что он один из этих пассажиров и что какой бы сложной ни была ситуация, поездку надо использовать получше, ведь «кто знает, сколько придется ждать следующего раза». Еще он сказал себе: «Я должен вернуться в городок и успокоить недовольных. Сдается мне, что и дон Леопольде — потому что я вернулся, и сеньор Билардо — потому что я не справился, оба будут здорово сердиться. Обидно покидать Росарио».