Он разглядел во мне тонкую душу, и обращается именно к ней. Он совершенно бескорыстно поделился со мной частичкой своей власти, власти серого человека. Он уступил мне кусочек своей территории, чтобы я могла разбить лагерь, произвести учет оружия и покончить с чередой отступлений. Я встаю, выпрямляюсь. До него я была никчемной куклой, которую можно рвать на части, бросать на землю и поднимать когда вздумается. Теперь у меня за спиной вырастут крылья и понесут меня к нему. Я увеличиваюсь в размерах. Мое сердце надувается как воздушный шар. Я вот-вот взлечу. Я счастлива, я так счастлива. Я хочу взглянуть на мир его глазами. На меня давно уже не смотрели так благодушно-доброжелательно. Еще, прошу вас, дайте мне еще внимания, полезных советов, ценных указаний, облагородьте мне душу. Наверное, это и есть любовь, когда другой видит в вас то, чего вы сами не замечали, извлекает наружу и преподносит вам будто драгоценный слиток.
Лежа на мне, он будет подолгу беседовать с моей душой во мраке ночи, когда наши тела насытятся, руки сплетутся, а души, соединившись, воспарят к небесам. Он будет ревниво следить за моим взрослением, радоваться первому шагу, первому слову, мазать зеленкой разбитую коленку. Он поможет мне найти свой путь.
Серый человек многому меня научил.
Он очень меня любил, возможно даже слишком. Любил так, что едва не потерял рассудок, едва не свернул мне шею. Стоило мне мельком взглянуть на другого мужчину, и он готов был довести меня до слез, запереть на ключ, чтобы никого не подпустить ко мне близко, задушить своей отчаянной нежностью, перемежая признания в любви ударами ремнем. Я принимала эти удары так же, как его любовь. Я принимала от него все: рядом с ним я хотела учиться.
Его жестокость не страшила меня. Я знала ее назубок, пестовала, холила, лелеяла. Я сама требовала от него жестокости, предпочитала ее нежности, физической и душевной. Я была ненасытна. «Еще, еще», – шепотом умоляла я, когда он в испуге отступал после очередного приступа ярости. Еще… Еще…
Говорить друг с другом, спать, тесно обнявшись, чтобы слова и тела слились в единую душу, способную воспарить высоко-высоко. Твои слова открывают во мне то, что до сих пор не имело названия, обнажают меня с любовью, но без малейшей поблажки. Твои пальцы впиваются мне в шею, в плечи, в живот, оттягивают волосы назад, прижимают меня к твоему телу, и ничего слаще этого я не знаю. Мне хочется стать маленькой-маленькой, испытать на себе всю твою силу, быть послушной жертвой, которая постоянно просит: еще. Еще боли, перерастающей в наслаждение, еще наслаждения, невыносимого, нестерпимого как боль, и главное, любви, еще любви…
– Иногда мне хочется расцеловать тебя с головы до пят, а иногда – взять тебя не глядя. И знаешь, ведь это одно и то же? – говорит он в темноте спальни, в темноте моей спальни.
Я знаю. Телесная любовь по сути – порыв, живительный и стремительный, исполненный легкости и тайны, позволяющий двум ненасытным телам проникнуть за грань доступного, и стремглав бросившись в эту безымянную бездну, испытать на себе предел человеческих возможностей. И если при этом вдруг выяснится, что простой смертный способен подхватить божественную искру, то, может быть, может быть, им удастся, растворившись в ее жгучем, ослепительном сиянии, подняться высоко-высоко, туда, где находится то самое Нечто или Некто, которое мы ощупью ищем, не умея и не смея назвать по имени.
Увидеть, хотя бы раз увидеть, как этот вечный свет загорается на пути двух тел, которые, сцепившись в тесном объятии, нагревают и обжигают друг друга, чтобы стать частью безграничного сияния и на какой-то миг осветить собой пещеру, в которой мы живем, чудесную пещеру, где возможно все, но лишь для тех, кто способен открыться.
Открыться, тем самым спасаясь от смерти.
Открыть свое тело, свой разум, чтобы научиться, прежде всего, давать.
А потом получать.
И чем больше, чем больше мы открываемся, тем острее ощущаем, что готовы принимать и получать.
По-луч-ать. Принимать частицу того луча. Увидеть себя в новом свете, познать себя новым и разным. Избавиться от старых привычек, старых качеств, нагромождение которых мешает нам видеть, заслоняет от нас нашу собственную жизнь.
Разглядеть наконец то, что мы сами от себя скрываем, скрываем, потому что нам страшно.
– Ты все еще боишься? – спрашиваешь ты, прижимая меня к своему телу, своему античному телу.
Я знаю, настанет день, когда он снова постучит. Он просто ждет, позволяет мне насладиться завязкой нового романа, дает мне время с головой ринуться в любовь, чтобы тем вернее ударить с тыла. Я чувствую как он рыщет вокруг нас, как готовит почву для удара. Я уже ощущаю прикосновение его рук, похожих на щупальца, слышу как он дышит мне в затылок, как хихикает на излете каждой фразы.
Я гоню его прочь, гоню его призрак прочь.
Ты тоже знаешь, что он совсем близко. Ты осторожничаешь. Мы переходим на шепот, будто залегли в засаде. Мы боимся, что он услышит как мы его обсуждаем, застанет нас на месте преступления и вопьется в самое горло.
– Я знаю кто твой враг… – Шепотом произносишь ты.
Я поворачиваюсь к тебе с надеждой во взгляде. «Ну же, – мысленно умоляю я, – сними с него маску, перережь ему горло. Принеси мне его голову на подносе. Поддержи меня в моей неравной борьбе, не дай проиграть и на этот раз.»
– Просто ты мечтаешь встретить идеального мужчину…
– …
– Поэтому тебе так страшно. Ты боишься, что я окажусь не на высоте. А я не могу быть воплощением уверенности, играть роль, которую каждая женщина навязывает своему мужчине: роль самоуверенного самца. Я хочу иметь право на слабость, хочу, чтобы ты была готова принять меня слабым.
Слабым, мужчину? Я презрительно морщусь. Мужчина должен быть сильным, мощным, уверенным в себе. Здоровенным несокрушимым красавцем, к которому так и хочется прислониться. Ты – Тарзан, а я маленькая Джейн, которую ты бережно носишь на руках. Это неправда. Я не Джейн. Я сама могу быть несокрушимым гигантом. Мне самой не нравятся Тарзаны, которые распиливают вас на кусочки и посылают принести пива из холодильника… Значит… Что же мне делать? В моей голове царит полная неразбериха.
– Ты должна отказаться от мечты увидеть во мне живой идеал…
– А что ты понимаешь под живым идеалом?
– Это человек, который будет говорить тебе именно то, что ты хочешь услышать, близкий и ненавязчивый, сильный и нежный, смешной и серьезный, который всегда прибегает по первому слову, короче, Прекрасный принц.
– Прекрасных принцев не бывает…
– Ты признаешь это только в теории, на практике ты все равно его ждешь… И никуда от этого не деться. Я еще никогда не встречал женщину, которая втайне от всех не ждала бы Прекрасного принца… Поэтому вы всегда чувствуете себя обманутыми. Это неизбежно. Вы ждете от своего мужчины полного совершенства.
– Ты хочешь сказать, что мужчины выше всех этих предрассудков.
– Нет. Мы тоже ждем свою Прекрасную принцессу, только в отличие от вас, умеем это скрывать!
Мадагаскар. Этот остров как нельзя лучше подходит для моей матери. Когда-то здесь разбойничали пираты, кишмя кишели виселицы, процветали работорговля и подпольные сделки с рисом и быками. Идеальное место жительства для такой недотроги как она.
Мать уехала туда, прихватив с собой старые девичьи мечты. Гадалка предсказала ей, что там она наконец повстречает мужчину своей жизни.
– Когда вы увидите его, у вас дыхание перехватит, – прошептала ясновидящая, вглядываясь в карты при свете трех белых свечей. – Он будет высокий, красивый, богатый, добрый, сильный… и к тому же – американец. Он станет любовью всей вашей жизни. Он сделает вас счастливой.
Мать была заинтригована:
– А что американцу делать на Мадагаскаре? – спросила она. – Может быть, я встречу его в каком-нибудь более цивилизованном месте? Ну, скажем, в Нью-Йорке, в Вашингтоне или там в Бостоне… Мадагаскар – это так далеко, там полно акул, плюющихся кобр и муравьиных львов, а еще там бушуют циклоны и случаются извержения вулканов.
– Ошибаетесь, – в порыве озарения возразила ясновидящая, – там не бывает ни хищников, ни ядовитых змей… Случаются разве что муссоны, да и то только в сезон дождей при межтропическом столкновении пассатов с воздушными массами над Индийским океаном.
Пораженная метеорологическими познаниями предсказательницы, мать отбыла на Мадагаскар, захватив с собой моего младшего братика. Она нашла себе место в одной из частных школ Тананарива. Троих старших детей мать решила оставить во Франции. Мне исполнилось восемнадцать, пора было становиться на ноги. «Ты совершеннолетняя, с дипломом, – заявила мать, – я свой долг выполнила, так что теперь – каждый за себя». «Я уверена, что ты не пропадешь, – добавила она, – будешь зарабатывать себе на жизнь, учиться на собственных ошибках, только так и можно чего-то добиться.»
Что касается нашего отца, то он опять пустился в путь: отправился на восток, намереваясь вернуться к своим истокам. Впрочем, зашел он недалеко. Судьба занесла его в Страсбург, где он благополучно женился и обзавелся многочисленным потомством. «Но ты по-прежнему моя любимая доченька, – писал он мне, – ты мой луч света, мое солнышко, моя неземная красавица. Посылаю тебе тысячи поцелуев и люблю больше всех на свете. Не забывай об этом.» Жаль только, что в порыве нежности он позабыл дать мне свой адрес.
Я тосковала по братику. Писал он редко, звонить было дорого. Я отправляла ему длиннющие письма, а в ответ получала от него раз в месяц лаконичные послания на плюре, весьма ироничные и не требующие чрезмерной оплаты. «Янки на горизонте пока не видно. Зато полно маниоковых полей – хорошо курится. Учусь, зачеркиваю дни в календаре. Жру бананы с рисом. Собираю слюду. Целую из последних сил.» Иногда в его словах проскальзывала глубокая тоска. «Дом такой маленький, что нам приходится спать в одной кровати. Сетки от комаров у нас нет. Она убивает их вручную, чтобы не выпили из меня всю кровь. Утром, грозно глядя на меня, объявляет, что не спала всю ночь. Потом весь день зевает и яростно трет виски. Пришли мне море белого тюля. Можешь пожертвовать подвенечным платьем – буду тебе благодарен по гроб жизни.»
Я писала ему такие вещи, которые никогда не осмелилась бы произнести вслух, и, чтобы немного его развлечь, рассказывала самые невероятные истории из своей парижской жизни.
«Братик мой, мой любимый далекий братик.
Мне тебя не хватает, не хватает, не хватает.
Что еще сказать?
Мне тебя не хватает.
– И это все? – спросишь ты, презрительно выпятив губу и подняв брови на манер вешалки. – Нет чтобы написать что-нибудь поинтереснее… Ты прав, тысячу раз прав. И все же, не суди меня слишком строго.
Что у меня? Да так. Живу потихоньку. Недавно повстречала арабского принца. Он назначил меня привратницей в своем дворце. Я должна заниматься цветами в отсутствие хозяина: поливать их, беседовать с ними, читать им Саки для забавы и Пруста на ночь. Не веришь? А у меня неплохо получается, они цветут со страшной силой. Еще мне поручено трижды в день гладить его ангорскую кошку, причесывать ее против шерстки и подпиливать ей коготки специальной пилочкой, выписанной из Нью-Йорка. Зато мне дозволяется спать в центральной зале гарема. Там стоит круглая кровать, а по бокам – множество альковов, где некогда возлежали терпеливые жены, каждая из которых надеялась, что царственный супруг возжелает именно ее. Комната настолько велика, что я не гашу свет на ночь. Раз в неделю я являюсь в дворцовый хамам, где двое могучих беззаботных рабов черной мочалкой втирают в мою кожу липкое мыло и массируют меня до тех пор, пока я не засну, а потом относят на кровать, вокруг которой клубятся ароматические свечи, и каждая из них величиной с дорическую колонну. Я украшаю вышивкой его тапочки и чехлы для кинжалов. За каждый чехол мне платят отдельно. Я подолгу сижу в его огромных шкафах и жадно вдыхаю запах лошадей, исходящий от его одежды. Он разводит их в своих владениях. Я их различаю и всем успела придумать имена. Самого красивого жеребца я приберегла для тебя, так что теперь мы вместе катаемся по раскаленному песку. Вчера ты как раз выиграл бега и в качестве приза получил сто нефтяных скважин. Обещал со мной поделиться…»
Ради него я опять принялась за свои бесконечные истории, только раньше я рассказывала их на ночь самой себе, а теперь все мои сказки предназначались братику. Я приносила на почту толстые тетради на спирали. Там их взвешивали и бандеролью отправляли на Мадагаскар. Я представляла себе как брат листает мои рассказы, устроившись на подушке с бананом в руке, и засыпает, уткнувшись щекой в исписанную страницу. «Тананарив. Странное название для столицы, – писал он мне. – И что я здесь делаю? Похоже, я человек без будущего. Она отняла его у меня, заставив поехать с собой. А янки так и не наблюдается.»