Я не охотник. Успехи моих спутников, бивших птиц на корм собакам, меня не радовали.
На одном птичьем базаре я видел полярную сову. Сова медленно рвала гагарку. Остальные спокойно сидели на гнездах: их много, и опасность быть съеденными не очень велика.
Много раз пришлось побывать на Новой Земле с 1905 года до 1945 года. На птичий базар больше не ездил. Если бы можно было побыть на острове среди птиц без охотни ков, без сборщиков яиц!
травы Цветы и травы засветились, как самоцветы. Свет над ними переливался широкими розовыми радугами И тишина казалась светящейся, как все кругом.
На крутом берегу над морем сидел молодой ненец и что-то пел. Ненец слышал, что я подхожу, но не обернулся, не перестал петь. Он мне доверял. Я сел рядом. Море перед нами золотилось переливчато.
Песня ненца не мешала тишине, казалось -- свет и в песне.
Я долго слушал и спросил: -- Скажи, о чем ты поешь? - Так, пою о том, что вижу. -- Скажи мне русскими словами, о чем поешь! -- Ладно, скажу, слушай.
Ненец запел русскими словами. Его пенье не мешало светлой тишине. Ненец пел:
Вышел я ночью на гору Смотрю на солнце и на море. А солнце смотрит на море и на меня И хорошо нам втроем' Солнцу, морю и мне.
Солнце заметно поднялось над морем - новый день.
Я тихо поднялся. Ненец пел по-своему, Когда я ушел далеко, и ненец не мог меня повторил его песню:
Хорошо нам втроем' Солнцу, морю и мне!
- начинался
по-ненецки. слышать, я
В полночь солнце было близко к воде. Солнечные лучи пробежали по самой земле, пронизали стебельки цветов и
Под горой у берега припай льда. С припая выполоскал белье. Вода чистая, прозрачная, на дне видны все камешки. Рейкой смерил глубину - глубина подходящая, немного не до плеч. Снял шубу, стоя на шубе разделся и в воду
Ледяные стрелки верхнего слоя пресной воды разбежались в стороны. Казалось, ледяные иглы вонзились в меня Я нырнул и подождал, чтобы вода надо мной успокоилась.
Выбрался на лед. Надо было размахивать руками, бегать. Чуть согрелся, надел валенки, шубу накинул на голое тело. Остальную одежду и выполосканное белье схватил охапкой и -домой. Самовар уже кипел. Напился чаю и спать. Утром открываю глаза. Около меня стоит старик. Озабоченно спрашивает: -Болен? -- Болен. -- Что чувствуешь? -- Есть хочу.
Два с половиной месяца почти ежедневно купался. Пропускал дни больших ветров. Первый снег не мешал купанью.
В 1913 году в журнале "Аргус" помещена моя фото графия. Я сижу на льдине, и подпись: "Художник IV. нагуливает здоровье".
В первые дни я собрался идти подальше от становища. Увидела Маланья, заколыхалась, заторопилась, догнала. -- Ты куда пошел? -- На Чум-гору.
Посмотрела Маланья на мои ноги -- я был в ботинках -Обратно как пойдешь? Боком перекатывать себя будешь? -- Маланья объяснила, что на острых камнях ботинки скоро порвутся. -- Я тебе пимы принесу.
Подождал. Маланья принесла новые пимы из нерпы с подошвой из морского зайца.
-- Одень. В этих пимах и по камешкам хорошо, и по воде можно ходить. А сколько стоят пимы?
-- Полтора рубля.
Мне это показалось дешево. Удивление вылилось вопросом: Оба?
Маланья засмеялась долгим смехом, даже села на землю. Отмахиваясь руками, раскачивалась. И сквозь смех сказада
-- Нет, один пим! Один ты оденешь, один пим я одену. Ты шагнешь ногой, и я шагну ногой Так и пойдем.
Посмеялась Маланья и рассказала старинную ненецкую сказку о людях с одной ногой, которые могут ходить только обнявшись
-- Там живут любя друг друга. Там нет злобы. Там не обманывают,-- закончила Маланья и замолчала, задумалась, засмотрелась в даль рассказанной сказки. Долго молчала Маланья.
Собаки угомонились, свернулись клубками, спят Только уши собак вздрагивают при каждом новом звуке.
-- Ты думаешь, в сказках все сказка? -- снова заГово" рила Маланья.-- Я думаю, и правда есть. -- Расскажи еще. Ты много знаешь старых сказок? -- Много знала, да потеряла. Живу давно, иду долго, по дороге и потеряла много.
Поехал я на два месяца, продуктов взял на четыре Лишнее всегда пригодится остающимся. Не взял керосину, не взял дров и теплой одежды для зимы. Была у меня шуба, теплая шапка, но для зимы все это легкая одежда.
Начал готовиться к зимовке. Надо запасти дров. У берега было много плавника. Сталкивал бревна в воду, кое-как подгонял ближе к дому, распиливал и втаскивал в гору к дому. Много запасти не было силы и времени. Месяца на два-три запас.
С наступленьем темных ночей пришли и ветры, будто сговорились.
Несколько дней штормовой ветер не выпускал из дому. Ветер порывами наваливался на дом, пытался сбросить с места. Дом вздрагивал, отвечал не то вздохами, не то стонами. Наконец ветер успокоился. Я пошел делать зарисовки.
Большие пятна сгустками крови краснели на камнях. Подошел ближе. Это камнеломка в осеннем расцвете -- увяданий. Листья желтеют и проходят всю гамму красных тонов. Яркое увядание камнеломки, похожее на цветение, разгоняло безнадежность, громко говорило о радости жизни, о силе жизни. В темном пейзаже увядающая камнеломка радовала больше весеннего цветения на юге.
Ненцы ждали с Большой Земли продуктов на зиму. Кто-либо из ненцев дежурил на высоком месте, всматривался в море.
Пароход! Пароход идет!
Становище ожило. У всех оказалось много дела, хлопот Сколько я ни всматривался в море -- ничего не видел. - Да ты носом нюхай. Дымом пахнет Глазом-то и мы не видим.
В том же 1905 году познакомился с Тыко Вилкой. Картины Вылки меня поразили глубоким пониманием полярного пейзажа. Картины были исполнены карандашом и акварелью. Исполнение было неровное. Рядом с утонченнейшими акварелями, напоминающими лучших мастеров, были резко набросанные черные горы, скалы. В них надо было вглядеться, смотреть надо было иначе, чем обычные, привычные глазу пейзажи. Особенно радовали и запомнились "Жонка ловит рыбу" и "Ночь летом". "Жонка ловит рыбу" -- непосредственная передача виденного, прочувствованного. Мягкие линии невысоких гор обступили залив. Лодка. Ряд поплавков. Рыбачка наклонилась над сетью.
"Ночь летом" -- маленький островок, тихая вода, над островком два легких розовых облачка.
Вилка стремился на Большую Землю, в Москву. Хотелось отговорить, посоветовать окрепнуть в своих работах, окрепнуть в своих достижениях и тогда ехать.
В те недавние и, кажется, такие далекие от нашего времени годы не было бережного и заботливого отношения к самобытным художникам, выходящим из малых народов, как сейчас. К сожалению, в Москве Илья Константинович пережил много горьких минут.
В одну из поездок на Новую Землю пришлось ехать с губернатором Сосновским.
Преисполненный довольством, высокий чин заговорил о целях своей поездки. Его не смущало, что его слова будут слушать и пассажиры второго класса, и даже пассажиры трюма, палубы, пассажиры третьего класса. Под мерный шум машины, под журчание воды, рассекаемой пароходом, губернатор говорил:
-- Я еду -- я получаю прогонные с каждой версты за двенадцать лошадей! За двенадцать лошадей е каждой версты! -Хмельной властелин Севера просто думал вслух: -- Еду по морю, а версты считаются, прогонные сосчитываются. И море милое, тихое. Мне это нравится. Я доволен!..
На пароходе ехала одна женщина -- учительница, туристка.
Море проявило непочтительность к губернатору, подняло волны и сильно раскачивало пароход. Капитан распорядился перевести пассажирку в почтовую каюту. Каюта была на верхней палубе, в ней менее укачивало.