Цуца?
- Я - за листьями шкери...[Шкери - по-грузински альпийская роза, рододендрон] - Цуца показала на кор
зину. - Может, пойдешь со мной? У тебя, кстати, топор. - Я заколебался. - А то стемнеет, могу и испугаться одна! - добавила она.
- Ладно уж, пойдем, только ненадолго. - Я взял корзину.
Тропинкой мы сбежали по склону кладбища и стали подниматься на покрытый густым кустарником пригорок.
Я выбрал куст шкери покрупнее и в два счета начисто обстриг его. Цуца присела под кустом, я - рядом с ней.
За далекой горой медленно спускался огромный медный диск солнца. Он напомнил мне выпеченный на кеци дымящийся мчади, и я пожалел, что этот исполинский мчади опустится где-то в другом месте. Впрочем, сейчас, ранней, голодной весной, все круглое: и мельничный жернов, и точильный камень, и солнце, и луна - все мне напоминало мчади. Этим сходством больше всех обладала луна, - то полная, то ущербная, она выглядела совсем как мчади, то целый, только что снятый с раскаленного кеци, то уже съеденный наполовину. И потому, наверно, наши голодные собаки все ночи напролет яростно лаяли на луну...
Цуца не спеша срывала с веток листья и аккуратно складывала их в корзинку. Чтобы ускорить дело, я взял одну ветку и стал очищать ее от листьев.
- А я ведь знаю, с кем ты там разговаривал. С Бежаной, - сказала Цуца.
- Да, Цуца, с Бежаной, - признался я.
- И часто ты ходишь на кладбище?
- Часто.
- Бежана очень тебя любил...
- И я его очень любил.
- Тебя все любят.
- Да-а-а...
- Я знаю, любят.
- И ты тоже? - вырвалось у меня. Пупа смутилась.
- Почему ты не ходишь к нам, Сосойя? Ты бываешь у всех, всем помогаешь...
- Приду и к вам.
- Когда?
- А когда мне прийти?
- Когда захочешь.
- Хорошо...
- А почему эта девчонка бегает за тобой?
- Кто, Хатия?
- Да, Хатия.
- Почему бегает? Я вожу ее в школу... И потом, ей приятно бывать со мной.
- А тебе?
- Мне тоже.
- Она любит тебя?
- По-моему, любит.
- Как она любит тебя, Сосойя?
- Ну как?.. Как все...
- А ты любишь ее?
- Очень!
- И не боишься?
- Чего мне бояться, Цуца?
Цуца не ответила. Я положил листья в корзину и случайно прикоснулся рукой к руке Цуцы. Она не убрала ее.
- А тебя никто не любит, Цуца?
- Не знаю... По крайней мере, никто в этом не признается.
- Не может быть!
- Нет, Сосойя, никто меня не любит, никто! - Цуца придвинулась ко мне. Я почувствовал себя неловко. - А ты любишь меня, Сосойя? - спросила вдруг Цуца и взяла в свои руки мою руку.
- Я? Не знаю...
- Эх, ничего ты не знаешь, Сосойя! Ты знаешь, что такое женщина? Женщина, которая лишилась мужа на первом же месяце замужества? Ты знаешь, что такое овдовевшая в моем возрасте женщина?..
Цуца тяжело дышала. Я приподнялся, но Цуца удержала меня.
- Coco, ты умный парень, ты поймешь меня... Ты не станешь смеяться надо мной?.. Слышишь?.. Пожалей меня, Сосойя! Никто меня не любит! Одна я, понимаешь, одна! - Цуца обняла меня... Не знаю, почему я это сделал, я тоже обнял ее и припал губами к ее груди, шее, губам...
Цуца закрыла глаза... - Сосойя, мой Сосойя, хороший мой мальчик... Ты поймешь меня, ты не будешь смеяться надо мной... Или же возьми свой топор и убей меня... Сосойя... - шептала она, и я ощущал дрожь ее горячего тела.
Цуца в изнеможении опрокинулась на траву.