- Черт тебе господин! - ответил я.
- Два!
- Пустая твоя голова!
- Два с половиной... - сжалился над нами Нодар.
В наших рядах подозрительно зашептались.
- Сосойя, пока есть время, переходи на нашу сторону! - крикнул Тамаз Керкадзе.
- Я не изменник!
- Переходи, говорю, и мы простим тебя!
- Не нуждаюсь в твоем милосердии!
- Тогда сдавайся! Пленных мы кормим сливочным маслом и белым хлебом! предложил Нодар.
- Подавитесь сами вашим белым хлебом!
- Три! - крикнул Нодар, и неприятельское войско с громовым "ура" двинулось на нас.
- Огонь! - взвизгнул я. Три кома подряд рассыпались на голове Нодара, но сдержать натиск красных было уже невозможно.
- Бей его! - раздался боевой клич, и началось...
Все перемешалось. Пошли в ход подножки и пинки, оплеухи и кулаки, щипание и укусы, комья земли и палки.
- Что ты делаешь, осел!
- Ухо-о-о!..
- Не рви штаны, сволочь, они отцовские!
- Сдаешься?
- Убит я!
- Подними руки!
- Опусти палку - подниму руки!
- Бросай оружие!
- Какое еще оружие?
- Отпусти рукав, собака!
- Ты что, за настоящего немца меня принимаешь?!
- Чего ты плюешься?
- А ты не тяни меня за нос!
- Учитель! Он и впрямь меня убивает!
Потом первый пыл битвы остыл, слышалось лишь тяжелое дыхание уставших бойцов. Меня тащили за ноги, а деморализованное вконец мое войско с поднятыми вверх руками шагало рядом.
Меня подтащили к учителю.
- Товарищ начальник штаба! - вытянулся Нодар. - Ваше задание выполнено, неприятельская армия разбита, левый берег Волги захвачен нами, наши войска триумфальным маршем следуют на запад, жертв с нашей стороны почти нет! Кроме того, захвачен в плен фашистский генерал Сосойя Мамаладзе. Вот он!
- Сосойя, горе ты мое луковое, опять ты угодил в плен? - спросила Хатия.
Победители и побежденные разразились дружным хохотом. Я встал, отряхнулся и... расхохотался.
- Теперь отдохните полчаса, а затем - марш на плантацию! - объявил военрук.
С веселым гиканьем бросились мы к реке и с удовольствием бултыхнулись в холодную воду. Потом мы лежали в тени и молча наслаждались покоем, тишиной и прозрачным, без единого облачка, голубым небом. Леван Гуриелидзе лежал здесь же, с нами, и с нескрываемым удовольствием курил "Темпы". Приятный аромат папироски щекотал нам ноздри. Табак, разумеется, был у каждого из нас, но городские папиросы, да еще "Темпы", да еще в военное время, имели для нас особую привлекательность.
Мы горели желанием выпросить у учителя одну-единственную папироску, чтобы выкурить ее всем классом, по одной затяжке на брата, и затем хвастаться на все село: вот, мол, мы курили "Темпы". Наконец Нодар не выдержал, подмигнул мне и толкнул - пойди, дескать, попроси.
Я выразительно покрутил указательным пальцем у своего виска. Нодар с непередаваемой гримасой повторил npocv бу. И я решился.
- Леван Петрович...
- - Чего тебе, Мамаладзе?
- Леван Петрович, это правда, что последняя просьба приговоренного к расстрелу человека удовлетворяется?
- Правда! - ответил он с такой уверенностью, словно сам раз десять побывал в роли осужденного на смерть.
- Я ведь пленный фашистский генерал?
- Точно!
- Значит, вы расстреляете меня?
- Если дашь правдивые показания, может, и помилуем...
- Никогда! - заявил я твердо.
- Ну, значит, будешь расстрелян! - нахмурился военрук.
- В таком случае выполните мою последнюю просьбу!