- Так пожалуйте, пожалуйте! - пригласил старик и широко распахнул ворота.
Мы вошли во двор. Я помог Хатии слезть с осла.
- А как с ослом, дядя?
- Распряги его, и пусть себе пасется во дворе. Никуда он не денется!
Я снял наш хурджин [Хурджин - цереметная сума], распряг осла, взял Хатию за руку, и мы пошли за стариком.
- Какано! Какано! - позвал он.
На балкон вышла женщина в платке.
- Принимай гостей, Какано!
- Пожалуйте, батоно! - засуетилась женщина. - Сюда пожалуйте!
Мы поднялись на балкон, вошли в комнату. Я усадил Хатию на тахту и сел рядом.
- Мир дому сему! - спохватился я.
- Дай бог тебе мира и счастья! - ответила хозяйка.
Наступило неловкое молчание. Хозяева разглядывали нас, я и Хатия молчали и не догадывались, что старикам не терпелось узнать, кто мы, откуда, зачем пришли сюда.
Я осмотрелся. Вдоль противоположных стен комнаты стояли две тахты, на одной из которых сидели я и Хатия, посередине - стол, вокруг него - четыре стула; у камина - несколько треногих стульчиков. На стене висел фотопортрет солдата в застегнутой на все пуговицы гимнастерке. Собственно, не один, а два портрета в одной рамке. Солдат с портрета глядел на меня сердито. Но удивило меня не это - каждый волен хмуриться или улыбаться перед объективом, - а другое: почему хозяину понадобилось помещать в одной рамке два портрета?
- Вы откуда, детки? - нарушила наконец тишину хозяйка.
- Мы, тетя, взяли кое-что из одежды... обменять на кукурузу... Ну вот... Если можно, разрешите переночевать у вас, - ответила Хатия.
- Деточка моя дорогая!.. Да я вас вообще не отпущу отсюда, если вам понравится у нас!
- А какая у вас одежда? - спросил деловито хозяин, Я поставил перед ним хурджин.
- Бабило Вашакмадзе! Нашел время заниматься одеждой! Дети, наверно, умирают с голоду! - напустилась хозяйка на мужа.
- Ну и ступай на кухню! Я, что ли, приготовлю ужин?
Бабило стал разглядывать полушубок, потом надел его, посмотрел в висевшее на стене зеркало, покачал головой, скинул полушубок и бережно положил на тахту.
Потом взял сапоги, повертел в руках.
- Можно примерить?
Я кивнул головой. Бабило скинул чувяки, подтянул шерстяные носки, надел сапоги, прошелся по комнате, выставил вперед правую, затем левую ногу и снова сел.
- Отличные сапоги!.. Сколько, сынок, хочешь за них?
- Пуд кукурузы, дядя Бабило.
- Пуд кукурузы, - повторила Хатия.
- Гм, почти даром... Да вот беда: где ее взять-то, кукукузу? проговорил Бабило и стал скидывать сапоги.
Какано поставила у камина низенький столик, разложила молодой сыр, мчади, маринованный лук-порей и кувшинчик с вином.
- Идите, детки, поужинайте чем бог послал! - пригласила она нас.
Я не стал отнекиваться, взял Хатию за руку, подвел к столику, сел сам. Бабило не сводил с Хатии удивленных глаз; Какано, подперев рукой щеку, сокрушенно качала головой.
Бабило разлил в стаканы вино.
- Ну, с богом! Выпьем! - сказал он и выпил.
Я положил Хатии мчади и сыр и чокнулся с ней.
- Будьте всегда здоровы! - сказала Хатия и выпила тоже.
- Что ж, давайте знакомиться. Кто вы, дети? - спросил Бабило.
- Я - Coco Мамаладзе, это - Хатия.
- Кем вы приходитесь друг другу? - спросил он снова.
- Никем, - ответил я.
- Как никем? Мы соседи, я и Сосойя учимся вместе, в одном классе, поправила меня Хатия.
- Ты тоже учишься, детка?
- Да. Меня Сосойя водит в школу.
- А глаза... Давно они у тебя болят?
- Не болят вовсе. Просто я не вижу...
- Деточка, деточка бедная! - запричитала Какано. - Как же допускает бог, чтобы такой ангел не видел солнца да луны! - Она привлекла к себе Хатию и поцеловала ее в голову.
- Она видит солнце. Врач сказал, что раз она видит солнце, то ее можно вылечить, - сказал я.
- Правда, дочка?
- Да, дядя Бабило... Когда война кончится, папа отвезет меня в Батуми, там мне сделают операцию.
- За твое здоровье, дочка!.. Раз врач обещал, конечно, вылечит!.. Но как это мать отпустила тебя в такую даль?