- Ну, знаешь!
- Все, что я сказала, было правдой. Ты просто забыл...
- Хатия, или ты рехнулась, или меня принимаешь за круглого дурака!.. Ты думаешь, Бабило поверил в твою сказку?
- А он поверил бы, если б я сказала, что его сыновья погибли?
- Нет!
- Почему?
- Да потому, что это неправда! - А если б сказала, что они живы?
- Это ведь тоже неправда?
- Сосойя, двух неправд не бывает. Сыновья Бабило или живы, или погибли... В их гибель Бабило и Какано не верят, значит, они должны поверить, что они живы.
- Но ты...
- Что - я? Я не сказала, что эти ребята - их сыновья... Пусть они думают, что это так. Что в этом плохого?
- Да нет, плохого ничего...
- Тогда в чем же я виновата?
- Ни в чем, Хатия...
Пусть Бабило и Какано думают, что живы их дорогие мальчики, что в этом может быть плохого? Ничего. Это неправда? А если правда? Если это правда, тогда - хорошо? Хорошо! Вот в том-то и дело! Всякая правда хороша?
Этого не может быть! Ну а всякая ложь? Плоха ли всякая ложь? Нет, конечно! Но ведь хорошая ложь лучше плохой правды? Лучше! В том-то и дело!..
- А сейчас о чем ты думаешь, Сосойя?
- А сейчас я думаю о том, как завтра тетя испечет большой-пребольшой мчади и как я наброшусь на него!
- Сосойя, какого цвета небо?
- Синее, Хатия.
- А какого цвета синий цвет?
- Синий?.. Ну... Синий - это цвет неба.
- А это красивый цвет?
- Очень красивый, Хатия!
- А что это значит - красивый? - пе отставала Хатия.
- Красивый? - Я привстал и посмотрел в лицо Хатии. - Красивы большие синие глаза... Черные брови...
Черные ресницы... - Я провел пальцами по глазам Хатии. - Красивы каштановые волосы... Маленький нос...
Пухлые губы... Белые зубы... Красивы прозрачные уши, высокая шея... Вот ты, например, Хатия, красивая...
- Значит, я - синяя, цвета неба?
Я вздохнул.
- А ты какой, Сосойя?
- Я? Я - обезьяна!
- А какая она, обезьяна?
- Точно такая, как я!
Хатия погладила мое лицо.
- Какого цвета у тебя волосы?
- Черные.
- Глаза и у тебя большие. И ресницы длинные. А глаза у тебя какого цвета?
- Карие.
- Нос - прямой, небольшой... И губы пухлые.
А зубы?
- Зубы у всех белые, Хатия.
- Ты красивый, Сосойя?
- Хорошо, что ты не видишь меня!
- Я вижу тебя, Сосойя! Тебя и солнце. И больше ничего.
Я лег опять. Хатия склонилась ко мне, приложила ухо к груди. Наверно, она прислушивалась к биению моего сердца. А я наслаждался теплом ее рук и щеки и, как тогда, на берегу Супсы, чувствовал, как это тепло вливается в меня. Я слушал, шум реки, верещание сверчков, лай собак и не видел ничего, кроме Хатии и усеянного звездами неба. Я знал, что Хатия видит только солнце и меня, и был уверен, что и небо, наверно, видит нас - Хатию и меня.
* * *
Я проснулся с первыми лучами солнца. Быстро вскочил, оделся и подошел к постели Хатии. Подложив под щеку обе ладони, она мирно спала. Я стал легонько тормошить ее.
- Хатия!