- И дрова наколю я!
- Ольхи надо нарвать [Для выпечки мчади кеци выстилают листьями ольхи]...
- Я нарву!
Тетя задумалась. Я понимал, что ей не хочется идти к Мине, неудобно просить муку у матери своего ученика.
Но я боялся, что мне Мина может и отказать, а с тетей поделится последним куском мчади каждый, к кому бы она ни обратилась с просьбой Сосойя... - начала тетя.
- Не проси, тетя, все равно не цойду! - прервал я ее. - Пойми, стыдно мне, стыдно, стыдно!
- А мне не стыдно?
- Мне еще больше стыдно!
Тетя взяла горшочек и вышла из кухни. Я выбежал во двор, выдернул из плетня несколько кольев, развел в очаге огонь, сунул туда кеци, поставил рядом медный кувшинчик с водой, набрал сухих ольховых листьев и стал дожидаться тети. Она скоро вернулась, поставила горшочек У очага и стала засучивать рукава.
- Что сказала Мина? - спросил я.
Тетя высыпала муку в корыто.
- А, тетя?
- Налей воды!
Я налил.
- Скажи, тетя!
Тетя стала месить тесто.
- Пусть, говорит, Сосойя снимет с огня кеци!
Я выполнил поручение.
- А еще что?
- Пусть говорит, Сосойя выстелит кеци листьями.
Я выполнил и это поручение. Тетя положила тесто на
раскаленный кеци. Тесто зашипело. Я проглотил слюну.
- А еще что?
- Еще? Не смей, говорит, кормить этим мчади бессовестного Сосойю!
Тетя накрыла кеци куском жести и посыпала горячей золой.
- А ты что ей сказала?
- Сказала, что не посмею!
- А что она сказала?
- Если, говорит, Сосойя не заткнется, сунь ему в рот горячую головешку! - и тетя поднесла к моему носу головню.
Я заткнулся.
Трудно, очень трудно голодному мальчику сидеть у очага и ждатьг пока выпечется мчади! Как медленно тянется время! А под ложечкой сосет, ох как сосет... Рот наполняется слюной, не успеваешь глотать ее!.. Я не в силах больше сдерживать себя. Я приподнимаю кусок жести. Из-под нее вырывается горячий, ароматный пар.
- Не лезь, Сосойя! Тесто еще сырое! - прикрикнула на меня тетя.
- Ну и что? Свиней и индюшек специально кормят сырым тестом! оправдался я.
- Мчади не только для тебя! Уйди, говорю!
Я пересел. И опять потянулись невыносимые минуты.
Чаша терпения переполнилась. Не устояв перед соблазном, тетя сама приподняла жесть.
- Рано еще, тетя! - сказал я.
- Слава богу, готово! - проговорила тетя и вынула из кеци полусырой мчади.
Я приволок низкий столик. Тетя сбросила на столик дымящийся мчади, достала из банки последнюю головку сыра. Я принес бутылку вина, солонку с солью, несколько головок лука-порея и сел. Тетя разломила мчади пополам, потом одну половинку - еще на две части.
- Ну ешь, бездельник!
Я схватил свою порцию мчади и уже впился было в него зубами, как во дворе раздался чей-то робкий кашель.
Я и тетя обернулись к распахнутой двери.
Во дворе стоял и искательно улыбался худой, гладковыбритый, голубоглазый немец в зеленом вылинявшем форменном кителе и огромных чувяках.
- Немец, плен! - произнес он на ломаном русском языке.
Я вспомнил: ребята говорили, что в район на стройку пригнали двести немецких военнопленных. Люди со всех окрестных сел толпами валили поглядеть на диковинку - живых немцев. Для меня же это был первый "настоящий"
немец, увиденный в жизни. Почему-то я встал. Встала и тетя.
- Гутен морген! - сказал немец и вежливо поклонился.
- Это военнопленный! - сказала тетя и невольно поправила волосы.
- Гутен морген! - повторил немец и еще раз поклонился.