Лето катилось и веселилось на полную катушку. Стояла умопомрачающая жара, электронные градусники и часы глючили, показывая странные цифры на своих табло. Словно бы электроника и заодно само время сошли с ума. Передвигаться по улицам начиная с полдня можно было только в шортах, перебегая из тени в тень, и при этом желательно с зонтиком от солнца.
Они вчетвером поселились в одной квартире, как то странно и совершенно органично вписались в интерьер, уставленный дорогущей деревянной мебелью, с пушистыми коврами и всевозможной техникой. Постепенно, усилиями двух аккуратных женщин и двух горящих желанием мужчин — нора загнанного зверя превратилась в невообразимо уютный уголок, очищенный от грязи и пыли.
Стром разворачивал вон всех бывших вечерних завсегдатаев. Исправно работал тряпкой на самой верхотуре, снял и перемыл люстры, починил проводку и заменил всю посуду на кухне. Хрустальные же стопки и бокалы, которые можно было отыскать в этой квартире в самых невообразимых уголках — перекочевали в положенное им место. Все лишнее было безжалостно вытряхнуто, шкафы прошли полную ревизию, и теперь вместо заплесневелого тряпья неизвестного назначения — там искрились стопки белья и чистой, аккуратно сложенной одежды.
Уже на второй день у Марата и Марины состоялся странный разговор, в котором они расставили все точки. Марат тогда сбегал до своего дома, и принес тот самый рулон денег, который ему передал Двадцать Четвертый.
Вот, — сказал он, доставая тугой сверток из кармана. — Эти деньги я заработал. Честным трудом.
Слово за словом рассказал всю историю от начала и до конца. Некоторые моменты Марина знала. Она сейчас смотрела со все возрастающим восхищением и даже капелькой ужаса на мужчину, который сидел перед ней. Да, этот шестнадцатилетний юноша казался ей теперь не мальчиком (мальчиком он был для нее в постели), а самым настоящим мужчиной. Мужиком, который с самого начала — твердо, упорно, через боль, слезы, кровь, «не хочу» и «не могу» — шел к намеченной цели и достиг ее.
Тайком Марина пересмотрела все бои Марата, которые были доступны в интернете. Она бы никогда не подумала, что этот маленький человечек, её худенький и зеленоглазый мальчишка — способен на такое.
Просто прошу понять меня, — говорил Марат. Слова он произносил без малейшей усмешки. Но и без напускной юношеской мрачности. В некоторые мгновения опытной женщине казалось, что этот юноша — совсем не юнец, а какое-то очень древнее создание, наподобие навсегда запечатленного в юном теле вампира. А она сама — героиня истории, которые так любят молодые девушки, когда, например, столетнее существо в образе прекрасного Эдварда Каллена влюбляется в провинциальную простушку…
Было бы очень здорово и полезно, если бы ты ушла со своей работы. Денег здесь достаточно, чтобы прожить целый год, ни о чем не думая. И этот год потратить на куда более полезные вещи, нежели опостылевший офис с самодуром начальником. Так ведь? Искать новую, интересную работу. Обустраивать Ане жилье и жизнь. Ты ее мать. Я — взял за нее ответственность, по уличным законам и понятиям. Стром работает на хорошей, настоящей мужской работе. Любит Аню. Она же не может дня без него прожить… Мы все связаны, и никуда от этого не денешься.
Во время этой речи Марина почему-то не могла и слова произнести в ответ. Все, что говорил этот мужчина укладывалось в рамки, грезилось в мечтах и подкреплялось делом — той самой невообразимо толстой пачкой купюр высшего достоинства. У нее просто не было аргументов против. Она согласилась, просто и непринужденно, коренным образом изменила свою жизнь на все сто восемьдесят градусов.
Где-то в глубине души первое время она думала, что это не совсем правильно. Что подумают люди?
«Да какие люди?!» — рассердилась на себя в конце концов Марина Николаевна.
Где были эти люди, когда она одна, на нищенские пособия тянула дочь? Когда им буквально иногда не было что поесть, и нечего надеть в холодный день? Где были и что делали эти люди, когда Аня пришла домой из школы, и с ее новых, только что купленных дешевых сапог — отлетела подошва? Кто пришел, когда у них сломался душ, и мыться приходилось в ванной под краном на четвереньках? Да какое ей дело до этих неведомых людей и что они подумают?
Она хотела здесь и сейчас. Целый год! Жить. С двумя сильными, надежными мужчинами, под одной крышей. Готовить и стирать, ухаживать за ними всеми. За собой — в первую очередь! Напевать что-то красивое, занимаясь разбором покупок и глажкой новых хрустящих рубашек. Закрыться за железной дверью. Прикрыться широкими спинами, и выходить только вечером, гулять по изнывающим от жары улицам, заходить в ночные кафе. Стоять у перил пристани, слушая, как мимо, по реке, гудя двигателями, проплывают баржи и теплоходы, с одного конца страны на другой… А потом приходить сюда, и падать на кровать, на чистые простыни, пахнущие альпийскими взгорьями. Поддаваться уверенным рукам, широко расставлять ноги, и изгибаться, извиваться, стонать и кусать зубами подушку, покоряясь неодолимой силе над собой.
Марат же не мог нарадоваться, как все вышло удачно. Он жил от Строма буквально в двух подъездах. Родители, конечно, играли в его жизни очень серьезную роль, но сейчас они здорово отдалились. Отец вообще, и не без оснований, полагал, что сумел воспитать настоящего человека, который способен большинство вопросов решить самостоятельно. Этому, надо сказать, способствовало и то, что Марата, начиная с первого класса не надо было усаживать за уроки или требовать, чтобы он занимался спортом, больше читал или больше (или меньше) гулял. Все это было интересно Марату и самому, и зачастую родителям приходилось наоборот сдерживать пылкие порывы своего чада.
Еще немаловажный пункт — Марат всегда говорил родителям только правду. Почему то не мог соврать даже в малости. Он не без основания считал, что более близких людей в его жизни нет. И они, родители, должны знать все, только объективно и фактически, без всякой лжи или приукрашиваний.
Поэтому в один из вечеров он прямо и без утаек рассказал отцу, что встречается с взрослой женщиной, матерью одноклассницы… Отец сначала улыбался, но потом стал серьезным, поиграл желваками. Марат же знал, что в данном случае шила в мешке никак не утаишь. Рано или поздно их увидят вместе, слишком уж близко все живут. Лучше уж так, чем с чьих-то третьих слов. Тем более, как ни странно, рассказывать о ситуации, победе младшего над старшей… оказалось… легко и приятно.
Вот что, сын, — сказал, наконец, отец. — Все это крайне занимательно, и где-то в глубине души я прямо горжусь тобой. Ценю, что ты все рассказал. Но к внукам, да тем более от нашей ровесницы, — он покачал головой, — мы еще не очень готовы. Будь осторожен, первое время уж точно. Поверь, в твоей жизни будет еще очень много девушек и женщин.
Пап, конечно, — сразу отозвался Марат. — Я очень осторожен. Поверь…
Деньги нужны? — в лоб спросил отец. — Подарки при ухаживании за женщиной важны. Ну и там мелочи всякие. Противозачаточные, презервативы.
Не, — теперь Марат помедлил с ответом, как будто раздумывая. — Пока обхожусь, работаю же потихоньку. Хватает. Если что, я попрошу, не боись…
В конце июля месяца погиб Дед. Смерть его была довольно обычной и банальной — автокатастрофа. Никого особо это известие не поразило и не удивило. Люди погибают в автокатастрофах каждый день.
Бронированный лимузин Деда столкнулся с другой легковушкой. Не лобовое столкновение, а просто чиркнули — бортами, летя друг навстречу другу.
В легковушке находилось целое семейство — отец, мать, ребенок. Они не пострадали никак, отделались испугом. А вот пятитонный бронированный Мерседес не удержался на дороге, улетел в кювет, много раз там перевернулся, и, в конце концов — загорелся. Дед и водитель погибли.
Но Братство, пережив грандиозные похороны, спокойно продолжало здравствовать. Бразды правления принял Басмач, почти единогласно выбранный советом Братства на пост главы.
Через три дня Басмача застрелили. Два выстрела сзади. Прямо около дома. Одна пуля перебила позвоночник, вторая — пробила череп… Стреляли из пистолета, две обычные пули калибра девять миллиметров. Но стрелка никто не видел. Как доложила полиция — выстрелы были произведены с расстояния более сотни метров. Попасть со ста метров, дважды в яблочко, в движущуюся мишень, из пистолета… может далеко не каждый.
Братство заволновалось. Куда-то пропал Двадцать Четвертый, как растворился.
Несколько лет уже канули в Лету времена бригад и братств, организованных преступных группировок, которые возникли в каждом городе России после того, как на Россию (как на свое время и на СССР) — опустился железный занавес, созданный коллективным Западом. Почувствовав слабину власти после множества экономических неудач — возродились «Волговские» в Тольятти, «Слоны» в Рязани, «Малышевские» и «Тамбовские» в Санкт-Петербурге, «Уралмаш» в Екатеринбурге, «Подольские», «Солнцевские», «Ореховские», «Измайловские» — в Москве. Десятки, и даже сотни — они были мрачной памятью о девяностых, но с новой силой воспряли в двадцатых-тридцатых годах нового тысячелетия. Просуществовали они всего ничего — три-четыре, максимум пять лет. Власть прекрасно знала, какое лекарство применять против них.
Только в городе, где жил Марат, «Братство» продолжало жить и властвовать. Никто точно не знает, почему это произошло, и как. Может быть, потому что оно было организовано чтобы одолеть преступность. Может быть, Дед был слишком умен и хитер, имел не просто пудовые кулаки и поддержку криминала, власти и спортсменов по отдельности, но и дар изящной дипломатии. С помощью которой удалось примирить и соединить непримиримое и неприсоединимое.
В свое время эти грозные банды — и много лет назад и сейчас — сначала серьезно ослабили друг друга в междоусобной борьбе. Потом официальная власть, пусть изначально слабая и неустойчивая, начала потихоньку ликвидировать их, одну за другой.
Только Братство процветало, охватив собой весь город. Никакого беспредела, никаких беспорядков — все строилось на строгой дисциплине, подчинения младших старшим, на понятиях, полуспортивных-полукриминальных: о чести, жизни, традициях.
Но там, наверху, решили, что незапланированный эксперимент затянулся. Тем более что Дед и его Совет осторожно, но очень уверенно и без осечек стали брать одну ветвь власти за другой. Братству были подконтрольны все — и бизнес, частный и государственный, и суды, и полиция, и даже тюрьмы. Не говоря уже о начальниках и даже журналистах всех типов. Они не крышевали все это как раньше — а владели на полных правах.
К этому времени, а точнее — два года назад была ликвидирована предпоследняя подобная банда. Братство осталось одно.
Для ликвидации таких организованных преступных группировок было создано специально подразделение, на военной базе. Самих ликвидаторов было немного — человек двадцать. Среди которых были и старики-ветераны, и совсем еще безусые студенты-выпускники военных училищ, и даже женщины и девушки, способные попасть в монету из пистолета за сто метров. Команда поддержки и обслуживания была просто огромна. Несколько тысяч человек, целая дивизия обеспечения. Средствам, которыми они обладали — могла позавидовать любая разведка в мире. У них было все. Чего не было — покупалось за любые деньги. А если и этого не было, то целые научные институты и исследовательские команды получали распоряжения — придумать, изобрести, и воплотить.
Марат еще только продумывал, как убить Альму, когда первые люди из команды поддержки группы «Зеро» — уже прибыли в его город. Сняли квартиры, дома, офисы, расположили и подключили оборудование, получили доступ ко всем камерам и микрофонам в городе. Они не контактировали с официальными службами правопорядка и правосудия в городе, справедливо предполагая, что все они «подключены» к Братству. Группа «Зеро» действовала только и исключительно самостоятельно.
У них были списки. Первый список, обязательный — включал около полусотни фамилий. Люди из первого, обязательного списка — были обречены. Второй список — дополнительный. Там числилось около двухсот фамилий и досье. Этих людей могли и не убить. Их можно было просто, как это говорилось: нейтрализовать. Заразить, очень сильно покалечить, посадить в тюрьму, просто скомпрометировать так, что никто и руки не подаст. Но обычно группа «Зеро» не церемонилась. Чаще всего фамилии в обоих списках к концу операции были зачеркнуты. Жирным красным маркером.
Во втором, дополнительном списке, почти в самом конце — стояла и фамилия Строма. Там, где то далеко наверху, посчитали, что бывший крейсер тоже может быть опасен, тем более что шпана постоянно обитала в его квартире, а подорванный авторитет быстро восстанавливался. По мнению кого-то из сильных сего мира, Стромов Вячеслав тоже обладал потенциалом для восстановления Братства, даже если основная часть его членов погибнет.
Ничего этого они не знали и не подозревали. Ни сам Стром, ни Марат, ни уж тем более Анна или Марина Николаевна Травины.
В тот вечер Марат обнаружил, что в квартире не осталось молока. Он не мог терпеть кофе без молока. У Строма был выходной день, женщины тоже были здесь, и Марат, крикнув, что скоро придет, спустился в магазин.
Гуляя вдоль прилавков и выбирая что бы вкусненького взять для Марины, он улыбался сам себе. Ситуация, которая складывалась, чертовски его восхищала и возбуждала. И ему явно казалось, что не его одного. Слушая все эти скрипы, стоны-вздохи за стеной по ночам, Марина и сама приходила в возбуждение. А уж когда слышалось громоподобное рычание Строма — от такого и Марат заводился не на шутку и порой терял голову. Просто представляя на миг, как там, в полуметре от него, за стеной — его одноклассница. С которой он с садика вместе. С которой сидел за одной партой…. К тому же — дочь той, кто лежит сейчас рядом, а точнее — под ним… в которой он сейчас глубоко внутри. А там, за стеной, извиваясь и поскуливая — действительно, любящая дочь и смешная девочка с косичками, какой он ее помнил в первом классе — занимается любовью с огромным напряженным телом взрослого, куда более старшего человека.
Это казалось невозможным. Но это было.
Они постоянно что-то выдумывали, все вчетвером. Какие-то умопомрачительные наряды из прозрачной ткани. Строму сшили настоящую набедренную повязку, из махрового, пятнисто-коричневого полотенца. У самого Марата появились штаны, где вместо карманов были просто дырки, и иногда, в процессе, например, общего просмотра фильма, Марина запускала туда, вглубь, потную горячую ладошку. Марат сидел с каменным лицом, прижав нижнюю губу зубами… и как будто не замечал, что и рука Строма как то подозрительно глубоко под коротеньким сарафаном Ани…
Вот и сейчас у женщин случился очередной бзик, и они решили, что надо сделать пару махровых простыней и наволочек. Обязательно из махровых полотенец, из разных. Для чего вчера Строма и Марата послали в магазин тканей с дурацкой инструкцией — купить всего, и побольше. Просто махровое белье женщин не удовлетворяло…
Еще Марат понял, что он влюбился. Может быть, несомненно, на первом месте у мужчин и стоит — получение удовольствия. Но дальше начинает работать правило: мужчины начинают любить то, во что вкладываются. А вложил Марат немало. Финансов и труда, упорства и терпения, и времени, и много-много всего-всего. Вот эта маленькая, совершенно невообразимая, странная семья, где мальчик любит взрослую, а дочь её любит того, кто ровесник матери… Эта восхитительная запутанность превращалась в гармоничность, и какую-то нереальную привязанность, переходящую в любовь ко всему и всем сразу. Строма он любил как друга, как брата, надежного товарища. Аню — как сестру и подругу. Ее маму — как самую безумную и щедрую любовницу. Словно бы жизнь усмехнулась, и дала ему сразу все, и полной ложкой. Еще год назад в юношеском максимализме он думал, что никогда не сможет найти просто девушку, которая поймет его. Теперь у него даже не один, а трое людей, которые вовлечены в тайну любви, в безумие, и не скрываются, и не скрывают ничего, тем более нежности и заботы. Здесь он, Марат, гармонично и взаправду занял свое место.