Мать всполошилась:
- Господи! Как забыть? Да откуда же он взялся? Сказывали, в Сибирь его угнали...
- Не знаю, откуда взялся, только он сейчас Микиту у Бачуковых отнял. Ох и били же его!
- Сергу?
- Да нет, Микиту. Все лицо в крови...
- За что же его?
- Будто украл сметану у Амона. Брехня это! Сойка сметану вылакала. Микита за рекой на дороге свалился. Сбегаю отнесу ему квасу.
- Вот горе-то, вот горе-то, - приговаривала мать. - Сходи отнеси, только чтобы никто не видел тебя. Возьми-ка пузыречек, тут травная настойка, первое средство от всего.
- Не бойся, мама, я хоботом*, по ивняку пройду, никто не заметит...
_______________
* Х о б о т - сухое русло, старица.
2
Микита лежал посреди дороги, распластавшись на животе. От мокрой одежды - залатанного шабура*, серых штанов и портянок поднимался легкий парок.
_______________
* Ш а б у р - кафтан.
По сторонам дороги стояла высокая рожь, опустив в скорбном молчании еще зеленые колосья.
Подойдя к старику, Овдя окликнула его, но тот не пошевелился. Вокруг него вились оводы, большие черные мухи облепили кровавую рану на затылке.
"Неужто помер?" - со страхом подумала Овдя. Ей захотелось убежать без оглядки, но она пересилила себя, наклонилась над стариком и тронула его за плечо:
- Дедушка Микита, а дедушка Микита!
Старик застонал, повернул голову и посмотрел на девочку тусклым, невидящим взглядом.
- Дедушка Микита, я тебе кваску холодного принесла. На-ко, испей!
Микита, кряхтя и охая, сел, провел рукой по глазам.
- Пей... - Овдя открыла туесок, подула на образовавшуюся сверху пену и поднесла туесок к губам старика.
Тот стал жадно пить - гульк-гульк-гульк. Опорожнил туесок до самого дна, на лбу его выступили крупные капли пота, потекли по щекам грязными струйками.
Овдя осторожно отерла лицо Микиты ладонью.
- Спасибо, - сиплым голосом проговорил он. - Ты чья ж такая будешь?
- Анны Опошиной дочка. Овдя.
- А-а, как же это я тебя сразу не признал? Ох-хо-хо, все тело ломит, затылок огнем горит.
- Там кожа содрана. Кровь течет.
- Сорви подорожник, приложи.
Овдя сорвала широкий лист подорожника с крепкими продольными прожилками, обтерла его от дорожной пыли рукавом кофты, прилепила к ране.
- Мама настой травный прислала, - вспомнила Овдя и достала пузырек.
- Это хорошо. Налей-ка мне в рот, а то ненароком расплескаю зелье, попросил Микита.
Откупорив пузырек, Овдя вылила ему в рот тягучую, мутноватую жидкость. Микита глотнул и зажмурился.
- Матери скажи спасибо. Пособи-ка мне подняться да перебраться в тенек.
Ведя старика к черемухе, Овдя сказала:
- Мне подумалось, что ты помер. Чуть было не убежала, испугалась.
- Мертвых чего бояться! - возразил он. - Ты живых, вроде Амона, бойся. Все у него батрачишь?
- У него. Коров пасу. А мать у Гавры на поденщине сено косит.
- Ох-хо-хо, все кости болят, - снова застонал старик, опускаясь на траву.
- За что они тебя? - спросила Овдя. - Ведь ты не украл? Амон-то давеча кричал...
- Напраслину он на меня возвел. Зол Амон на меня за то, что я с ним тяжбу затеял. Он, покуда я был на войне, у моей старухи последний клин земли отнял. Вот я и решил свою землю вернуть.
- Так, значит, Амон хотел убить тебя, чтобы землю не отдавать?
- Убить бы до смерти не убил, а решил попугать, чтобы неповадно было с ним тягаться. И подсунул же черт мне тот горшок!
- Какой горшок?
- Да со сметаной! Мотра выбросить его хотела, говорит, собака из него жрала, осквернила. А тут я, как на грех, подвернулся. Вижу, в горшке еще сметана осталась. Зачем, говорю, добро выкидывать. Взял у нее тот горшок. Тут Амон на меня и налетел, горшок из рук вырвал, стал людей скликать, из погреба, кричит, утащил. Мотра, старая дура, нет бы сказать, как дело было, скорее шасть в дом - и ни гу-гу.
- А дядю Сергу Амон во двор к себе увел.
- Так это Кончаков был? Я и то поглядел, вроде бы он. Да недосуг было его долго разглядывать. Спасибо, отбил меня от этих живодеров. Ты вот что, дочка, сходи разузнай, что там творится. Я покуда тут в холодочке полежу, отдышусь чуток, а ты приди поближе к вечеру.
3