ФЕЙЕРБАХ. Вы ассистент или не ассистент? Может, вы кто-то другой? Кто-то отсутствующий? Непричастный?
АССИСТЕНТ. Я ассистент, да, конечно.
ФЕЙЕРБАХ. Ага! Вы признаетесь! Я протоколирую. И вы получили задание. Вы должны меня мучить! А вся акция детально спланирована сверху! Задание поручено вам руководством и выполняете вы его с бо-о-льшим удовольствием. Очень умело, очень ловко! Ваша роль - подавать реплики! Но реплики ваши жалят! Жалящие реплики! Вам поручено меня жалить и вы жалите меня! Жалящие реплики! Жалящие слова! Причем - по высочайшему поручению, чтобы ТАМ НАВЕРХУ видели, как я реагирую! Ну так вслушивайтесь, господин ассистент, в мои скорбные вопли, сами-то вы говорить избегаете, чтобы не упустить ни одного вопля! Жалящие слова! Вы регистрируете каждый мой скорбный вопль! Вы складываете их один к другому, и к концу встречи представите колоссальный счет! Слишком много воплей, слишком много криков - неуравновешенный чудак! Я выношу вам свой приговор: вы лакейская душа, типичный экзекутор! Виновен!
АССИСТЕНТ. Господин Фейербах, но я же ту собаку не...
ФЕЙЕРБАХ. Жалящее слово: собака! (Все более выходя из себя.) Собака на служебном входе! Вот так! Но я вижу ее перед собой, она перед моим взором, это мрачное создание! И смотрит на меня своими желтыми глазами! Стало быть, она здесь и совсем не там, стало быть! Сколько же тогда собак у той женщины в потайных карманах под ее юбкой, где она разместила их по вашему указанию? Может, одна подстерегает меня уже в зрительном зале? Я же слышу, как она начинает рычать! И в темноте, между фанерной перегородкой и занавесом... когда я буду там проходить после своего выступления, вдруг она схватит меня за незащищенное место, там где кончаются брюки? Придется подвязать штанины, чтобы защитить себя от подобных коварных нападений, господин лакей! А туда, наверх, я и взглянуть боюсь, там уже сопит кто-то... острые зубы и дрожащий язык, который тянется ко мне! Там тоже собака, та же самая, которая, как утверждают, сидит у служебного входа!
АССИСТЕНТ. Послушайте, пожалуйста, господин Фейербах...
ФЕЙЕРБАХ. И эта женщина... эта женщина из народа... Неужели вы думаете, что меня можно провести на подобных штучках! То была, бесспорно, актриса абсолютно бесспорно! Кода она проходила за моей спиной через всю сцену, вон там, чтобы поймать собаку - - эту единственную и подлинную собаку, которую она, однако, совершенно явно не знала, которая была не ее собакой... я, правда, не видел, как она идет, поскольку в тот момент говорил с вами, но, но, но я чувствовал, что она актриса! Это можно почувствовать, господин лакей! - И чтобы со мной обращались подобным образом! Чтобы так меня преследовали! За что мне эти испытания!
Молчание.
АССИСТЕНТ. Разве вы не получаете пособия?
ФЕЙЕРБАХ. О, как вы говорите такое! О, вы говорите это, чтобы меня уничтожить!
АССИСТЕНТ. Нет, я вам просто задал чисто практический вопрос.
ФЕЙЕРБАХ. Не лгите! Вы с самого начала знали, что я не должен получить эту роль. То, что вы теперь заговорили о пособии, разоблачает вас! Вы все время расспрашивали меня лишь для того, чтобы поиздеваться! Меня это ранит! Причиняет боль! Ранит смертельно!
АССИСТЕНТ. Но ведь все это не так, господин Фейербах! Вы так ужасно нервничаете! Будь моя воля, я непременно отдал бы эту роль вам! Но я ничего не решаю, вы же сами знаете.
ФЕЙЕРБАХ. Вы - нет! Вы - нет!
АССИСТЕНТ. И я думаю, что господин Леттау выберет именно вас.
ФЕЙЕРБАХ. Неужели? (Высокомерно.) Да! Ведь он знает меня! Знает, правда, по прежним временам, но он меня, несомненно, вспомнит. И наверняка говорил с вами обо мне?
АССИСТЕНТ. Да.
ФЕЙЕРБАХ. Что же он сказал?
АССИСТЕНТ. Очень хвалил вас... даже сказал, что считает вас гениальным.
ФЕЙЕРБАХ. Моего Освальда18?
АССИСТЕНТ. Да, да.
ФЕЙЕРБАХ. Моего Шоколадного солдата19?
АССИСТЕНТ. Да.
ФЕЙЕРБАХ. Моего абсолютно нетрадиционного Фердинанда20?
АССИСТЕНТ. Да. Тоже.
ФЕЙЕРБАХ. Да как вы только посмели заговорить со мной об этом возвышенно-приземленном пособии! С вашей стороны это был цинизм. Вы же прекрасно знаете, что для меня не важна материальная обеспеченность, возможность влачить это жалкое существование. Деньги у меня есть! Полные карманы денег. Больше, чем вы когда-либо заработали в вашей ассистентской жизни! Я отдаю эти деньги вам! Не нуждаюсь в них! Я их раздаю бедным! Возьмите все!
14.
Он снимает пиджак, ищет по карманам, падают монеты и ассигнации. Отбрасывает пиджак в сторону. Выворачивает карманы брюк, из них высыпаются деньги.
АССИСТЕНТ (с внезапной холодностью). Сию же минуту уберите деньги! Вы ведете себя как шут!
ФЕЙЕРБАХ. Пусть режиссер знает...
АССИСТЕНТ (теряя тон пренебрежительного превосходства, кричит.) Режиссер сидит там, наверху, и размышляет, развалился в своем старом, продавленном кресле и мыслит, и ест свеклу, он ест исключительно одну свеклу, ничего другого, изо дня в день, одну только свеклу, беспрерывно ест свеклу из большой миски, на его рубахе постоянно темно-красные пятна, и на столе, и на режиссерском экземпляре, и на листах с записями, повсюду... Он похож на окровавленного воина. Когда миска пуста, он кричит секретарше: "Где моя свекла!" Ничего, кроме свеклы, он живет по-спартански, одиноко, и говорит, что тоскует о своих актерах! Но сюда не идет, а я здесь вынужден затыкать себе уши, потому что не могу больше выносить вас!
ФЕЙЕРБАХ (тихо). Друг мой... дорогой мой друг...
АССИСТЕНТ. Да, да, да.
ФЕЙЕРБАХ (очень возбужденно). У меня на глазах маятник перескакивает то в одну, то в другую сторону... я лишу себя жизни, если не получу эту роль! Покончу с собой, перестану дышать под пластиковым мешком. - - Я показывался в Бохуме, в Дюссельдорфе, даже в Мюнстере! Какие глупцы! Они говорят, что не нуждаются во мне. Какой-то режиссер, не имеющий ни малейшего представления о профессии, которого не знаете ни вы, ни я, провозглашает: он не нуждается во мне! Вы только представьте себе! И подобное происходило со мной, причем не один раз, но многократно! Один из них даже сказал мне: "Пошел к дьяволу, паяц!" - Так и сказал! - В прямых скобках! Таковы в провинции режиссеры. Когда-то было иначе. С актером обращались по-другому. - - Как долго мы уже ждем? Не будем больше измерять время. (Разбивает свои часы о спинку стула.) Я вспоминаю Ганса... Гансика... даже не знаю, жив ли он еще. Но ведь люди, если мы о них думаем, продолжают жить. Я сидел в грим уборной, перед моим выходом и после представления, и Ганс был всегда рядом, заботился обо мне. Милый человек с детским голосом... Однажды над ним совершили жестокое насилие и лишили мужественности. Да. Он массировал мне затылок, если у меня болела голова, а когда я был в плохом настроении, приносил мне чай и говорил при этом... постойте-ка, как же он приговаривал? "Если вдруг нас что-то гложет, чашка чаю нам поможет...", так он говорил. Это был, естественно, никакой не чай, то, что он подавал мне в чашке! - Самочувствию актера придавалось огромное значение, ибо все зависело от того, как он сыграет. Возвращаясь домой я был самым опустошенным человеком, я был в те минуты, да, наверное можно так сказать, самым опустошенным человеком на этой черной земле... "Если вас гложет... чашка чаю поможет", не слишком одухотворенное изречение, нет, немного даже глуповатое. Но я, знаете ли, я любил его за это! (Напевает и бормочет про себя.) Чашка чаю поможет, если вдруг вас гложет. Чашка чаю... Господин ассистент! Куда же вы вдруг подевались? Почему я не вижу вас на том месте, где вы только что были. Я уже привык, что вы сидите там. - - Неужели вы все-таки убежали?
АССИСТЕНТ (из задних рядов). Пожалуйста, можете начинать.
ФЕЙЕРБАХ. Ага - там, сзади! Вижу, как вы там передвигаетесь... как ловко прошмыгнули между рядами!
15.
АССИСТЕНТ (из последнего ряда). Господин Леттау пришел, пожалуйста, можете начинать.
ФЕЙЕРБАХ. Добрый день, господин директор! Я думал: как долго придется мне ждать вас? Когда вы появитесь? Dans un mois, dans un an...21, времена года сменяют друг друга, дальше и дальше, столетия рушатся, так время перемалывает все! Тут стояла Венеция, но ее уже нет. Время сожрало ее, я слышал хруст, когда оно ее пережевывало. Теперь повесили большое полотнище, чтобы скрыть эту неприглядную картину! Я ожидал вас целое тысячелетие. В результате вы стали чуть ли не богом! Я приветствую вас! Я крохотный человек-мушка, но в то же время исполненное жизни существо! Жаль, вы не могли увидеть, как прыгали те птицы, как они парили вокруг меня? Я завоевываю мою публику в этом ежевечернем поединке, причем без тех фокусов, которые нам обоим хорошо знакомы. Ведь тогда в Ганновере мы были вместе, господин директор. Тогда в Ганновере ни о какой собаке не могло быть и речи! Просто немыслимо! Присутствие собаки было бы воспринято как несносная и потому недопустимая помеха!
Молчание.
Я знаю, вы хорошо помните меня. Подтверждение тому я только что получил от вашего ассистента, этого симпатичного молодого человека, который несомненно достигнет тех высот, к которым стремится, и даже выше. Очень симпатичный! До вашего прихода мы весьма приятно болтали, коротая время. - А теперь мне нужно мгновение, чтобы собраться. Сконцентрироваться на том, что мне предстоит.
Молчание.
Прежде всего мне следует снова надеть пиджак, извините меня, что предстал в таком виде, а пиджак, неизвестно почему, валяется там на полу, а я стою здесь в носках... все это совершенно непредумышленно. (Поднимает пиджак, надевает его, наглухо застегивает.) Я уже давно мечтаю сотрудничать с вами.
Молчание.
Ах, это что-то роковое, пуговица оторвалась и потерялась. Наверное, я слишком торопился. Да вот она. Я спрячу ее, потом обязательно пришью. Обещаю вам. Ведь моя жена оставила меня, вы, наверное, знаете, я хотел сказать: она умерла. Умерла, почила... Она лежала в своей голубовато-голубой кровати, такая маленькая, пугливая, безволосая, птичья голова. Да.
Молчание.
Если у вас нет намерения поработать со мной над чем-нибудь специальным, я прочитаю монолог из "Торквато Тассо", эту роль я играл в моей жизни дважды.
Читает монолог из "Тассо"; он изо всех сил напрягается, боясь снова как семь лет назад - потерять самообладание, в чем-то ошибиться, где-то оступиться, отклониться, быть неточным, понимая, что любая оплошность страшно его опозорит и окончательно погубит. Свой текст он старается произносить максимально выразительно, каждое слово выговаривает с подчеркнутой четкостью. Но из-за этого его игра приобретает характер гротеска, целые периоды текста становятся почти неразборчивы. Это исполненный страха монолог душевнобольного.
Иди, иди и будь уверен в том,