— Вижу, — кивнул Ползунов, дивясь проворству мужиков, но от похвалы воздержался: сделали то, что должны были сделать еще вчера. И тоже коснулся, провел ладонью по шероховатой и теплой поверхности бревен. — А что, работные люди, — поочередно глядя на мужиков, поинтересовался, — как мыслите, хватит этого леса на пристанские строения?
Мужики переглянулись, помедлив с ответом, чувствуя, должно быть, что хитрит Ползунов, поскольку сам-то давно и тщательно все продумал и план застройки, небось, начертил. И все же на всякий случай Вяткин сказал:
— Должно хватить.
— Вот и я так думаю, — встал рядом с ним Ползунов, как бы тем самым выказывая свое особое к нему расположение. — Теперь дело за плотниками.
— Дело за плотниками не станет, ваше благородие, — заверил Вяткин. — Топор держать в руках, почитай, каждый мужик умеет.
Поговорили и еще о чем-то, что в голову особо не западало, и когда разговор, казалось, вовсе иссяк и мужики побрали в руки лопаты, а Бобков и кожушок свой бывалый накинул на плечи, готовясь уходить, Вяткин, помявшись малость, вдруг обратился к унтер-шихтмейстеру:
— А мы, ваше благородие, хотели просить защиты у вас.
— Защиты? — удивился Ползунов. — И от кого должен я вас защитить?
— От солдат, вашбродь, — брякнул Бобков не подумавши. Вяткин глянул на него сердито и пояснил:
— Повинности ныне шибко тяжелы для приписных крестьян, ваше благородие. Посудите сами: и заводские отработки кладут на нас, и ямскую гоньбу, и другие тяжкие зделья…
— И что же я могу сделать? — еще больше удивился Ползунов. — Освободить вас от ямской гоньбы? Или от каких других зделий? Так это не в моей власти.
— Нет, ваше благородие, — вмешался Зеленцов, — не в том наша просьба. Вон Прокопий хоть и влез наперед батьки, а сущую правду сказал. Постои солдатские нас одолели. Отменить бы их — вот о чем наша мольба. А то ж весна придет — опять нагрянут служивые…
— Нагрянут, — подтвердил Ползунов, не до конца уяснив просьбу. — Прибудет команда около двухсот солдат и казаков. А без них тут и дела не подвинешь.
— Ваше благородие, а нам-то каково! — взмолился Зеленцов. — Опять ведь солдат растолкают по всем дворам — кому десять, пятнадцать рыл, а кому и поболее.
— Лонись двадцать гавриков обреталось в моем дому, — уточнил Вяткин. — А им, постояльцам-то этим, не только угол отвести, их ведь и накормить еще надо. А у меня у самого шесть душ семья. Вот и посудите: откуда я сэстоль провианта наберу, чтобы такую ораву, без малого тридцать ртов, прокормить? — горестно, почти что со стоном говорил Вяткин. — Несносна такая повинность, ваше благородие, в дугу она гнет мужика, сил никаких… Помогите. Замолвите слово перед начальством заводским, ваше благородие, невмоготу, мол, крестьянам такая нахаба…
Ползунов был поражен услышанным, хотя он и раньше знал (и сам к тому руки прикладывал), что солдат по крестьянским дворам расквартировывают, но как-то не приходило в голову, чего это стоит крестьянам. А тут, словно шоры с глаз упали, вдруг понял, увидел всю изнанку столь дикой, несправедливой повинности и враз проникся таким глубоким сочувствием, состраданием к почти и безвыходному положению приписных крестьян, что готов был незамедлительно им помочь, но как это сделать — пока не знал.
— Да, да, я вас понимаю, — сказал он, всуе ничего и не обещая, но и не оставляя мужиков без надежды. — Ладно, подумаю. Может, и рапорт отправлю в Канцелярию…
И повинщики, тронутые этим пониманием, благодарно откланялись и ушли, споро и все тем же гуськом, что и давеча, шагая по узкой блескучей дорожке, вскинув лопаты на плечи, точно ружья на плацпараде. Ползунов смотрел им вслед, заслонившись ладонью от яркого солнца, задумчиво щурясь и чувствуя, что и он переполнен ожиданием чего-то большого и доброго, какой-то смутной, неизъяснимой надеждой.
Мартовская оттепель разморила снега, подтопив придорожные сугробы, но саму дорогу, наезженную зимой до каменной твердости, не успела еще сломать. И в конце месяца комиссарский обоз, спеша обернуться до водополья, отправился из Барнаула на Колывань, загрузившись продуктами для завода и рудника. Попутно же, по указу Канцелярии и уговору с Комиссарским правлением, ведавшим всеми хозяйственными делами, часть провианта завозили на пристань, для семьи Ползунова.
Потому и ждали здесь обоз с нетерпением, как некий праздник, ибо привозил он не только съестные припасы, но и самые свежие заводские новости. Однако на этот раз новость, доставленная из Барнаула, превзошла все ожидания.
Ползунов, как обычно, вышел встречать приехавших. И сопровождавший обоз капрал Беликов, едва они обменялись рукопожатиями, торжественно вручил Ползунову пакет, загадочно посмеиваясь:
— Цидулка важная.
Ползунов принял, однако, без особого интереса (мало ли подобных «цидулок» он получал), мельком глянул на клейменый конверт, намереваясь положить в карман сюртука, но капрал придержал его руку:
— Нет, нет, не прячь. Велено сразу по получении и в моем присутствии ознакомиться, — похоже, знал суть письма, но до времени не хотел выказывать. И Ползунов неспешно вскрыл пакет, достав из него плотный белый лист, бегло скользнул, пробежал глазами по строчкам… И, глазам своим не поверив, вернулся к началу и вторично, повнимательнее перечитал: «Благородный и почтенный господин шихтмейстер, — так начиналось письмо, и обращение показалось ошибочным, однако дальнейший текст развеял сомнения. — Понеже по повелению Высочайшего Кабинета и по определению Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства, — уведомлял Христиани, — произведены вы с 15 февраля сего году и велено вам быть шихтмейстером и на тот чин к присяге определено вас привесть…» — дух занялся от этих слов. Вот какую «цидулку» привез ему давний приятель капрал Семен Беликов! «Велено вам быть шихтмейстером…» — да он, Иван Ползунов, более десяти лет, заполненных трудами нелегкими и стараниями, добивался и ждал этого дня и часа — и вот, наконец, дождался! Ползунов расстегнул верхнюю пуговку сюртука, подставляя грудь свежему воздуху, и глянул на Беликова с благодарностью, будто все это им было сотворено:
— Спасибо, Семен, за новость! Такое не часто случается.
— Угодил? — засмеялся Беликов. И с чувством добавил: — Рад за тебя, Иван, очень рад! Ибо ты, как никто другой, достоин этого звания.
Они обнялись дружески.
И еще раз обнялись, когда после недолгой передышки обоз тронулся дальше, на Колывань, и капрал Беликов, чуть задержавшись, козырнул напоследок, живо догнал свой возок, обернулся и весело крикнул:
— Честь имею, господин шихтмейстер! — и рукой помахал, уже сидя в повозке. — Будь здоров, Иван! Обратным ходом загляну.
Славный денек выдался. Слов не хватало — да и не нужны были слова, чтобы выразить чувства, переполнявшие новоиспеченного шихтмейстера. И Пелагея, сказать по правде, не менее мужа была взволнована и счастлива, хлопотала по дому с такой охоткой и легкостью, словно крылья выросли за плечами — так и ее можно понять: вчерашняя солдатская вдова — ныне жена горного офицера. Она постаралась в тот день от души: самовар золою начистила, наготовила к обеду мясных колдунов, обожаемых мужем, напекла пирогов да шанег, стол браной скатертью накрыла — и сделала праздник семейным.
Однако праздники скоро проходят — отрадно мелькнут и потянут за собой череду повседневных забот и будничных дел, коими шихтмейстер порядком загружен; а там, глядишь, и новых дел череда: недельки через две-три отшумит паводок, вскроются реки и приспеет время — снова вручную! — спускать коломенки на воду…
Задумка же Ползунова пока находилась втуне — и не от него то зависело. Рапорт о спросе на постройку шлюзов отправлен в Канцелярию давненько, но ответа все не было. И в последнем письме — ни слова о шлюзах. Похоже, проект лежит под спудом — непрочитанный и забытый, а может, умышленно и без ведома Христиани отодвинутый… Сам-то начальник заводов, человек твердый и обязательный, таких вольностей не терпел, ценил работников добросовестных и умелых, а к Ползунову питал особое пристрастие, благоволил давно, точнее сказать — с весны 1753 года. И причина тому была серьезная.
Той весной на пристанских складах скопилось много руды — около ста тысяч пудов. Флотилия же состояла всего из семи судов — сколько на них поднимешь за навигацию? Ну, от силы половину того, что лежало в амбарах… А куда девать остальное? К тому же за лето и еще подвезут с рудников. Меж тем Барнаульскому заводу не хватало руды, недогруз которой грозил сокращением выплавки серебра, о чем и помыслить было нельзя. Кабинет Ее Величества слал бумагу за бумагой и требовал одного: умножить выплавку и ускорить доставку блик-зильбера на Монетный двор! Ослушаться — головы не сносить. И выполнить невозможно. Христиани пал духом, растерялся, оказавшись как бы меж двух огней: с одной стороны, Кабинет со своими непомерными запросами, а с другой — невывезенная с пристанских складов залежная руда. И близок локоток, да не укусишь! Что, что делать? — искал выхода Христиани. И пришло в голову — отправить на пристань опытного шихтмейстера Ивана Трунилова, чтобы тот посмотрел и оценил обстановку на месте. Трунилов поехал, однако вернулся ни с чем.
А что сделаешь, коли судов не хватает? Тут и с Трунилова не спросишь, и новых судов так скоро не построишь…
И все же выход был найден. Простейший! И кем найден — совсем молодым унтер-шихтмейстером Иваном Ползуновым. Начальник заводов, можно сказать, уже отчаявшись поправить дела, вдруг вспомнил этого умелого и находчивого унтер-шихтмейстера, тотчас позвал его, объяснил обстановку и велел, не мешкая, отправляться на пристань и еще раз посмотреть да хорошенько поразмыслить над тем, как можно выйти из столь затруднительного положения…
Ползунов обернулся за пять дней. И доложил: выход есть! Надо только время не упустить. Оказывается, там, у деревни Красноярской, зимовала военная флотилия — десять судов. Теперь эти суда готовились по открытии навигации двинуться по Чарышу и Оби сначала на Барнаул, которого никак не минешь, а затем и в Томск за провиантом для армии… Вот и договориться с военным начальством, чтобы попутно до Барнаула шли суда не порожняком, а нагруженные рудой. Куда как просто!
Христиани даже из-за стола своего массивно-дубового вышел и приблизился к докладчику, готовый обнять его и расцеловать за столь скорое и верное решение: «Молодец, унтер-шихтмейстер! Хвала тебе, Ползунов, за твою сметливость! А с военным начальством я договорюсь», — не скрывал радости Христиани.
И договорился. И залежная руда — вся как есть! — по первой же воде была переброшена с пристани на Барнаульский завод — де-сятью военными судами да семериком Чарышской флотилии. И выплавка серебра в том году не упала.
После начальник заводов пытал Ивана Трунилова:
— Скажи, шихтмейстер, будучи в Красноярской, ты разве не видел военных судов?
— Видел, господин асессор.
— Так что ж ты, коли видел, ничего о том не сказал?
— Виноват… не пришло в голову.
Христиани вздохнул и сощурился:
— А Ползунов углядел. И выгоду в том обнаружил. И нам с тобою, шихтмейстер, наглядный урок преподал. Вышло, как в той сказке: собрались три Ивана, — себя Иоганн Христиани тоже к Иванам причислял, — собрались, чтобы одну задачку решить, да головы разными оказались… — вздохнул еще глубже и признался. — Я ведь тоже знал о тех судах, а не додумался, в голову не пришло…
Вот с тех пор и приметил начальник заводов молодого унтер-шихтмейстера, выделял его всячески, но не баловал, а напротив, ценя сметливость и радение Ползунова, давал ему и поручения более сложные и ответственные, доверяя то, что не каждому мог доверить.
Потому и ныне, ранней весной 1759 года, когда Ползунов был произведен в шихтмейстеры и отнюдь не случайно возник разговор и даже спор между членами Канцелярии о его переводе на офицерскую должность, Христиани вдруг воспротивился. Большинство членов Канцелярии настаивали: негоже держать шихтмейстера на пристани — там и капрал справится, а Ползунов со своими знаниями и опытом не полностью будет загружен. А Христиани гнул свое:
— Зато под командованием шихтмейстера Ползунова полной нагрузкой пойдет на завод руда. Разве этого мало?
— Мало, — возразил случившийся тем днем в Барнауле управляющий Колыванским заводом Улих. — Мало для Ползунова. Зачем же держать его в черном теле? — довольно резко спросил. — Ползунов на большее способен.