Лизетта вздохнула.
— Теперь я могу сказать, что у меня был приготовлен для тебя сюрприз. Я хотел ознаменовать вторую годовщину нашего знакомства, положив на твое имя некую сумму, чтобы ты ни от кого не зависела, если со мной что-нибудь случится.
— Какую сумму? — грустно спросила Лизетта.
— Миллион старых франков.
Она снова вздохнула. Что-то мягкое шлепнулось сенатору на голову, и он вздрогнул.
— Что это?
— Он возвращает твою пижаму.
Дело в том, что молодой человек открыл дверь, швырнул в сенатора пижамой и снова захлопнул дверь. Сенатор высвободил голову из шелковых штанов, обвившихся во¬круг его шеи.
— Что за способ возвращать пижаму! Ясно как день, что твой друг — совершеннейший невежа.
— Естественно, ему далеко до тебя, — пробормотала Лизетта.
— Он что, умнее меня?
— Конечно, нет.
— Богат?
— Беден, как мышь.
— Так какого дьявола ты в нем нашла?
— Он молод, — улыбнулась Лизетта.
Сенатор опустил взор к тарелке. По щеке у него скатилась слеза и капнула в кофе. Лизетта посмотрела на сенатора с доброй улыбкой.
— Мой бедный друг, нельзя же иметь все, — сказала она.
— Знаю, что я немолод. Но мое положение, мое состояние, наконец, бодрость духа! Я думал, они могут заменить юность. Есть женщины, которым нравятся лишь люди в определенном возрасте. Я знаю знаменитых актрис, которые считают за честь быть подругой министра. Я слишком хорошо воспитан, чтобы упрекать тебя твоим происхождением, но как-никак ты все-таки только манекенщица, и я вытащил тебя из квартирки стоимостью всего две тысячи франков в год. Разве это не счастье для тебя?
— Если я дочь бедных, но честных родителей, почему мне нужно стесняться моего происхождения? Раз я скромно зарабатываю себе на жизнь, ты думаешь, что имеешь право укорять меня?
— Ты любишь этого мальчишку?
— Да.
— А меня?
— И тебя тоже. Я люблю вас обоих, но по-разному. Тебя я люблю за твое положение, за твой ум и знания, за то, что ты так добр и благороден, а его — за то, что у него такие большие глаза и вьющиеся волосы и он божественно танцует. Все это вполне естественно.
— Ты знаешь, что в моем положении я не могу водить тебя на танцульки, а что до волос, то, может быть, в моем возрасте у него их будет еще меньше, чем у меня.
— Может быть, — согласилась Лизетта, подумав при этом, что сейчас это едва ли имеет большое значение.
— А что скажет твоя тетушка, достойнейшая мадам Саладен, когда узнает, что ты натворила?
— Это не будет для нее сюрпризом.
— Ты хочешь сказать, что эта уважаемая женщина одобряет твое поведение? O tempora, o mores!* И давно это продолжается?
— С тех пор, как я работаю в салоне. Он коммивояжер лионской фирмы по производству шелковых тканей. Как-то он приехал к нам с образцами, и мы друг другу приглянулись.
— Но твоя тетушка, она должна была оградить тебя от искушений, которым подвергается в Париже молодая девушка! Она должна была не позволить тебе вступить в связь с этим юношей!
— Я ее не спрашивала.
— Этого достаточно, чтобы свести в гроб твоего старого отца! И как ты не подумала про этого израненного героя, чья верность родине была вознаграждена лицензией на торговлю табачными изделиями? Ты забыла, что как министр внутренних дел я был бы вправе отменить эту лицензию на основании твоей безнравственности.
— Я уверена, что ты благородный человек и не сделаешь такой подлости.
Он не без драматизма взмахнул рукой.
— Не бойся, я не унижусь до такой мелочной мести; из-за безнравственного поведения особы, которую мое чувство достоинства велит мне презирать, я не стану обижать ветерана, заслужившего благодарность отчизны.
Он продолжал завтракать, Лизетта не произносила ни слова. Когда он утолил голод, его настроение изменилось. Теперь он чувствовал не столько гнев, сколько жалость к самому себе; плохо понимая женское сердце, он думал вы¬звать в Лизетте угрызения совести, разжалобив ее.
— Трудно отказаться от привычки, в которую так втянулся, — сказал сенатор. — Мне было так радостно отрываться от своих дел и проводить с тобой часок-другой. Ты будешь жалеть обо мне, Лизетта?
— Конечно.
Он издал глубокий вздох.
— Никогда бы не подумал, что ты способна на такой обман.
— Вот обман-то тебя и мучит, — задумчиво проговорила Лизетта. — Какие мужчины странные! Они не могут простить, что их одурачили. Все это из-за их самолюбия! Они придают так много значения пустякам.
— Ты считаешь, что это пустяки, если я застаю тебя за завтраком с молодым человеком в моей пижаме?
— Если бы он был мой муж, а ты мой любовник, ты не увидел бы в этом ничего странного.
— Разумеется. Тогда не он меня, а я бы его обманывал, и моя честь не страдала бы.
— Значит, мне нужно выйти за него замуж, и тогда все будет в порядке.
Сначала он как-то не сообразил, о чем она говорит. Но смысл ее слов быстро дошел до него, и сей умный человек наградил ее проницательным взглядом. Он увидел столь соблазнительный прищур ее прелестных глаз и еле заметную плутоватую улыбку алых губ.
— Не забывай, что как член сената я должен быть, согласно традициям республики, оплотом морали и нравственности.
— Это так много для тебя значит?