«Я сам себе монастырь».
— Михель ди Лёве
Пешие переходы даже по горным тропам сами по себе не так утомительны, как ожидание. Чем ближе монах подходил к монастырю, тем сильнее его терзало чувство тревоги. Ответы на вопросы могли причинить сильную боль, а молодой послушник с некоторых пор перестал считать ее необходимой частью самосовершенствования. Что если ответы его не устроят?
— Я просто поговорю и уйду, — твердил себе Михель, но с каждым новым шагом все сильнее переставал верить этой мантре.
Еще он не верил, что старый мастер добровольно захочет рассказать всю правду. Старик отличался редкостной изворотливостью и любил напустить туману даже когда просто отправлял послушников к колодцу за водой. Можно себе представить, во что обойдется попытка разговорить его на щекотливые темы.
Тропа всегда служила частью испытания духа и тела. Желающие стать послушниками ордена обязаны подняться на гору по этой извилистой дороге, постепенно сужающейся на высоте облаков до узкой кромки камня шириной в ступню. Если уж человек пройдет такой тропой до конца, значит, его решимость и правда крепка, а ловкость достаточна для обучения.
Можно было бы в этот раз выбрать дорогу, которой из близлежащих деревень доставляли еду, но тогда можно точно попрощаться с ответами. Скорее всего, пришлось бы исподлобья посмотреть в укоряющие глаза наставника у входа и прочитать в них: «Не справился? Очень жаль. Теперь вернись к своему поручению». И с позором уйти.
Нет, так не пойдет. К тому же Михелю хотелось сверить ощущения со своим первым подъемом. Тот путь он почему-то помнил в мельчайших подробностях.
Шаг, еще шаг, остановка. Замереть и сделать выдох. Перенести вес с одной ноги на другую и подвинуть ступню на полдюйма, вызвав небольшой камнепад. Звук падения камушков так далек, что уши просто не в состоянии его расслышать из-за завывания ледяного ветра. Удержаться от падения и сдержать рвущийся из груди крик отчаяния. Как же близко и как далеко! Перед глазами уступ, на который нужно сделать шаг, но ноги скользят, а рукам нет опоры. Оттолкнуться и прыгнуть. Полет и падение. Нет, не в пропасть — на камень уступа. Руки вцепились в край, а его, как котенка, за шкирку тащит наверх чья-то крепкая рука. Он лежит, а перед глазами морщинистые ноги в деревянных башмаках. Ждут его. Давно ждут и укоряют за нерешительность. Долго не мог прыгнуть, поэтому растерял силы из-за долгих сомнений и не допрыгнул. Мог ведь упасть и разбиться. Стыдно, юноша!
В этот раз все прошло куда легче. Михель ловко приземлился на уступе, сделав кувырок, и затормозил в двух шагах от пропасти. Нетренированному человеку такое не под силу, но он уже давно не новичок. Ну что, в этот раз никто не встречает? Ну и ладно.
Мужчина поднялся, отряхнул балахон от пыли и распахнул низкую дверь. Специально сделали такую, чтобы входящие кланялись при входе.
— Ты опоздал к обеду, брат, — сказал вместо приветствия проходящий мимо мужчина в черной монашеской рясе.
— Обойдусь как-нибудь.
Смуглолицый детина отнесся к появлению Михеля с полнейшим равнодушием, как будто послушники появляются из этой двери каждый день.
— Настоятель в молельне или в тренировочной?
— Святой Арконий оставил этот мир и нас третьего дня, — огорошил его ответом здоровяк. — Нового настоятеля пока не выбрали. Можешь помолиться в усыпальнице.
Голос Большого Лю заливисто расхохотался в голове, обескуражив и без того растерянного Михеля.
— Говорили тебе, зря время потратишь.
— Изыди, — вслух огрызнулся послушник.
Монах, успевший отойти с десяток шагов, обернулся, но ничего не сказал и пошел дальше по своим делам.
Михель обхватил руками седые виски и задумался. Лю выжидательно не мешал. Через какое-то время парень тряхнул головой и направился в сторону усыпальниц. Ответов там, конечно, не будет, но почтить память учителя нужно обязательно.
В подземельях обители простых монахов не хоронят. Такая честь выпадает только настоятелям, проведшим в своей должности не меньше десятка лет. Арконий управлял этим монастырем больше сорока, поэтому иного места для последнего пристанища святого и искать не стали.
Грубо отесанный камень стен, покрытый факельной копотью, да отполированный поколениями ног иноков пол — особым разнообразием переходы между частями обители не отличаются. Неширокая лестница привела Михеля в холодный, но на удивление сухой склеп. Воздух не затхлый, хотя и свежестью тоже не отличается. Именно здесь прямо в каменном полу замуровывают останки святых.
В иных культурах нетленные тела именуют мощами и выставляют на всеобщее обозрение по большим праздникам, чтобы верующие могли прикоснуться к ним в надежде на исцеление от недуга или еще какое чудо. В ордене же верят, что покой мертвых важнее, и просто хоронят.
Нужная плита обнаружилась сразу: камень еще не успел порасти особым светящимся мхом, который тускло мерцал на других надгробиях, и пока не затянулся слоем вездесущей пыли. Михель осторожно вставил факел в подставку, установленную рядом, и преклонил колени перед последним пристанищем великого человека.
— Прости, учитель, что подвел тебя, — выдохнул послушник и зашептал воззвание к Создателю сущего.
Молитва давалась с трудом, как будто внутри что-то этому сопротивлялось, и получалась какой-то неискренней. Парень нашел в себе силы закончить текст, но и только. Затем он наклонился, чтобы прочитать последние слова покойного, по традиции выбитые резчиком на плите.
«Идите с Его именем на устах. В ваших поступках воля Его. Помните о своих целях, ибо суть их не так проста, как кажется, а путь запутан и сложен».
— Хм, — напомнил о себе жахани в голове. — Тебе не кажется, что это прям для тебя написано? Как сказали бы наши эльфийские друзья, это же полный карт-бланш на любые безобразия, лишь бы с именем на устах и все такое.
— Заткнись, демон, — пробормотал Михель, вспоминая, что почти такими словами настоятель отправил его в путешествие с гоблином и его друзьями.
— Грубиян, — картинно обиделся на причисление к злейшим врагам Лю. — Я для тебя хуже демона, я сейчас работаю твоей совестью, а голос совести нельзя заглушить.
— И все же, мне нужны ответы, — задумчиво произнес послушник, понимаясь и отряхивая одежду от пыли.
— Иди с именем на устах и выбей их из братьев! — посоветовал жахани.
Человек даже не стал утруждаться ответом на такую провокацию. Ему хватало легко разгорающегося пламени собственного гнева, чтобы обращать внимания на подначки рогатого искусителя.
***
— Ты ведь еще не давал обетов? — брат Матеус тщательно вытер пальцы о подол рясы, чтобы не осквернить священные тексты библиотечных фолиантов нечестивым свиным салом.
Нарезанные полосками копченые кусочки брат-библиотекарь с аппетитом уплетал прямо на рабочем месте до прихода Михеля, жадно запивая кушание большими глотками светлого ячменного пива. Монастырь славится этим напитком настолько, что даже известные пивовары-гномы столетиями не оставляли попыток узнать секретный рецепт его приготовления, но до сей поры не преуспели.
— Все еще послушник, — подтвердил ди Лёве.
— Тогда тебе к выдаче не положены воспоминания Аркония и других святых, — огорчился Матеус. — Правила гласят, что ты еще не достиг той формы просветления, чтобы правильно понять наставительные аллегории.
По больше части огорчение толстяка проистекало от того, что пальцы он уже вытер, а сало на глиняной миске еще не закончилось.
— Он мог оставить какие-то важные сведения именно для меня.
— Прости, брат, но правила строги…
Михель прикрыл веки и смиренно досчитал до двадцати. Гнев утих достаточно, чтобы библиотекарь весом в два Михеля оказался всего лишь приподнят над полом за предплечья, а не полузадушен за горло. Толстые ноги беспомощно поболтались в воздухе, и перепуганный монах пискнул, что все немедленно выдаст. В монастыре считалось, что подобные проявления способностей, недоступных обычному человеку, означают благоволение Вседержителя. Также это говорило о продвижении по Пути на уровне настоятеля. Брат Матеус сопоставил одно с другим и решил, что все равно ничего не нарушит.
Послушник аккуратно вернул толстяка на пол и вскоре углубился в чтение. Старый мастер, как выяснилось, с большим удовольствием орудовал не только кулаками, но и пером. Фолиант оказался довольно увесистым и сочетал в себе дневник с записями по датам с амбарной книгой и сборником мыслей и изречений на все случаи жизни. Разумеется, Арконий не был бы Арконием, если бы не стал напускать туману и здесь.
— О боги, даруйте мне сил! — мысленно восклицал Михель, дочитав до очередного мозгодробительного рассуждения о смысле бытия и роли духовности во вселенной.
— Во фантазия у человека! — не удержался от восторженного комментария Лю. — Это ж надо напридумывать такой ерунды! Смертные у него чуть ли не важнее богов. Не читай эту ересь, дальше листай!
Притчи и бытовые заметки сменяли одна другую, навевая зевоту и не давая ни намека на искомое знание. Солнце уже наметило себе путь к горизонту и частично скрылось за высокой западной стеной монастыря, когда попались первые интересные строки.
— Вот оно! — воскликнул жахани в голове.
— Не мешай, — огрызнулся послушник.
Михель с замиранием сердца водил пальцем по завитушкам букв, словно боялся, что они убегут и лишат его возможности узнать правду.
«…изможденный, мучимый демоном целый год… нашел в себе силы преодолеть страх и прийти за помощью. Даже в таком состоянии сильнее многих. Прошел тропой решимости и только в последний момент выказал колебание — редкое качество».
«Быстро усваивает все приемы и практики, но еще плохо понимает истинную суть Пути. Сомневается в непреложных истинах. Наверное, влияние демона слишком сильно, даже если оно послужило благой цели».
«Все еще дерзит и сомневается. Такая одержимость плохо поддается лечению. Придется избавить его от части воспоминаний, иначе он не сможет встать на Путь».
«Новый ученик не перестает удивлять. Забавно, что его сила может стать слабостью, а слабость силой. Времени мало, но я постараюсь подготовить его к встрече с судьбой».
«Все, отправил. Теперь остается молиться».
«Я знаю, что ты это прочтешь, поэтому не противься своему внутреннему голосу. Все во благо».
— Какой мудрый человек! — воскликнул Лю. — Не помню, чтобы среди моих агентов на Лумее был твой настоятель, но я бы его наградил. Жаль, до него сейчас не дотянуться. Все понял? Не сопротивляйся.
Михель тяжело вздохнул и поднялся, чтобы вернуть записи библиотекарю. Толстяк молча проводил беспокойного читателя взглядом и облегченно выдохнул, когда тот наконец ушел.
— Напомни, почему я должен на тебя работать? — обратился человек к жахани, покинув монастырь.
— При всех моих недостатках у меня отменное чувство юмора, — сразу отозвался Большой Лю. — Это как раз то, чего тебе катастрофически не хватает в жизни. К тому же наши цели совпадают.
— И чего ты от меня хочешь и что можешь дать взамен?
Пыльная грунтовая дорога уходит от ворот вниз. Духота уступает место промозглой вечерней сырости, характерной для гористой местности. Сначала травы и кусты покрываются росой, а потом на землю спускается туман. Поначалу он проницаем для взгляда, но уже четверть часа спустя сгущается в сумраке до молочного покрывала, в которое, поеживаясь, кутается земля. Эта завеса обнимает за щиколотки запоздалого путника, медленно карабкается к коленям и выше. Она ласкает и пугает одновременно, а потом одним рывком взбирается на уровень груди и пытается оттуда застить глаза. Наконец пелена набирается смелости и поднимается сразу к верхушкам деревьев. Видимость падает до трех шагов, и нужно следить за изгибами дороги, чтобы случайно не улететь в пропасть.
Где-то вдали воет, ворчит и фыркает ночное зверье, но человек спокоен: пускай эти твари сами его боятся. Шерстяной балахон, пропитанный солью, потом и уцелевшими воспоминаниями, надежно укрывает тело от тумана, а вот безобразная пустота в памяти продолжает неприятно холодить душу.
— Отлично! Этап отрицания прошли, переходим к торгу, — в голову прилетел образ улыбки. — А чего бы тебе хотелось? Впрочем, не говори, я и так все знаю и легко могу это устроить. Подчеркиваю, легко!
— Но ведь она умерла! — усомнился Михель.
— Пфф, — фыркнул голос в голове. — Вообще не проблема, так что соглашайся. От тебя же, дружок, мне нужна самая малость. Всего-то пара смертельных ударов. Ну, может быть, не пара, а чуточку больше.
— Кто цель? — человек задал этот вопрос, хотя наружу рвался совсем другой.
Неужели это возможно?
— Никого из тех, кого бы ты сам не захотел придушить в полном соответствии с наставлениями святого учителя. Мы твоими руками и, наверное, ногами будем спасать вселенную. Согласен?
— А тебе-то какой смысл в ее спасении? — хмыкнул Михель, осторожно выбирая в густом тумане место, куда поставить ногу.
Плотная пелена приглушала все звуки, из-за окружение начинало больше походить на эфирную границу, чем на мир смертных.
— Ну, знаешь ли! Я в ней тоже живу, вообще-то. Не сказать, что лучше всех, но лучше многих. Рухнувшее мироздание может больно стукнуть промеж рогов. По правде говоря, я почти уверен, что если планы нашего общего врага осуществятся, то не выживет вообще никто. И тут либо я делаю все, что в моих силах для предотвращения светопреставления, либо наслаждаюсь концом, заняв место в первом ряду этого балагана. Мой хозяин полагает, что нужно драться, а мне спорить с ним не пристало. Так что выбор невелик.
Михель помолчал, обдумывая услышанное.
— И кто же наш враг? — прищурил он глаза цвета свинца.
— Этого я пока точно не знаю, — сокрушенно ответил Лю. — Мы видим тревожные события, но не всегда понимаем, кто их вызвал. Собираем сведения по крупицам, но они порой противоречат друг другу. Сам понимаешь, я сильно скован некоторыми условностями, и работать приходится через агентов. Сложно это. Поэтому, раз уж появилась такая возможность, предлагаю планомерно избавляться от всех, кто способен вызвать катастрофу. Предстоит немного напрячься, но уверяю тебя, оно того стоит.
— Я согласен, — кивнул человек, — в обмен на мое желание, мою безопасность и безопасность моих друзей.
— Сделку подтверждаю! — не скрывая восторга, обрадовался жахани.