«Ради своих идеалов каждый готов причинять зло, думая, что он творит добро. И, пока кто-то с тяжкой ношей благих помыслов несет очищающее пламя, способное сжечь мир дотла, другие продолжают с легким сердцем грешить во благо».
— Хуан де Деса, великий инквизитор
Мордатый гном-охранник в покрытых легким налетом ржавчины доспехах не принадлежал к числу поклонников Аспикса, поэтому говорящий бык в короне вызывал у него разве что гастрономические чувства. Правда, к этому примешивалась изрядная доля ненависти к угнетателям.
— Мы гномы уже бы давно обуздали все силы природы, если бы не вы, сволочи, — разглагольствовал надзиратель на цвергском, прохаживаясь вдоль загона взад-вперед.
Каввель, прекрасно понимающий этот язык, только фыркнул в ответ: гномы всегда были только слугами. Полезность и изобретательность маленького народца никто не отрицал, но почему-то наглость коротышек всегда улетучивалась, когда наступала пора битвы с сильным врагом. Человеческий барон устроил набег? Рогатые силачи с секирами охотно помогут наказать обидчика. Эльфы пристрелили парочку коротышек на своих границах? Минотавры сразу встают на защиту. Так уж повелось испокон веков. За это и плата в виде услужения.
От столь возмутительной неблагодарности захватывало дух, но Каввель стойко сдерживался. Этому в немалой степени способствовали крепкие стены загона, которые он уже безуспешно пытался сломать не один десяток раз.
Проклятый минотавр только вздохнул. Будь с ними Гарб, такого бы никогда не случилось. Да будь Каввель в своем теле, эти малявки пожалели бы, что родились. Как назло, они напали именно в момент превращения, а в бычьем теле ловкость далеко не та и секирой не помашешь.
Растерялся и Адинук. Глупый эльф не стал спасаться бегством, а достал лютню и попытался отвлечь гномов музыкой. Еще что-то кричал про предпоследнюю балладу. Разумеется, ему только намяли бока и сломали инструмент. Зато человечишка удивил. Дрался, как дракон, но и его скрутили поганые коротышки. С Могары спрос невелик — женщина. Хотя, Каввель при мыслях о прекраснейшей почти смог улыбнуться бычьими губами: отваги ей не занимать. Втоптала в пыль больше двух дюжин гномов, а потом отвлеклась на мычание превращенного пирата, и дала опутать себя сетью.
С момента пленения их всех держали порознь, и минотавр начал откровенно скучать. Кормили прелым сеном, поили тухлой водой, а из развлечений — только надоедливая болтовня стражника. Раз в день над головой открывалось отверстие, откуда выливалась целая река, вымывая из стойла нечистоты. Вода всегда была ледяной, что особенно раздражало пирата. Время купания как раз на подходе, а одна только мысль о нем вызывает дрожь и мурашки по коже.
— Все блага создали мы, — продолжил свою заунывную лекцию гном, загибая узловатые пальцы. — По морям ходить под парусом придумали мы, из камня дома строить тоже мы, камины для обогрева мы, копье мы, садовую тачку и ту мы придумали. Колесо — это да, это эльфы, но только когда нашего пивка хлебнули. А что вы, минотвари, придумали? Топором махать и бодаться? Не будем мы вам больше прислуживать и точка.
— Ты му-не лучше, юнга, скажи, зачем вы нас тут держите, — прервал этот проникновенный монолог Каввель, делая вид, что не заметил оскорбления.
— Будь моя воля, — охотно откликнулся гном, — я бы из вас сразу чучелков набивных понаделал. Только боги не велят. Жрецы говорят, ваша шайка пока нужна живой.
— А как бы му-не потолковать с вашими жрецами? — невинно поинтересовался Каввель. — У меня есть, что предложить вашим богам. Даю слово тауросу, что не причиню никому из вас вреда и не попытаюсь сбежать.
Втайне минотавр осознавал правоту слов гнома. Народ тауросу и правда ничему, кроме ремесла войны, не обучен и своему возвышению обязан только размерами и свирепостью. Зато рогатые гиганты придумали кучу кодексов, которым до сих пор неукоснительно следовали. Так что слово тауросу всегда равноценно нерушимой клятве и давно стало нарицательным.
— Ты и не сможешь, — хмыкнул гном, но после коротких раздумий вышел из камеры.
Отсутствовал он минут пятнадцать. За это время минотавр еще раз обдумал свой план. Пережитые приключения заставили его пересмотреть взгляды на многие вещи, в том числе и на кодексы. Некоторые события повлияли на пирата особенно сильно. Дворфы, к примеру, были отличными парнями и оставались верными своему слову до конца. Разве это для них закончилось чем-то хорошим? Все погибли, подвели свой клан, а задание так и не выполнили.
Конечно, такая же участь благородного тауросу была бы воспета менестрелями. С другой стороны, Каввелю что-то не очень хотелось пасть смертью храбрых из-за неосмотрительно данного обещания. Вот только для минотавра нарушение клятвы — само по себе сродни смерти. Такое не простят ни сородичи, ни Могара, ни даже родители. Клятвопреступник навеки станет изгоем, как будто он умер. Братоубийство — ерунда, по сравнению с нарушением слова. Каввель и сам себе такое прощать не собирался. Но неужели обещания, данные друзьям и любимой женщине, важны меньше, чем уговор с врагами?
Охранник вернулся в сопровождении седовласого степенного гнома в богатой шелковой мантии, расшитой крупным морским жемчугом разных цветов.
— Что, именем Румпеля Большеносого, ты хочешь от святого жреца, порождение скверны? — с порога гневно заявил он, топая ногой.
Никогда в жизни эта трусливая козявка так бы не поступила, будь минотавр перед ним с оружием в руках и на свободе.
Каввель убедился, что дверь позади вошедших осталась открытой, а в коридоре, насколько хватало видимости, никого не было. Его большие глаза начали наливаться чернотой, но пират упорно молчал, игнорируя вошедших. Их надо немного поддразнить.
Ничего не подозревающий охранник решил проявить рвение.
— Отвечай, когда с тобой разговаривает преподобный! — заорал он и потыкал спину быка острой палкой.
Мелкий носатый гаденыш чувствовал себя в полной безопасности: тауросу не только стоит в прочнейшем загоне, но и дал слово.
Как раз этой малости Каввелю не хватало, чтобы окончательно впасть в ярость. Пират не был уверен, что это сработает в нынешнем теле, но все произошло так, как он запланировал. Буйство прибавило сил настолько, чтобы несокрушимое прежде препятствие сломалось, как сухая ветка под ногой.
Опешивший жрец попятился к двери, но бык, уже разметал ограду и повернулся к гномам, грозно опустив рога.
— Ты дал слово тауросу! — испуганно завопил стражник, глупо выставив перед собой ту самую палку, чем еще больше разозлил минотавра. — Ты нарушаешь кодекс чести!
— К му-орским чертям кодексы! — взревел Каввель. — Разорви му-еня кальму-ар, если я сейчас не бык. А слово быка я не давал!
До дверей ни один из гномов живым не добрался.
***
Опечаленный бард сидел в своей сырой камере. Мерзавцы сломали лютню, верой и правдой прослужившую ему почти сотню лет. Это какими надо быть дикарями, чтобы так обойтись с уникальным инструментом работы самого легендарного Эбермунда Штайнера? Между прочим, гнома.
Сумку с Миленой они тоже забрали, но за безопасность питомицы Адинук не переживал. Главное, чтобы коротышки не решили сжечь зачарованное хранилище. Зная их алчность, вряд ли кто-то из этого народа начнет уничтожать даже такое невзрачное имущество, не изучив его сперва как следует. С лютней, наверное, случайно вышло, а то они и ее бы трофеем сделали.
На эльфа вдруг нахлынули мысли другого рода, отчего ему стало еще тоскливее. Он близок к цели. До заветной тысячи осталась всего одна баллада. Почему же это так печалит?
— Да потому что! — вслух сказал Адинук. — А вдруг Милена пошлет меня к чертовой бабушке, когда станет прежней?
Расстались они отнюдь не друзьями и уж тем более не возлюбленными. Впрочем, не было даже уверенности, что она действительно вернется в свой изначальный облик после сочинения последней песни. Если же и вернется, она может навсегда остаться с памятью паучихи. Как тогда быть? Паук с разумом ребенка в теле красавицы троу — страшно представить. Карвалшаресс — злая богиня. Вряд ли проклятие, наложенное ее жрицами, может пройти совсем без последствий.
И вдохновение за время заключения уже не один десяток раз посещало несчастного пленника, и каждый раз он прогонял из памяти уже почти сложенные и, как назло, прекрасные строки. Лучшие из сочиненных за всю жизнь. Даже лютня не нужна: струнные переборы словно сами возникли в голове, задавая нужный ритм. Еще немного, и он не выдержит.
— Эй! — закричал троу, барабаня в дверь. — Гномы вы или звери какие? Дайте хоть сумку мою! Там перо и пергамент.
— Обойдешься, — хрипло оборвали его снаружи. — Не положено.
— Ах так? — возмутился раздосадованный бард. — Ну, ты сам напросился.
Следующие три часа слух стражи услаждало как можно более фальшивое эльфийское пение на разных языках. Певучие звуки лусидского, сменялись шепелявыми напевами на гаэдском и похабными частушками на грубоватом цвергском. Когда Адинук уставал петь, он начинал читать жуткие стихи, которые однажды услышал в Бездне.
Сторожащие его гномы крепились недолго. Через какое-то время они просто залепили уши свечным воском, перестав слышать вообще что-либо. Трогать пленника им было не велено, а пост покидать не положено. Каждые пять минут кто-то из надзирателей откупоривал ухо, убеждался, что эльф не сдается, и затыкал обратно.
Когда из-за поворота послышался топот бычьих копыт, они его не услышали. В отличие от них, Адинук заслышал приближение друга издалека, но на всякий случай петь не прекратил. Когда предсмертные стоны за дверью стихли, эльф несмело попросил его освободить и успел вовремя отскочить в сторону.
Сокрушающий удар легко вырвал прочные дубовые доски вместе с петлями из стены. Рогатая голова в открывшемся проеме мотнулась из стороны в сторону, и бык помчался дальше по коридору к спешащим ему навстречу смертникам с неспособными остановить смертоносный галоп копьями.
Эльф осторожно выглянул наружу. Живых поблизости не осталось, поэтому он выскользнул в коридор. Кладовая нашлась неподалеку, а ключ от нее у затоптанного начальника караула. Среди других вещей секира Каввеля, диадема Могары, пара ножей и кольчуга — все подписано и пронумеровано.
— О, моя прелесть! — руки лихорадочно ощупали холщовую ткань.
Все цело, все в порядке.
— Выходи, радость моя, и всех с собой бери! Для тебя есть важное дело. Что-что? Да, еды хватит. Друзей только нельзя трогать. Ты же помнишь, кто наши друзья? Нет, орка не будет, так что действуй смело. И очень тебя прошу, будь осторожнее. Я не переживу, если с тобой что-то случится.
***
Великий инквизитор давно смирился с униженным положением заключенного. Гордыни в нем изначально не было, а к суровым условиям он привык еще в братстве. Мягкая постель и вкусная еда хороши только для неженок, а не людей его ремесла, стоящих на страже благополучия Лумеи.
Ересь постоянно поднимала голову. Стоило срубить одну, на ее место тут же приходила другая, а то и две, так что работы всегда хватало. Ересь — опасная штука. Она оскверняет умы верующих, заставляя сомневаться в могуществе богов, сотворивших смертных. Сомнение влечет за собой неверие. И, если вера способна творить чудеса, то неверие приносит бедствия. Слишком много предсказаний существует на этот счет. Вот Орден и занимается искоренением неверия, чтобы отсрочить конец света.
И все же некоторые методы братьев-рыцарей смущали даже Хуана де Десу и слишком часто не вписывались в его представления о чести и справедливости.
— Мы должны нести свет Вседержителя другим народам, а не смерть и разрушение, — всегда осаживал он особо разбушевавшихся, и эти увещевания до поры работали.
Формально боевая часть ордена ему не подчинялась. Ей командовал Великий магистр Лев, который призывал братьев прислушиваться к словам инквизиции.
Даже де Деса не знал настоящего имени Льва. Такое прозвище честно заслужено на полях сражений. Не было на всей Лумее воина искуснее, чем Великий магистр. Хуан восхищался его отвагой и мудростью, всегда стараясь ровняться на своего кумира. Но чем дольше Великий инквизитор служил ордену, тем больше у него становилось вопросов. Почему рыцари Храма так сильны и непобедимы? Почему даже инквизиторов не пускают в некоторые части обители? Почему Лев за тридцать лет совсем не постарел?
Де Деса никогда не позволял себе задавать их, но червячок сомнения нашел укромное место в его сердце. А ведь инквизитор лучше всех знал, что сомнение всегда выступает предвестником ереси.
Все изменила война со Свидетелями Аспикса. Бедные заблудшие души искренне верили в ложного бога, и никакие усилия не могли отвернуть их от заблуждения. И тогда капитул ордена постановил уничтожить еретиков всех до единого. Даже детей.
Великий инквизитор единственный голосовал против. Но и после этого он не оставил орден, пока ему не привели на допрос совершенно очаровательное дитя.
Девочка лет тринадцати, худая, в простеньком платьице. Ее невинное лицо до сих пор стоит перед глазами. Беззаботная улыбка, чистые голубые глаза и белокурые кудряшки. Если бы не обет безбрачия, он бы мечтал именно о такой дочурке.
— Скажи мне и будешь свободна!
— Нет, Аспикс спасет меня.
— Глупое дитя! Ты не понимаешь, что с тобой сейчас будет, если ты не заговоришь?
— Аспикс спасет всех нас, и даже тебя, злой дядька.
— Приступайте.
Хуан трижды прерывал обычную процедуру в надежде, что она все же образумится. Девчушка до последнего отказывалась говорить, где находится убежище единоверцев, и верила, что ложный бог спасет ее. Хрупкое тело не вынесло пыток.
После этого допроса в де Десе что-то сломалось, и он обрушил на Льва град упреков и неудобных вопросов при первой же встрече.
— Ты утомился, брат, — сказал магистр со своей обычной белозубой улыбкой вместо ответа. — Тебе пора отдохнуть.
Де Десу просто вышвырнули за ворота Храма. Лишь оказавшись снаружи без возможности вернуться назад, он понял, чего именно лишился. Голос! Как снова услышать чарующий голос Льва? Хотя бы разок! Любой ценой!
Встретив Каввеля, инквизитор решил, что его примут обратно, если он приведет минотавра на суд. События сразу пошли не по плану, а затем тауросу и вовсе начал проявлять признаки божественности. Это серьезно пошатнуло убеждения инквизитора. Вдруг еретики были правы, и все это на самом деле разрешено богами?
Хуан много думал. Взаперти все равно других развлечений не было. Размышлял он и сейчас, пока его покой не нарушили звуки борьбы.
— Р-р-р! Бум! Дзынь! — раздалось за дверью камеры.
Бычий рев, сопровождаемый грохотом сминаемых тяжелыми копытами доспехов. Вслед за этим середина двери разлетелась в щепки, обдав храмовника тучей деревянных брызг.
— Отлично, долг жизни окончательно выплачен, — заявил рогатый, заглянув в пролом, и поскакал дальше, громко стуча копытами.
Какой-то еще шум донесся до ушей храмовника. Будто сотни маленьких иголочек легонько стучали по каменному полу.
Де Деса осторожно выглянул наружу. От увиденного волосы встали дыбом по всему телу: коридор почернел от бесчисленного множества гигантских пауков. Адские твари размером с кошку, а некоторые и крупнее, заполонили все пространство. Некоторые набрасывались на тела гномов, срывали мохнатыми лапами с них доспехи и впивались своими жвалами в плоть, жадно чавкая вырванными кусками. Другие же ползли в сторону человека.
Невозмутимый инквизитор, повидавший за жизнь такое, от чего иные сходят с ума, завопил от ужаса. Он еле протиснулся в узкое отверстие и побежал без оглядки вслед за быком. Лучше бы тот оставил дверь на месте.
— Стой, дурила! — крикнул выглянувший из-за поворота Адинук. — Никто тебя не тронет!
Де Деса не услышал. Он в страхе бежал, одержимый только желанием спастись.
Эльф пожал плечами и потрепал по жуткой черной голове Милену, семенящую рядом с ним.
— Хорошая моя, я, конечно, рад, что пауки-отступники могут размножаться без самцов, — пробормотал бард, — но ты не могла бы как-то ограничить эту свою тягу все время откладывать яйца?
Арахнида в ответ возмущенно защелкала жвалами.
— Понимаю, что это сложно, но я как-то не рассчитывал на такую ораву. Гномов может на всех не хватить.