Первый участок состоял из барачного типа КЭЧевской гостиницы, в прошлом конюшни атамана Семенова, и одной блочной пятиэтажки с тремя подъездами. Горячее водоснабжение от кочегарки делало ее предметом мечтаний всех офицерских жен. Получить в ней квартиру даже для подполковника почиталось величайшим счастьем. Майоры тут попадались или штабные, или многосемейные.
На втором и на третьем участках стояли типовые казармы времен Русско-японской войны. Это были двух- или трехэтажные здания из потемневшего неоштукатуренного кирпича, с полутораметровой толщины стенами, узкими романскими окнами и необъятными подвалами. Рассказывали, будто их подземная часть равна по высоте наземной, потому что построены на песке. Из удобств здесь имелся только водопровод. В этих домах обитал младший и средний офицерский состав до майора включительно.
Четвертым участком называли кладбище. Разбросанное по склонам сопок над Селенгой, оно делилось на военное, гражданское и японское. На последнем лежали умершие в здешних лагерях и госпиталях пленные японцы из Квантунской армии. Еще до приезда Шубина его привели в порядок, оно представляло собой идеально ровные ряды невысоких, вышиной в кирпич, свежепобеленных трапециевидных оградок, внутри которых не было ничего, кроме песка и сухой сосновой хвои. Раз в год, чтобы возложить венки и прочесть молитвы, сюда приезжала специальная делегация из Страны восходящего Солнца. В такие дни солдат не выпускали из военного городка, а офицерам разрешалось показываться на улицах только в штатском.
Когда в поселке кто-то умирал, про него говорили, что переехал на четвертый участок. Утешительный местный эвфемизм трактовал смерть как переезд из квартала в квартал внутри одного населенного пункта.
Сплошь деревянная Березовка располагалась между первым участком и вторым. Не считая квартирантов, ее население было сугубо мирным, но улицы назывались, как линейки в полевом лагере — Гарнизонная, Саперная, Нижняя и Верхняя Артиллерийские. Шубин снимал комнату на Гарнизонной, в бревенчатом доме с печным отоплением и водой в колонке за углом. Дом принадлежал скорняку дяде Пете с женой. Впервые показывая ему восьмиметровую жилецкую комнатешку, тот широким жестом обвел ее облупленные стены и сказал: «Двадцать рублей, и живи — не крестись!». Тем самым Шубину гарантировалась полная автономия, включая право приводить сюда женщин.
Другие хозяева просили четвертную, пятерка была сброшена за то, что в доме стоял неистребимый кислый запах щелока и сырой мездры. Офицеры и прапорщики носили дяде Пете песцовые, рысьи, лисьи, а то и собачьи шкуры, из которых он шил шапки их дочерям и женам. В 1921 году его из воронежской губернии забрили в Красную Армию и послали в Верхнеудинск, после демобилизации он здесь женился, да так и осел на всю жизнь. В родных местах с тех пор ни разу не бывал, но продолжал считать Забайкалье чужбиной и, выпив, говорил с неподдельной горечью: «Дом за горами, а смерть за плечами». Эту поговорку Шубин потом ни от кого больше не слыхал.
Однажды они встретились в продуктовом магазине на третьем участке и вместе возвращались домой с покупками. Тема разговора не отличалась новизной. С зимы дядя Петя лелеял огульное, в общем-то, подозрение, будто сосед, бурят-костоправ Доржи Бадмаевич, поставил жучок и ворует у него электричество. По дороге ему опять явилась упорно посещавшая его идея восстановить справедливость с помощью Шубина. Тот должен был предстать перед соседом во всем блеске своего, так сказать, официального положения — в форме, при пистолете и, желательно, с парой-тройкой вооруженных автоматами солдат, но что дальше, дядя Петя плохо себе представлял.
— Пульни, — говорил он, — на дворе-то, чтоб знал, дьявол!
Шубин отговаривался тем, что ему положено отчитываться за каждый израсходованный патрон.
Был ясный теплый вечер ранней осени. Солнце уже зависло над сопками, в его власти оставалось лишь кладбище на горе, в промежутке между ее топографическим гребнем и боевым. Туман полз от Селенги вверх по склонам. На границе закатного огня он розовел, ненадолго поддаваясь его обаянию, затем первые прозрачные хлопья густели и полностью растворяли в себе этот слабеющий свет.
На втором участке навстречу попался старший лейтенант Колпаков из роты связи. Он давно задолжал Шубину десятку, но отдавать не спешил.
— Понимаешь, — жарко заговорил Колпаков, отведя его в сторону, — сейчас отдать не могу, извини. Пятого Галка получит зарплату, — подключил он сюда свою жену, работавшую в военторговской автолавке, — и я тебя найду. Или ты меня найди. Или Галка тебя найдет. Или лучше ты сам после пятого зайди к ней в лавку. Скажешь, что я тебе должен, она отдаст. По-моему, так будет проще всего.
Дядя Петя ждал возле здания одной из бывших казачьих казарм с монументальным порталом в духе ропетовской теремной готики. Оно, как утес, возвышалось над грязной пеной обступивших его дощатых сараев, дровяников, нужников.
— Тут в подвале она и была, губа-то. Я к ему сюда в караул ходил, — сказал дядя Петя, когда Колпаков ушел.
— К кому? — не сразу сообразил Шубин.
— К царевичу, ети твою… Беспамятный, что ли?
Шубин вспомнил, что еще прошлой весной ему рассказано было про цесаревича Алексея, будто бы выкраденного в Екатеринбурге колчаковскими офицерами и сидевшего здесь на гауптвахте.
«Они его к Колчаку привезли, — излагал дядя Петя эту историю, — а как наши-те Омск взяли, хотели с им в Китай уйти, да протетехались. Куда ни глянь, одна Советская власть, ихнего брата метут подчистую. Ну, думают, мы тоже не пальцем деланы, наладимся к югу и побредем через монголов. До Иркутска по железке доехали с чужими паспортами, оттуда тропами пошли на Косогол. Шли по тайге, решили ночевать. А в траве роса, под утро выпадает, ну и легли прямо на тропе. Сухо, так другое не ладно. Буряты там охотничали, набрели на их. Офицеров постреляли, а царевич объявил им, кто он есть, они его начальству сдали. Он у нас на губе сидел, потом караульный один, из кулаков, дверь ему отпер и гимнастерочку свою отдал. Его самого за такое дело на четвертый участок свезли, а царевич ушел в Монголию».
— Вы с ним разговаривали? — спросил Шубин.
— Раз было. Он вечером вон в то окошко смотрел, — показал дядя Петя зарешеченное подвальное оконце, присыпанное песком пополам с опилками, — а мы с караула сменились, покуриваем наверху. Стемнело уже, он мне говорит снизу-то: «Отойди, земеля!» Какую-то, вишь, звезду я ему загородил.
— Какую?
— Врать не буду. Забыл.
— А вы что?
— Ничего. Переступил на шаг и стою.
— А в Монголию он как ушел?
— Как все, так и он. Падями.
— Там его и поймали?
— Не, ушел с концами.
Шубину это показалось нелогично.
— Если не поймали, как знаете, что в Монголию?
— Видели его там.
— Кто?
— Разные люди. Он, может, еще живой. Поживат себе, — сказал дядя Петя, и они двинулись дальше — мимо второго участка к себе на Гарнизонную.
Очерк об Алексее Луцято был закончен через день после разговора с Кириллом. Шубин позвонил в редакцию и попросил его к телефону. Мужской голос ответил, что Кирилл у них больше не работает.
У него упало сердце. Он покосился на жену. Та только что пришла с оптового рынка, по дороге вынув из почтового ящика несколько рекламных листовок, и теперь изучала поступившие предложения. Ей хотели построить дачу, продать квартиру, дубленку, теннисный стол фирмы «Кеттлер», принять у нее вклады в рублях и в валюте. Большой мир не баловал ее вниманием, писем она не получала и в глубине души рассматривала эти послания как обращенные к ней лично.
Сейчас они находились в одинаковом положении. Ей не хотелось, чтобы он присутствовал при разборе ее интимной корреспонденции, ему — чтобы она слышала его разговор. Волоча за собой шнур, Шубин перенес телефон в другую комнату и узнал, что Максим уволился вместе с Кириллом.
— Странно, — сказал он, стараясь держать ровный мужественный баритон, чтобы не выдать накатившего отчаяния. — Я был у них позавчера, они мне ничего не говорили. Что-то произошло?
Отвечено было туманно:
— У нас сменились приоритеты.
Видимо, смена приоритетов грянула накануне как гром с ясного неба.
Шубин начал осторожно выяснять, нужны ли им теперь очерки про самозванцев, или это уже вчерашний день.
— Приезжайте, — пригласил голос в трубке, — поговорим.
— Когда?
— Да хоть сейчас.
Он сорвался и полетел. Ехать нужно было до «Войковской», а там еще несколько остановок на троллейбусе.
Здание, где помещалась редакция, принадлежало отраслевому НИИ с непроизносимым названием. Его еще можно было прочесть на треснутой табличке у входа. Почти лишенное гласных, оно напоминало имя злого волшебника из советской кукольной пьесы с намеками на культ личности. Бюро пропусков упразднили, вертушка на проходной свободно открывалась перед любым желающим. Вахтер в черной шинели с зелеными петлицами сидел в своей будке, обреченно глядя на снующих мимо него не то китайцев, не то вьетнамцев.
В лифте одна стенка обгорела от замыкания на панели, три другие, включая зеркальную, были оклеены объявлениями о том, что и в какой комнате продается мелким оптом по крупнооптовой цене или по мелкооптовой — в розницу. Почерк был в основном женский. Среди текстов, написанных от руки, попадались распечатанные на принтере. Дух времени просачивался из помещений, арендуемых коммерческими организациями.
Лифт ходил до четвертого этажа, дальше нужно было подниматься пешком. Под потолком мигали неисправные трубки дневного света, на подоконниках грудами лежали папки и скоросшиватели с никому не нужными документами. В мужском туалете половина кабинок была заколочена, в ржавых писсуарах стояла моча и плавали окурки. Облупились огнетушители на площадках, линолеум прилипал к ногам. В углах выросли мусорные термитники. Пучки разноцветных проводов лианами свисали из дыр, грубо пробитых в стенах лабораторий, и тянулись по коридорам. Там, где помещения арендовали фирмы, порядка было больше, хотя он тоже казался непрочным. Стальные двери вызывали тревогу, слишком яркие краски отдавали истерикой. Из-под пластиковых панелей вылезали мокрицы и попахивало гнилью.
Редакция занимала несколько комнат на шестом этаже. В той, куда он ходил раньше, одиноко пялился в монитор худенький паренек в черной водолазке. Шубин мельком видел его во время прежних визитов. Он был не старше Кирилла с Максимом, но представился Антоном Ивановичем, добавив с неочевидной улыбкой: