— К-какой ещё с-собственности⁈
Не знаю, отчего, но начал заикаться, услышав такую новость.
— Присуждённой вам в качестве компенсации.
— В каком это смысле — «присуждённой»⁈ Не помню я никакого суда!
— Ну, разумеется! — Мурлыкин осёкся и потёр лицо руками. — Извините, совсем закрутился, забываю, кто что знает. По поводу того взрыва, от которого вы пострадали, было возбуждено расследование — это вы помнить должны?
— Да, конечно. Вы в госпиталь с Минске приезжали допрашивать.
— Вот именно. Вы тогда, помимо прочего, подписали несколько документов, а именно согласие на предоставление государственного защитника и доверенность ему на ведение дел.
— Что-то такое было, — припомнил я. — Подробностей не помню, сами же в курсе, в каком я тогда состоянии был.
— Помню, и это ещё диво, насколько вы были адекватны, гораздо лучше, чем ожидалось.
— Спасибо Рысюхе, она помогла.
— Даже так? Ладно, это не моё дело. Так вот, часть действие требовали вашего участия — мы давали поручение нашим коллегам в Минске, вас должны были вызывать?
— Да, два раза.
— Два⁈ Ах, да, ещё ТОТ вопрос. Ну вот, а большинство рутинных вопросов за вас по доверенности решал адвокат. Надо сказать, работы ему хватало, родственники покойного Конопельченко чего только не вытворяли, как только ни пробовали вывернуть дело. И пострадавшей стороной представлялись, и в обвиняемые вас пытались записать — то был вообще шедевр логики, если это можно так назвать: мол, до вашего приезда ничего не взрывалось, а как вы приехали — то сразу, значит, это вы и взорвали. Каково? Потом на проявление и волю высших сил списать хотели. В общем, юлили, как могли. Но в итоге следствие однозначно доказало, что непосредственной причиной трагедии стало преступное небрежение и необъяснимые странности в поведении главы рода, Конопельченко Артура Олеговича. Вы, таким образом, пострадавшая сторона. Соответственно, согласно закону, вам положена компенсация, плюс на момент событий вы были несовершеннолетним, так что в расчёт компенсации пошла ещё и потеря кормильца, простите за неприятные детали.
— Вам не за что просить прощения, Василий Васильевич. Официальные формулировки — они и есть официальные, обязательные для использования в таких ситуациях.
— Спасибо за понимание. Ну так вот. «Живыми» деньгами определённую судом сумму компенсации стребовать было признано делом сложным, потому адвокат добился выплаты в натуральном виде, причём наиболее близком к вашему делу. А именно — вам отходит тот самый винокуренный завод, где и произошёл вышеуказанный взрыв. Оборудование пострадало незначительно, здание тоже требует разве что капитального ремонта.
— Это что же получается, придётся ехать туда, в леса под Осиповичами⁈
— Когда захотите лично осмотреть уже своё имущество, если, конечно, такое желание возникнет — несомненно, пока же в губернский суд по делам благородных лиц и в Управление казённых имуществ, к которому отходят права на выморочное имущество и, временно, на передаваемое судом новому владельцу до его вступления в права. Обе организации находятся в Могилёве. Сейчас возьмём служебную пролётку и, думаю, к обеду управимся.
Я был ошарашен, дед тоже пребывал в задумчивости и восторга не выказывал. Потом, когда он поделился своими размышлениями, а мы к тому времени уже подъехали к зданию суда, посвятив дорогу светскому разговору. Так что, поднимаясь на крыльцо, я в сердцах озвучил его приговор:
— Чемодан без ручки.
— Что, простите?
— Да имущество это. Представьте себе: у вас есть большой, тяжёлый чемодан, с острыми углами и с оторвавшейся ручкой, причём даже верёвки нет, чтобы обвязать. И тащить мучительно трудно, и бросить жалко, либо вовсе нельзя. Хоть и ценность содержимого неизвестна, а то и просто сомнительна.
— Да уж, образ яркий. Но почему вы так о ценности?
— Расположение, в первую очередь. Что от Могилёва, что от Смолевич — пока доедешь, забудешь, зачем ехал. Управлять дистанционно, путём телеграмм — тоже сомнительная затея. Ремонт, опять же — ехать проводить оценку, заказывать проект, оплачивать запчасти и работы. И самое главное — кому там работать?
— То есть — кому? А до этого, кто работал?
— Отсудили же только сам завод?
— Да, а что?
— У Конопельченко там был большой арендованный участок. На котором возникло полу-стихийное поселение, которое он затем собирался легализовать, Получив на этом некие преференции за «освоение диких мест». Там жил и управляющий с семьёй, и часть работников, для остальных был «общинный дом», где те могли жить по нескольку дней, от выходного до выходного, не мотаясь ежедневно туда-назад за пятнадцать вёрст. Кому достался участок — вернулся к владельцу, то есть в казну, или остался у семьи покойного? В последнем случае — есть ли вообще проезд к почти моему заводу? Или каждый раз нужно будет испрашивать разрешение семьи Конопельченко на проезд по их землям? И что с хутором: снесён, заброшен, остался жилым? Вопросов много, ответов нет, и приятными они быть вряд ли могут, когда появятся.
— Да уж, с такой точки зрения я это не рассматривал. Хм, похоже, комплименты в ваш адрес вполне заслужены.
— Это вы о чём?
— Да о вашей службе и её результатах. — И сделал загадочное выражение… так и хочется сказать — «морды». Стало очевидно, что он что-то может рассказать, но не хочет. — А про арендованные земли можно будет узнать в следующем присутствии.
В суде получение нужных бумаг много времени не отняло. Не то у них эта рутинная процедура отработана до совершенства, не то их стимулировало к скорейшему выполнению всех действий присутствие жандарма «при исполнении». Дед с уверенностью заявлял, что имеет место второй вариант. Я, вспоминая визиты в Минск при регистрации своего вступления в права главы рода, был с ним согласен.
По пути к Управлению казённых имуществ, что располагалось буквально в сотне метров, Мурлыкин был задумчив и порой мельком бросал на меня нечитаемые взгляды.
В этом заведении Мурлыкин остался курить на крыльце, и это сразу сказалось на скорости прохождения «полосы препятствий» совсем не в сторону её увеличения. Вдруг понадобились зачем-то какие-то справки с моего места жительства, лицензии на ведение деятельности и что-то ещё, я не успел уточнить. Не успел, потому что в кабинете появился Мурлыкин:
— Ну, что, скоро ты тут? Сколько ещё ждать?
Вместо меня ответила хозяйка кабинета, дородная дама неопределимого возраста:
— Сколько надо, столько и ждать! Кто вы вообще такой и по какому праву врываетесь в кабинет без приглашения⁈
Потом переключилась на меня:
— После того, как предоставите необходимые документы, в течение десяти рабочих дней будет принято решение о порядке передачи…
— Стоп-стоп-стоп. Юрий Викентьевич, вы что, до сих пор не отдали бумаги из суда?
— Отдал, ещё два кабинета назад.
— Тогда какие ещё вопросы, не понимаю?
— Вот и не лезьте в вопросы, которых не понимаете! Не мешайте работать, пока я охрану не вызвала!
— А вот это интересное предложение! Только не охрану, а сразу полицию. А лучше моих коллег, из Надзора.
— Да кто вы такой⁈ Что вы себе позволяете⁈
— Я? Старший следователь Могилёвского управления отдельного корпуса жандармов. И позволяю я себе узнать, что за бардак здесь творится, и какой такой «порядок передачи» вы собираетесь тут назначать, если он давно определён законом, в том числе именным рескриптом Государя Императора за номером семьсот четырнадцать дробь девяносто шесть, разделом четвёртым⁈ Или вы считаете себя самовластной правительницей, не подчинённой Империи⁈
Под конец речи Василий Васильевич перешёл на натуральный рык. Присутствовавшая в комнате вторая особа ещё после слова «следователь» исчезла за внутренней дверью, а сейчас вернулась в сопровождении какого-то напомаженного субъекта, который тут же взял всё в свои руки:
— Приношу свои извинения, Алевтина Сергеевна недавно переведена на эту должность, ещё не освоилась на новом месте. — Глубокое и искреннее изумление на лицах обеих служительниц никак не позволяло поверить услышанному. — Сейчас я разберусь и лично проинструктирую сотрудников. Извольте подождать в холле, не более десяти минут. Вам принесут свежую прэссу.
«Прэсса», действительно, лежала на журнальном столике, но изучать её настроения не было. Да и Мурлыкин не успокаивался:
— Вот же гниды, прости Кошка, какие! Это они специально всякую чушь выдумывают и затягивают процесс, чтобы или взятку вытребовать, или с использования — противозаконного, замечу — чужого имущества себе доход получить! Нет, я этого так не оставлю! Три года назад их тут гоняли, навели порядок, год заведение работало, даже поверили, что и дальше всё так будет! Нет, я на них надзорные органы натравлю, на паразитов!
Стимулируемые не слишком тихо рычащим, как тигр в клетке Мурлыкиным местные «гнидопаразиты» даже перекрыли озвученный напомаженным норматив, вынеся картонную обложку с документами уже через восемь минут. Ещё три ушло на то, чтобы выяснить, что арендованные земли вокруг уже моего завода вернулись в казну, с поселением никто ничего не делал — его просто так и не зарегистрировали, в документах никакого хутора или деревни около предприятия не значилось. Ну, и не надо. Кстати, земля под заводом тоже была в аренде, которую требовалось выплачивать каждый год не позже начала весны за начавшийся год. И оставалось срока аренды восемь лет с остатком текущего.
На крыльце жандарм как-то замялся, перед тем, как начать прощаться.
— Василий Васильевич, не подскажете, где тут рядом пообедать можно, как местный житель? В Минске жандармы ходят в определённое заведение, здесь сотрудники лаборатории тоже, там я уже был — а вот где любимое мосто оставшихся?
Смущение Мурлыкина усилилось:
— Видите ли… Я обычно обедать домой хожу, если есть возможность, на вызове или в целом «в поле» — где и как придётся, так что не могу ничего подсказать конкретно.
«Похоже, в гости пригласить по какой-то причине не хочет или не может, но опасается, что будешь напрашиваться» — высказал своё мнение дед. Похоже, так оно и есть. Мало ли, какие у человека причины — может, ремонт дома затеял. Да и не было у меня в планах столь тесное знакомство сводить.
— Ну, нет, так нет. Как раз успею перехватить своих «дядь» с «тётями» в их любимом заведении! Если у вас ко мне иных дел нет…
— Пока ничего, — с очевидным облегчением сказал Мурлыкин. — Если что — я дам вам знать или через Жабицкого, или через администрацию.
«Да уж, без мобильника неудобно».
«Не знаю, не пробовал».
Я немного лукавил, прощаясь со следователем: обедать пирожками не очень хотелось, больше душа лежала к нормальному обеду, с первым, вторым, с горячим гарниром… Решил: пойду к пирожковой, а по дороге буду высматривать (и вынюхивать) альтернативные варианты. Шёл-шёл, а вариантов всё не попадалось: или продуктовые лавки, или булочные, или кофейня. Попалась ещё какая-то забегаловка, но там речь не шла про «Поесть» вообще, а только про «закусить». Было ещё что-то вроде трактира, у которого стояло множество пролёток и ломовых телег, видимо, там собирались извозчики, и заходить туда было несовместимо со статусом.
Уж думал, что придётся всё-таки обедать пирожками, что после коллег останутся, но повезло, нашёл всё же что-то иное. Формально это называлось «Немецкая пивная», но кроме пива были и горячие закуски к нему, из немецкой кухни. Правда, дед, который, по его словам, «пару раз бывал в Германии» сказал, что это даже не имитация, а так — что-то отдалённо похожее и потому так обозванное. Взял немецкий салат, айнтопф и сосиски с горошком. Получилось вкусно и не очень дорого — дешевле, чем сомнительный обед на вокзале. Дед, правда, бухтел, что поданный гороховый суп с настоящим айнтопфом ничего общего, кроме гороха, не имел, зато замену «баварских сосисок» на обычную домашнюю колбасу одобрил, хоть и обсмеял. От предложенного пива отказался при помощи интересного финта, подсказанного дедом: заявил, что пью только своё, с собственного бровара, что разом отсекло все привычные заходы полового, назвавшегося «кельнером» (под искренний смех деда).
К могилёвской лаборатории подходил сытый и довольный, обсуждая с дедом сравнительные достоинства и недостатки белорусской и немецкой кухонь: тот оказался любителем не только поесть, но и готовить умел, пусть нечасто этим занимался. «Дяди» меня узнали и высказали идею отметить разом мои поступление, приезд и последний день лета. Когда начальник, поколебавшись, разрешил это действо, но с условиями «закончить текущие работы» и «без шума и излишеств» коллеги стали решать, кого и куда послать гонцом. Вроде как традиции предписывают посылать младшего, но этот младший (то есть я) не знает ни нужных мест, ни дороги. Но коллизию я разрешил сразу, достав из саквояжа изрядно оттянувшие за день руку две бутылки, после чего был назван «наш человек» и «пацан с пониманием». Закуску же три Светы взяли на себя, заявив, что «мужикам в этом вопросе доверять нельзя, опять принесут одну селёдку и пачку печенья на всех». Слово «опять» интриговало, скрывая за собой какую-то историю, но расспрашивать прямо сейчас не стал, вместо этого вызвавшись помочь, чем смогу.
В итоге сперва начальник полтора часа эксплуатировал мой почерк, получивший похвалу от самоё Мефодьевны, «великой и ужасной», затем одна из Свет привлекла в помощь при переноске покупок (будущей закуски), а под конец две другие Светы задействовали в подготовке стола — не в нарезке или раскладке, а исключительно в подаче и переноске. Заодно узнавал новости и слухи из жизни города, управления и лаборатории. Куча незнакомых имён и названий, конечно, мешали воспринимать всё серьёзно, но польза была несомненной, что и дед подтверждал.
При удобном случае, сразу после рассказа про то, как перестаравшиеся с празднованием выпуска экс-студенты «художки» ночью раскрасили во все цвета радуги городскую администрацию, решив «ударить яркостью красок по серости бытия», спросил:
— А что такое было три года назад в Хозяйственной академии? А то все такие: «после того случая», «после известных событий», а что за случай и кому известны те события — непонятно совсем?
— Ах, это… У них там что-то с защитным куполом на изнанке случилось, выключился почти сразу после того, как поступившие студенты с родственниками и прочими сопровождающими начали туда на экскурсию заходить. Причём на лице здесь не знали, что что-то случилось, продолжали идти, а те кинулись назад… Пускали тогда всех, а там и несовершеннолетние, как родственники, так и студенты, и слуги без перстней. В общем, тут тебе и давка, тут и воздействие изнанки — хорошо хоть тварей почти не было, их студенты на подработке хорошо повыбили, а те, что и ворвались сделали это далеко от входа. Но всё равно — хватило и погибших, и тех, кому дар выжгло. Жуть, короче. После этого наше управление расследование проводило, которое вроде как так и не закончилось, там до сих пор ротмистр в охране сидит с десятком нижних чинов и парой корнетов.
Я сделал себе зарубку в памяти, что при случае надо будет попробовать узнать подробности, или у Мурлыкина, или у того же Жабицкого (хоть с ним контакт и не сложился), или у Надежды Петровны.
Тем временем посиделки начались. Пескарский, задав старт мероприятия, ушёл ко входу лаборатории с целью перехватить возможных нежданных визитёров, прихватив с собой ещё рюмочку брусничной настойки и тарелку с закусками, которую ему заранее собрали «девочки». Я позволил себе две небольшие, миллилитров по двадцать пять, рюмочки водки, которая мне не понравилась, если честно, хоть в голове приятно зашумело. Потом шёпотом договорился с сидящей рядом Светланой (старшей из всех, кстати), которая с большим одобрением помогла мне увиливать от дальнейшего участия, подливая в рюмку какой-то компот, делая вид, что это настойка.
Бутылка водки на шестерых мужчин (плюс суммарно три рюмки мне и заведующему) разошлась быстро и практически бесследно. «Дяди» начали обсуждать поход за добавкой, я же под шумок решил уходить: не хотелось в первый же вечер возвращаться слишком поздно, чтобы не портить впечатление о себе у коменданта, да и озвученные ей покупки не сделал ещё.
Отпроситься удалось довольно легко, но перед уходом, по совету деда, поучаствовал в складчине, чтобы уход не выглядел проявлением жадности.
На улицу я вышел в шестом часу вечера. В принципе, ещё можно успеть закупиться, если, конечно, знать — где именно. Я шёл по направлению к вокзалу, размышляя о методике поиска нужного магазина, когда услышал за спиной удивлённый голос:
— Рысюхин? Юра? Вы то мне и нужны!