Я обернулся. Из остановившейся неподалёку коляски мне махал рукой никто иной, как неоднократно поминаемый сегодня профессор Лебединский. Вздохнув, понял, что канцелярщину я сегодня не куплю. Зато завтра не придётся ехать в город, чтобы найти этого самого Валериана Елизарьевича, на встрече с которым настаивал дед.
— Здравствуйте, профессор!
— Юра, вы сегодня не сильно заняты? Можете составить мне компанию?
— Нет, в принципе — свободен. Но насчёт компании — боюсь.
— Боитесь чего именно, если не секрет⁈ А то как-то даже немножко обидно.
— Боюсь, что если дело пойдёт так же, как при прошлой встрече — а оно, думаю, именно так и пойдёт — то я в общежитие к закрытию не успею. А нарушать правила в первый же день — немного рановато, не правда ли?
Профессор хохотнул.
— Ну, думаю, это не проблема! В крайнем случае — найдём вам ночлег в городе, хотя бы даже у меня в гостях!
За разговором я подошёл к экипажу и, пожав руку «дяде Валере», устроился рядом с ним. Фоном слушал возмущение деда:
«Ну, ничего общего у этого Лебединского с нашим! Вообще, в принципе! Это какая-то незаконная смесь Валерия Ободзинского с Владимиром Мулявиным! От первого голос, от второго внешность! Только что без усов!»
«А что за ваш Лебединский такой?»
«Да это псевдоним такой был у одного деятеля. Большинство тех, кто про него вообще слышал, знают только одно, с позволения сказать, произведение — „Я убью тебя, лодочник!“ Зато оно звучало некоторое время из всего, что вообще может звучать».
«Так, стоп! Значит, тот идиотский сон про лебедей и мужика с веслом, с криками „убейте лодочника!“ — это от тебя⁈»
«Возможно, я твоих снов не вижу. И что именно туда прорывается — не в курсе».
— Соблазнительно, но меня там, в Буйничах, ждать будет одна особа, волноваться.
— Симпатичная, небось, особа? — Лебединский подмигнул и улыбнулся.
— Возможно, но я для неё возмутительно молод: это комендант нашего общежития, Надежда Петровна. Кстати, большая ваша поклонница. Помнит ещё, как под первые ваши песни на танцы бегала и познакомиться мечтала. Вполне вероятно, что и сейчас мечтает — по крайней мере новый диск приобрела в первый же день с самого утра, и сразу же слушать бросилась!
Профессор вроде бы даже немного смутился — вот уж не подозревал, что он умеет это делать.
— Да, насчёт диска, я из-за него-то вас и хотел найти. Вот, лихача взял, в академию ехать вашу… Кстати, нам же туда сейчас не надо! Милейший!
Лебединский постучал по плечу извозчика и назвал ему адрес, который мне лично ни о чём не сказал.
— Так вот, насчёт пластинки… Я понимаю, что допустил своевольство, не согласовав условия и самовольно определив доли, но… Понимаете, у меня уже несколько лет, с момента болезни, не появлялось ничего нового, ни как у исполнителя, ни как у автора — не то слишком ушёл в преподавание, не то просто вдохновения не было. Не удержался.
— Да боги с вами, было бы на что обижаться! Я же вам сам разрешил делать с этой «рыбой» что угодно! Меня только удивило, как быстро всё произошло. И что кто-то согласился на печать диска с одной-единственной песней.
— Ну, сроки и меня удивили. Я, грешным делом, готов был сам оплатить печать тиража, но, похоже, торговцы и слушатели скучали по мне не меньше, чем я по ним, так что взяли в работу сразу.
Дед не скупился на ехидные комментарии, но во многом это было в виде хмыканий и хихиканий.
— Так вот, по самовольству. Я установил вашу долю в размере трети, но если вы считаете, что это не справедливо…
— Конечно считаю! Я же сразу сказал, что моя «рыба» — это от силы процентов десять работы! Да ещё и ваши усилия по продвижению — сам я вообще не издал бы, даже в том невероятном случае, если бы смог довести песню до приемлемого вида! Так что вы мне выделили слишком много!
— Молодой человек, не спорьте с профессионалом! Треть как минимум!
Или мне показалось, или возчик внаглую слушал наш разговор и хихикал над ним. Профессор же продолжал:
— Сейчас мы подъедем в агентство, подпишете вашу часть документов, а уже оттуда — ко мне. У меня есть кое-какие наброски по некоторым вашим «рыбам» — а, может быть, у вас и что-то новое есть?
«Нет уж, хватит. Таскать песни из старого мира — это настолько затасканный ход, что просто противно даже думать в подобном участвовать!»
Мне тоже такая сомнительная слава за счёт чужой работы особо не нужна была, но не успел я сформулировать мысль, как ощутил что-то подобное удару по голове тяжёлой и твёрдой подушкой. Меня выбило на полянку к Рысюхе, но на этот раз именно выбило, и я чувствовал себя, как половик, из которого пыль выколачивают. Рядом стоял такой же колыхающийся на ветру дед. А напротив стояла злая, как демон, Хранительница. Она только что не рычала в голос, раздражённо дёргая своим хвостом.
— Что значит «противно»⁈ Какой ещё «затасканный ход»⁈ А ты? Слава «сомнительная» ему не нужна! А силы богине нужны? А себе прибавку к дару и усиление способностей — или будешь гордо отказываться⁈ Так я могу откатить всё обратно! Если бы Рысев-младший своей картиной Рыси не дал столько сил, что и нам, младшим, досталось — я бы половины сделанного не осилила! Чтобы я такой чуши больше не слышала вообще! Повышать известность и славу мою через славу своей фамилии — ваша главная обязанность! Всем всё понятно⁈
Я впервые видел Рысюху в таком виде — и, честно признаться, предпочёл бы такого опыта не иметь, и уж точно не хочу пережить подобное повторно. Потому что каждое её слово, каждый звук были как когтями по душе. Брррр…
Дед перевёл дух, криво ухмыльнулся и почти мгновенно переключился, даже вроде бы развеселился:
— Ладно. Раз уж командирский патрон с промежуточной башенкой тут внедрять некому, незачем и некуда — только и остаётся, что песни тырить! Благо, Владимир Семёнович в безопасности — уж очень его творчество прочно к тому миру привязано.
Абсолютно непонятно, откуда у патрона башенка, да и всё остальное. Удивила и быстрая смена настроения, но потом я вспомнил, что говорила Рысюха про слепок сознания и эмуляцию эмоций, и всё встало на свои места.
Тем временем богиня, не ожидая ответа, махнула лапой и выбросила меня обратно в реальный мир, в котором за это время прошло едва ли несколько секунд.
«Ну, раз пошла такая пьянка… Дадим профу ещё одну песню, заодно и коменде подгон сделаем мощный — такой, что она сама тебе будет девок водить и за пивом бегать! Слушай, что сказать профессору, а потом — песню, и готовься аккорды записывать — ты же вроде как учился этому?»
— Юра, с вами всё в порядке?
— Да, конечно, задумался просто. Да, у меня есть песня, на сей раз я её вроде как полностью сделал, правда, исключительно под гитару. Но все материалы лежат в портфеле, придётся воспроизводить по памяти. Вот, думал, как это лучше сделать.
— Вообще не проблема! У меня есть домашняя студия, там имеется всё нужное!
Тем временем добрались до агентства. К моему удивлению, несмотря на вечернее время там вовсю кипела работа. Вся процедура заняла буквально минут пятнадцать. Помимо подписей понадобились ещё и реквизиты моего банковского счёта для зачисления роялти. Ну, может быть, на тетрадки хватит. Работник агентства заинтересованно косился на меня и на прощание бросил дежурную фразу:
— Если будет что-то ещё — обязательно заходите!
Вместо меня ответил Лебединский:
— Всенепременно зайдём, причём в ближайшее время и не с пустыми руками!
Эти слова вызвали искренний и живой интерес работников агентства и их призывы заходить и возвращаться стали намного более искренними и многочисленными.
Дед решил уточнить несколько моментов, связанных с песней:
«У вас такое понятие, как „аэродром“ есть?»
«Гавань для воздушных кораблей? Есть, конечно!»
«Тогда слушай, запоминай и готовься записывать, я попробую несколько вариантов исполнения вспомнить!»
По пути из агентства в домашнюю студию Валериана Елизарьевича мы обсуждали нашу общую песню, точнее то, что из неё сделал Лебединский.
— То, что нужно духовые ввести, мы обсуждали, но вот это «куа-куа»…
— Саксофон. Что, не понравился?
— Наоборот! Он на лирику кладётся, как сыр на масло, как горчичка на сало! Как будто одно для другого создано! Замечательно!
— Экие у вас сравнения вкусные! Прямо перекусить захотелось! Кстати, во многом, действительно, именно одно для другого и создавалось.
— Это ладно, это мы обсуждали. Но вот скрипка! Я вообще не думал, что она там может понадобиться и не представлял для неё места — вы же её так замечательно вписали! Ненавязчиво, но так лирично…
— Ой, ладно вам… Обычная аранжировка!
— Не «обычная», а великолепная!
Профессор нехотя отбивался от явно нравившихся ему комплиментов, млел, но при этом очевидно пребывал в ожидании. В студии же, едва предложив для соблюдения приличий чаю, тут же потащил к гитаре. Я сел, ещё раз послушал начало в понравившейся мне версии и стал перебирать струны, подбирая аккорды к мелодии для вступления. Профессор замер и не торопил. Через минуту-полторы я определился с аккомпанементом и неспешно запел:
Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома.
Снова между нами города,
Взлётные огни аэродрома… [1]
Профессор слушал молча и неподвижно, но и мне было не до того, чтобы отвлекаться на него. Закончив проигрыш, я посидел несколько секунд и спросил:
— Ну, как? Стоит того, чтобы записывать?
Лебединский встрепенулся:
— Да-да, конечно, всенепременно! Отличная, великолепная работа!
Пока я писал, профессор бегал вокруг с блокнотом и карандашом в руках, что-то себе помечая, записывая и чёркая. Наконец, я закончил.
— Вот, пожалуйста. Правда, аккорды «школярские», не сомневаюсь, что профессионал сделает мелодию намного богаче. Ну, и ввести другие инструменты, конечно.
— Да-да, концертную версию сделать можно и нужно, однако и так — вполне, вполне. Для камерного исполнения, например. Нет, слушайте, восхитительная вещь! А уж как от неё заверещат некоторые «коллеги», ммм… Мы как раз недавно обсуждали возможности нового звучания классических жанров, хе-хе…
«Дядя Валера» закатил глаза, на губах его появилась блуждающая улыбка.
— Формально вроде как классический романс, во всяком случае, его можно сделать в камерной версии. При этом стандартная тема «страдания в разлуке» вывернута наизнанку, тут скорее катарсис в разлуке, расставание, как повод и возможность для переосмысления и восстановления отношений. Уже взвоют! А герой! Это же просто антитеза классическому романтическому герою, страдающему по салонам! Нет, песня и в народе будет популярна, и всяких разных забегать заставит! Запустим им!..
— Муравьёв в штаны? — подсказал я запнувшемуся на секунду профессору.
— Как-как⁈ Муравьёв в штаны⁈ Очаровательно! Нет, кое-что в песне требует шлифовки, несомненно. Та же концовка — «памятник надежде» будет многими воспринято как то, что надежда умерла. Хорошо бы было поправить. Но в крайнем случае и так оставить можно.
«Ну надо же! Великого поэта-песенника Добронравова он править собрался! Самомнения-то сколько!»
«Ну, мы с тобой тоже поправили — „московские метели“ на „февральские“, например».
«Ты не путай, это другое!»
Тем временем профессор просматривал мои записи и что-то правил на ходу в аккордах.
— А кому, извините, вы хотели бы отдать для исполнения? — задал он неожиданный вопрос.
— Если это не будет с моей стороны наглостью, замахиваться на такого известного певца… Я бы хотел, чтобы её спели вы.
— Ой, полноте, известным я был лет десять назад. Но — польщён и с удовольствием начну репетировать. Здесь, как я вижу, слишком длинных периодов нет, кое-где можно втихаря перевести дух. В принципе, моих больных лёгких должно хватить, после пройденного лечения.
Мы посидели ещё, обсуждая варианты аранжировки и исполнения, вспомнили кое-что и из прошлой встречи, чаю, кстати, тоже попили. Наконец я спохватился, глянув на настенные часы:
— Половина девятого! Мне к десяти надо быть уже в общежитии, а тут только ехать больше часа, даже на лихаче!
— Да-да, собирайтесь, конечно! Или всё же заночуете у меня?
— Польщён, и работа только начинается интересная, но я обещал вернуться, человек переживать будет… Кстати…
— Да-да?
— А у вас не найдётся одной новой пластинки? Я бы выкупил, или в счёт моей доли?
— Для коллекции, как первая изданная работа? Понимаю, понимаю. Можно, кстати, в агентстве до десяти экземпляров забрать.
— Да, для коллекции возьму, спасибо за совет. Но я хотел бы с вашим автографом для коменданта — тогда она, возможно, и на опоздание не обидится.
— Да вы, Юра, хват! Конечно, подпишу! Что напишем?
— Пишите: «Главной Надежде МХА от автора и исполнителя».
— Хороший текст. Вот, пожалуйста, только не от автора, а от авторов. Давайте-ка и вы вот тут распишитесь.
— Я⁈
— Конечно! Не скромничайте, не надо! Вот, отлично! Сейчас запечатаем. — Лебединский прижал к ярлыку пластинки какой-то артефакт, после чего бумага начала тускло блестеть. — Вот, теперь не сотрётся, не размокнет и никто ничего не допишет!
Профессор проводил меня до крыльца и даже сам подозвал извозчика, залихватски свистнув, и напутствовал его фразой:
— Отвезите, милейший, моего юного друга в общежитие — ему нужно быть там, на изнанке всенепременно до десяти вечера.
Всю дорогу мы с дедом выбирали, какую следующую песню и когда предложить Лебединскому. Рысюху и её недовольство мы по молчаливому согласию старались не вспоминать. Страшно было.
Я вбежал в здание общежития без десяти десять. Перевёл дух и с деловым видом пошёл к своей комнате. Встречи с комендантом не опасался, даже ждал: всё же у меня в саквояже был пропуск! И эта встреча состоялась. Точнее, я увидел Пробыкову, когда та сворачивала за угол метрах в двадцати впереди меня и окликнул:
— Надежда Петровна!
— Рысюхин? Почему вы так поздно?
— Надежда Петровна, а я всё бегаю, вас ищу!
— Зачем же это?
— У меня для вас есть кое-что в подарок, в честь знакомства!
Я протянул конверт. Комендант взяла с сомнениями, которые превратились в удивление и даже недовольство:
— Но у меня такая есть! И вы, если бы были внимательнее, могли бы это заметить утром!
— Не-е-ет, такой (я выделил это слово) точно ни у кого не имеется! Вы из конверта достаньте и посмотрите на середину внимательнее!
Надежда Петровна с сомнением потянула пластинку из конверта. Потом, по мере осознания того, что именно она видит, выражение лица разительно изменилось: удивление, радость, растерянность…
— Юра! Как⁈
— Ну, я же говорил, что немножко знаком с профессором. Следующую тоже обязательно вам подарю, с автографами авторов и исполнителя!
— Ой, скажете тоже…
— Конечно! Мы сегодня с Валерианом Елизарьевичем засиделись над ней, в итоге чуть не опоздал вернуться в общежитие! Боялся, что придётся стучаться и виниться, и это в первый же день!
— Пустое, Юрочка! Это же не с гулянки или пьянки, а по делу!
Надежда Петровна прижимала пластинку к груди и ей явно не терпелось скорее отнести её в своё жилище. Так что я распрощался с ней и ушёл к себе в комнату. Уже через минуту вспомнил, что не спросил о своём соседе — появился ли он и кто это. Однако соседа не оказалось, душевая была свободна, так что ничто не могло помешать подготовиться ко сну и спокойно лечь спать. И в эту ночь никакая чушь из дедовой памяти или его мыслей мне во сны не лезла. Я вообще не запомнил, снилось мне что-то или нет.
[1] «Надежда» (1971 год) — музыка Александры Пахмутовой, слова Николая Добронравова. Наиболее известно исполнение Анны Герман, но у Юры вариант исполнения ближе всего к тому, как пел Лев Лещенко