В первый день, помимо торжественного построения и вводного занятия, большую часть которого я пропустил, было ещё два сдвоенных урока с небольшим перерывом между ними, которые назывались «парой» и были основным способом организации учебного времени. Причём обе пары были по тем же предметам, что и в гимназии. И большую часть времени преподаватели потратили на знакомство: рассказывали о том, что мы будем изучать, сколько времени, когда будут зачёты и когда — экзамены. Затем выясняли кому из студентов знакомы те или иные термины, и уже на втором уроке читали первую вводную лекцию.
Начало учёбы меня разочаровало, но дед «утешил», сказав, что и в его мире во всех ВУЗах первый семестр, как правило, посвящён по большей части «созданию базы», то есть — подтягиванию знаний студентов по общеобразовательным предметам до нужного уровня. Ну, и заодно это своего рода «последний экзамен» — проверка, могут ли и хотят ли они учиться при иной, чем в школе, организации процесса. Специальные предметы в первые полгода если и даются, то ознакомительно.
Кроме знакомства с преподавателями и учебным процессом на переменах (а заодно и немного на лекциях) я знакомился с одногруппниками и сокурсниками. Как итог дневных событий, в первую очередь — награждения, к общежитию я шёл с целой толпой новых знакомых. Встреченного страждущего баронета Вязовского пришлось приглашать к себе «отметить награждение» вместе со студентами моей группы. На тринадцать человек мои оставшиеся запасы были невелики — может, оно и к лучшему, злоупотреблять хорошим отношением Петровны не стоило. Но и не так, чтобы «только понюхать» — вышло по четыре маленьких рюмочки, двадцать пять граммов каждая, если наливать полную. Правда, рюмок у меня было только четыре, так что каждый тост поднимался на три раза — сам я себе отмерял по чуть-чуть в чайную чашку.
Дед в процессе делился опытом о том, что, из какой тары и в какой компании доводилось пить ему. То, что студенты при посиделках в общаге приходят обычно со своей тарой я даже озвучил, после чего пришлось пресекать попытки некоторых «сбегать» — мол, незачем внимание привлекать. Идея с рюмками из огурцов тоже понравилась, в том числе и тем, что посуду после гулянки мыть не надо. Но всё перекрыла, конечно, история с бутылкой коньяка[1], которую распили на четверых из яичной скорлупки, причём отварное яйцо было с особой аккуратностью выскоблено прямо там при помощи вырезанной из веточки лопатки.
Ещё дед подсказал не хвастаться наличием здесь, за углом, почти своих собственных «санузла» (некоторые его словечки на редкость удобны) и кухни. Как он сказал: «Слишком козырное место получается. Трудно будет отбиться от того, чтобы сокурсники попытались превратить твою комнату в постоянное место для пьянок и при этом не поругаться. Если ещё заметят отсутствие соседа… Одна надежда на невнимательность».
Кстати, о невнимательности: никто не обратил внимание на этикетку на бутылках, кроме Вязовского, который и так был в курсе. После того, как одна сокурсница, увидев пластинку Лебединского протянула:
— Фууу… Лебединский… Старьё такое! — Хвастаться соавторством расхотелось. Как и уточнять, что это самое что ни на есть новьё.
Труднее всего оказалось увиливать от расспросов о том, за что мне дали медаль. Из-за «сюрприза» заранее подготовиться не мог, от рассказа о сотрудничестве с Корпусом дед отговорил исходя из оговорок жандармов о «разном отношении» к этой организации и воспоминаний о собственном мире. Если и раскрывать свою причастность, то так, чтобы не было кривотолков. Благо, что дед предвидел подобную ситуацию и размышлял об этом во время лекций, но из-за плохого знания мира ничего достаточно убедительного придумать не смог, только намётки. Пришлось отговариваться тем, что удалось предотвратить диверсию, а о подробностях просили пока не рассказывать. Но долго такая версия не продержится.
Из-за дефицита посуды посиделки затянулись до самого ужина, куда все и отправились «закусывать». Обед все пропустили, завтрак был давно и некоторым из-за волнения кусок в горло не лез, так что по сто граммов без закуси привели большинство в весьма приподнятое настроение. Как сказал дед, «тот самый критический момент, когда посиделки могут превратиться с крепкую пьянку, если у кого-то найдётся добавка». Благо, поводов для веселья сегодня хватало, так что никто не заметил, что наша группа «навеселе». А если и заметили, то проявили тактичность и не стали обращать внимание.
За ужином подумал, что хорошо бы сообщить бабушке про награждение и всё с ним связанное, но идти искать почту уже поздно, да и всё равно потом вдогонку придётся отправлять ещё одно письмо — с фотографией.
«И с копиями наградных документов — удостоверения к медали и выписки из рескрипта. А ещё, Юра, ты всё-таки медленно соображаешь порой. Ну, ничего — тормоз тоже механизм».
«Ээээ?»
«Вот-вот, тот самый звук, тот самый эффект… У кого дома телефон поставили не так давно? Позвони, блин, бабушке!»
«А можно? Он же служебный».
«И что? Думаешь, в нём звонки кончатся? Или кто-то будет бабуле по работе звонить, в твоё отсутствие, и дозвониться не сможет из-за твоего звонка?»
«Нет, не думаю. А откуда звонить?»
«Ну, у нас раньше междугородние звонки шли по более высокому тарифу и не со всех аппаратов можно было выйти на межгород. От Мурлыкина или Жабицкого точно можно дозвониться, но стоит ли? В администрацию обратиться можно — так-то не стоит, разумеется, но сегодня есть повод. Вот только будет ли ещё там кто-то на рабочем месте вечерней порой? Да уж, не такая простая в реализации идея получается».
«Так что, к Жабицкому?»
«Стоп, отпадает жандарм — его кабинет на изнанке, а отсюда на лицо вряд ли телефонная связь есть. Завтра-то можно и в администрацию обратиться, и на почту в Буйничах сходить. Как всё сложно-то… Так, стоп опять! Что ты там говорил про Благоволение и налоги?»
«В этот год платить не нужно».
«И велика экономия?»
«Откуда же мне по памяти знать⁈ Свериться с книгами надо, плюс конца года дождаться…»
«Мне до копейки точность не нужна. И даже до рубля. На мобильник, тьфу ты, мобилет экономии хватит?»
«Самый дешёвый пятьсот сорок рублей, самый дорогой, что видел — две тысячи восемьсот. А ты знаешь, наверное, на любой хватит! Хотя, говорят, в столице есть модели и по восемь тысяч»
«Это по восемь, с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента, отличаются от моделей по восемьсот почти исключительно корпусом из драгметаллов и инкрустациями не менее драгоценных камней. Значит, при первой возможности — в Могилёв, заехать в банк, снять денег с налогового счёта — только бабушку предупредить заранее! — и купить мобильник. Вышел бы сейчас на лицо и позвонил, пусть с мобилета на стационарный аппарат и дороже будет, как у нас когда-то».
«Ну, это когда ещё будет! А с бабушкой сейчас поговорить хочется!» — во мне и правда с каждой минутой всё больше крепло такое желание.
«С изнанки — без вариантов, на лице сегодня… О! Гостиница! Если она работает не в сезон — то там должен быть телефон. Но мне страшно подумать, сколько эти деятели слупят с тебя за пользование им».
На выходе с изнанки меня ждал ещё один не самый приятный сюрприз: в связи с началом занятий менялся режим прохода: выпускали на лицо до семи вечера, впускали назад до восьми, причём в некоторые дни могли и вовсе перекрыть ворота. В гостинице, которая всё же работала, портье нагловато заявил, что телефон у них «только для господ постояльцев».
— И сколько стоит стать постояльцем минут на пятнадцать?
— Цена номера — три рубля-с…
«Вот же сука прилизанная!» — прокомментировал это дед. — «Помяни моё слово — он ещё за телефон слупит. Оно тебе надо — именно сегодня звонить? Может, до завтра дотерпишь? Кстати, не забудь уточнить, есть ли у них выход на межгород ДО того, как брать номер».
В общем, звонок мне обошёлся в четыре рубля с полтиной, причём деятель за стойкой даже не пытался делать вид, что выделяет мне тот самый номер в гостинице, а на разговор отвёл пять минут, не считая времени на установку связи. Ну и ладно — самое главное я удивлённой и обрадованной бабуле передал, хоть и без особых подробностей из-за маячившего рядом портье, пообещав детали в письме, «которое будет после посылки».
Второй учебный день копировал первый, за исключением того, что не было торжественных мероприятий и вводных лекций, только три пары — видимо, нам решили давать нагрузку постепенно. Так что к половине третьего я успел и пообедать, и забежать в общежитие и добраться до причала. А в четыре часа дня уже выходил из банка, в недоумении от некоторых движений средств. Чувствую, придётся звонить Лебединскому.
В лавке, торговавшей мобилетами пришлось выдержать настоящий бой с приказчиком, так и норовившим всучить мне устройство подороже, хотя дед был прав — отличия носили в основном внешний характер, характеристики отличались очень незначительно. Итогом боя стало то, что от аппаратов дороже тысячи я отбился, но и согласился с тем, что телефон за пятьсот — это «не по статусу». Купил аппарат за семьсот сорок и первым звонком, прямо с крыльца лавки, стал вызов Елизарьевича с просьбой о встрече.
Профессор согласился сразу и без раздумий, а по дороге дед делился впечатлениями о покупке:
«Зря я решил, что у вас тут смартфоны в ходу. Оказывается, только внешний вид похож, а по сути — самая примитивная звонилка с минимальным функционалом. Разве что кнопки сенсорные. Но даже такой мобильник на общем техническом фоне выглядит заимствованием из совершенно другого мира. Интересно, как тот коллега по попаданию, что его внедрил, казни избежал?»
Лебединский открыл мне дверь в студию лично — кстати говоря, я вообще не видел тут у него прислуги. Или она приходит для уборки в строго отведённые часы, или он вообще не допускает посторонних в своё логово.
— Судя по голосу, Юра, вас что-то встревожило?
— Да, я сегодня был в банке, по своим делам, и увидел сумму перечислений за пластинку…
— Кхм… Да, конечно… Видите ли, я уже говорил, что торопился с выпуском, для фабрики это тоже было неожиданностью, так что первоначально пластинку выпустили тиражом только в тысячу экземпляров, плюс немного на особые цели — авторские экземпляры, рецензентам, цензорам… Вам с каждой проданной пластинки причитается пятьдесят копеек, но из-за малого тиража вышло всего пятьсот рублей. Однако не переживайте: новый тираж уже печатается, и даже начал поступать в продажу.
— Всего⁈ Извините, профессор, я удивился тому, что пришло так много! Честно сказать, рассчитывал на существенно меньшую сумму. Не был уверен даже, что обобью расходы на печатку.
— Юра, Юра… Разве же это много? Помимо денег за пластинку идут ещё отчисления с исполнений песни на официальных концертах и иных мероприятиях, от трансляций по радио и так далее. Так что это — только начало, дальше будет много больше.
— Да⁈ Это настолько выгодное дело⁈
— Ну, как вам сказать, Юра… Смотря что для вас значит «настолько». За мою карьеру именно как автор песен я работал около двадцати лет, из них, правда, только пятнадцать — активно. За это время вышло в свет, то есть — издавалось и исполнялось с большой сцены, причём не только мною, около полусотни песен, не считая переделок и перепевок уже известных вещей в новой аранжировке. Из этой полусотни где-то два десятка продолжают более-менее регулярно исполняться по сей день, десяток — время от времени, про остальные помнят только составители альманахов. И доход от этих песен превысил доходы от выступлений, хотя публика знает меня в основном как певца.
Лебединский непритворно вздохнул, и продолжил:
— Так вот, полученных и продолжающих поступать средств мне хватило на безбедную жизнь, пусть и без купеческих безумств или княжеского шика, но смог купить дома и в Могилёве, и в Москве, и в Питере, имеется что оставить в наследство и при этом зарплата профессора — не то, что держит меня на работе, лишение её пройдёт для меня безболезненно. Вот и считайте сами, настолько или не настолько…
Мои золотые грёзы прервал голос деда:
«Вот, мотай на ус, и Рысюхе потом перемотать поможешь: полста песен за полтора-два десятка лет, то есть, около трёх песен в год. А не каждые две недели новую!»
«Так что, на этот год только одна осталась⁈»
«Я сказал, „в среднем“. На самом деле, большинство авторов, если они же и исполнители, выпускают песни так называемыми альбомами, от пяти-шести до двенадцати или чуть больше песен в каждом, но делают это раз в два-три года».
Профессор терпеливо переждал мой внутренний диалог, после чего продолжил:
— Теперь насчёт «Незнакомой звезды»…
— «Надежда». Песня называется «Надежда».
— Пусть так. С её записью, наверное, придётся немного обождать.
— Знаете, профессор, а может, её вообще не стоит записывать?
— Записывать в том виде, в каком вы слышали её в прошлый раз? — Лебединский расхохотался. — Право слово, трудно было не заметить, как вас перекашивало и внутренне трясло от моих романсовых экспериментов! Уж простите мне это хулиганство, жертвой его планировались не вы! Но, надо сказать, я даже удивился, что вы сумели промолчать, хоть недовольство можно было из воздуха ложкой черпать и на хлеб намазывать!
Я опять начал краснеть, а профессор, продолжая хихикать, сказал:
— В этом одна из причин задержки, хочется сделать качественную инструментальную раскладку. Ну, и две пластинки подряд по одной песне публика примет с недовольством. Кстати, как у вас со временем? Поработаем над аранжировкой — или, может быть, у вас есть что-то ещё?
«Рысюха требует песню про рысь. Но я таких не знаю, или не помню. Но согласна на кошек в целом».
«Может, „Люди и кошки“, как думаешь?»
«Вроде бы там ничего такого нет страшного… У вас же домино и шашки есть? Игры такие настольные?»
«Есть, конечно».
— Я узнаю эту задумчивость! У вас точно что-то есть!
— Есть, но… Песня необычная. Во-первых, структура: там нет как таковых куплетов и припева, просто три четырёхстишия, которые повторяются после длительного проигрыша. Во-вторых, стиль. Песня довольно быстрая, для неё хорошо подойдут тот же саксофон, труба, контрабас, на котором играть только щипками, пара гитар. Можно ещё и фортепьяно, конечно…
— То есть — что-то джазовое? Жанр, конечно, не назвать академическим, но я с ним немного знаком. Если так, то это действительно будет молодёжно.
— Ну, тогда слушайте.
Кошки не похожи на людей,
Кошки — это кошки.
Люди носят шляпы и пальто —
Кошки часто ходят без одёжки[2].
Во время проигрышей я старался голосом имитировать то саксофон, то контрабас, то просто вокализ — получалось с переменным успехом.
— Как вы понимаете, все эти мои дикие звуки очень слабо передают задумку, но уж как могу. Между повторами текста мне видится свободная импровизация на заданную мелодию силами или саксофониста, или гитариста — или даже баяниста, если угодно!
— Баян — не знаю, аккордеон тут может и войти в ансамбль. И — да, вещь получается заводная, очень молодёжная и также очень джазовая. И, раз так… Вы не будете против, если я буду использовать эту композицию как учебный материал?
— В каком смысле⁈
— Третий курс, курсовая работа — будут делать разные варианты оркестровки и аранжировки, возможно с попыткой поменять стиль. Разумеется, их варианты в запись не пойдут, останутся максимум для студенческих концертов.
— Если считаете, что композиция того стоит, и если это принесёт пользу — почему бы и нет?
— Отлично! И спасибо вам большое за отзывчивость. Кстати, наиболее интересные варианты можно будет на нашем ансамбле обкатать. Думаю, где-то через месяц уже можно будет пригласить вас на репетицию — познакомить исполнителей с автором.
— Ой, да какой из меня автор — соавтор разве что. Тут ещё работы непочатый край!
— Початый, Юра, ещё как початый! Осталась, считай, доводка и шлифовка, а это просто ремесло, ничего большего. Вот создать основу для этой самой доводки — это уже акт творения, пусть и в малом, так что — не прибедняйтесь.
После ещё нескольких минут обмена любезностями, что становилось уже дежурным действом в нашем с профессором общении, мы ещё обсудили перспективы использования «Кошек», а затем перешли к работе над «Надеждой». Правда, я предупредил профессора о новых правилах прохода на изнанку в моей академии, и он завёл будильник, так как мы, увлёкшись работой, за временем следить забывали. Спохватившись, заодно передал профессору данные своего мобилета для оперативной связи, если оба будем на лицевой стороне мира.
Механизм не подвёл, я спокойно добрался до общежития без четверти восемь и ещё несколько минут пообщался с Надеждой Петровной, рассказав её, что работа над новой песней в самом разгаре, и что эта песня ей обязательно понравится. На том и отправился к себе.
[1] Случай, которому автор лично был свидетелем в детстве.
[2] Текст — Уильям Джей Смит в переводе Бориса Заходера, музыка — Евгений Хавтан. Наиболее известное исполнение — группа «Браво» с Жанной Агузаровой.