- Оно уже раньше было разбито, - сказал Ник. Он пошел к двери и распахнул ее. Оба затряслись от холодного ветра, поднявшегося из долины и зашелестевшего в деревьях, точно дождь, река внизу кряхтела и скрипела, словно целый караван тачек и фургонов.
Камень ударился в крышу над их головами и скатился вниз. Еще один пролетел между их головами и ударился в облупленную стену за спиной. Бен услышал щелканье - Ник раскрыл карманный нож. Он напряг зрение, пока у него не выступили слезы на глазах, но ничего не мог разглядеть, кроме колышущейся под ветром листвы.
- Выходи... Иди сюда... Говори, сукин сын! - заорал Ник.
Ответа не было.
- Что ты скажешь? - шепнул Ник, оборачиваясь к Бену,
Бен ничего не ответил, он изо всех сил стискивал зубы, чтобы они не стучали. Ник толкнул его вглубь и притворил дверь. Они нагромоздили пыльные скамьи у двери и заложили низ окна досками с пола.
- Пусть сунутся. Одного я, во всяком случае, прикончу, - сказал Ник. Ты веришь в привидения?
- Абсолютно не верю, - сказал Бен. Они сели рядом на пол, спиной к облупленной стене, и стали прислушиваться. Ник положил между ними нож. Он взял пальцы Бена и дал ему пощупать рукоятку.
- Хороший нож... Матросский, - шепнул он.
Бен напряженно прислушивался. Только шелест ветра в деревьях да несмолкаемый ропот реки. Камней больше не бросали.
Утром они чуть свет покинули школьное здание. Ни тот ни другой не спали. У Бена горели глаза. Когда взошло солнце, они набреди на человека, чинившего сломанную рессору грузовика. Они помогли ему приподнять ее, подсунув полено, и он довез их до Скрэнтона, где они нанялись мыть посуду в закусочную, принадлежащую одному греку.
...Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им веками освещенными представлениями и воззрениями разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть.
Мытье посуды пришлось Бену не по душе, и недели через две, скопив на билет, он сказал, что хочет ехать домой, повидать стариков. Ник остался, потому что в него влюбилась продавщица из кондитерской. Попозже он поедет в Аллентаун, где его брат работает на сталелитейном заводе и зарабатывает большие деньги. Он проводил Бена на вокзал, посадил в нью-йоркский поезд и сказал ему на прощание:
- Бенни, занимайся и учись... Постарайся принести пользу рабочему классу и помни: слишком много женщин - это худо.
Бену ужасно не хотелось расставаться с Ником, но ему надо было искать работу на зиму, чтобы иметь возможность учиться. Он выдержал экзамены и был принят в Нью-Йоркский университет. Старик взял в Моррис-Плене110 ссуду в сто долларов, чтобы помочь ему на первых порах, а Сэм прислал ему из Нью-Йорка двадцать пять долларов на учебники. Кроме того, он сам подрабатывал по вечерам в аптекарском магазине Кана. По воскресеньям он ходил в библиотеку и читал "Капитал" Маркса. Он вступил в социалистическую партию и, когда у него бывало свободное время, ходил на лекции в школу Рэнд. Он усиленно работал над собой, чтобы стать хорошо отточенным оружием.
Весной он заболел скарлатиной и пролежал десять недель в больнице. Когда он выписался, у него до того испортилось зрение, что он и часу не мог читать - у него начинались головные боли. Старик взял в Моррис-Плене еще сто долларов и был теперь должен уже двести плюс проценты и гербовый сбор.
На лекции в "Купер-Юнион" Бен познакомился с одной девушкой, которая раньше работала на текстильной фабрике в Джерси. Она была арестована во время патерсонской стачки и занесена в черные списки. Теперь она служила продавщицей у Уэнемейкера, а родители ее еще работали на заводе Ботени в Пассейике. Звали ее Элен Мауер, она была на шесть лет старше Бена, светлая блондинка с уже помятым лицом. Она говорила, что социалистическое движение ни черта не стоит, только у синдикалистов правильная программа. После лекции она повела его пить чай в кафе "Космополитен" на 2-ю авеню и познакомила с настоящими революционерами, по ее словам; когда Бен рассказал о своих знакомых Глэдис и старикам, старик сказал:
- Фуй... Евреи - радикалы, - и презрительно чмокнул губами. Он сказал, что Бенни должен бросить все эти глупости и взяться за работу. Он стар и кругом в долгах, и если он заболеет, то Бенни придется кормить его и старуху. Бен сказал, что он все время работает, но при чем тут семья, он работает для блага рабочего класса. Старик побагровел и сказал, что семья - это первая святыня, а вторая - его народ. Мамаша и Глэдис плакали. Старик встал, задыхаясь и кашляя, он поднял руки над головой и проклял Бена, и Бен ушел из дому.
У него не было денег, он был еще слаб после скарлатины. Через весь Бруклин и Манхэттенский мост и Ист-Сайд, полный красноватых огней и людей и тележек с овощами, от которых пахло весной, он добрался до 6-й Восточной улицы, на которой жила Элен. Квартирная хозяйка не хотела пускать его наверх. Элен сказала хозяйке, что нечего ей совать нос не в свое дело, но, пока они бранились, у Бенни зазвенело в ушах, и он упал на софу в прихожей. Когда он пришел в себя, по шее у него текла вода, и Элен помогла ему подняться на четвертый этаж и уложила на свою кровать. Она крикнула в пролет квартирной хозяйке, грозившей позвать полицию, что она выедет завтра утром и что никто на свете не заставит ее выехать раньше. Она напоила Бена чаем, и они всю ночь проговорили, сидя на кровати. Они решили вступить в свободное сожительство и весь остаток ночи укладывали ее вещи. Ее имущество состояло главным образом из книг и брошюр.
В шесть часов утра они пошли искать комнату, потому что в восемь она уже должна быть у Уэнемейкера. Они скрыли от новой квартирной хозяйки, что они не венчаны, но, когда та спросила: "Так вы, стало быть, жених и невеста?" - они закивали и заулыбались. К счастью, у Элен хватило денег заплатить вперед за первую неделю. Потом она убежала на службу. У Бена не на что было купить завтрак, и он весь день пролежал в кровати, читая "Прогресс и нищету"111. Вечером она вернулась со службы и принесла ужин из гастрономической лавки. Они ели ржаной хлеб и колбасу и были очень счастливы. У нее были удивительно большие груди при ее худобе. Он вышел и купил в аптекарском магазине предохранительные средства, так как она сказала, что сейчас ей никак нельзя иметь ребенка, потому что она должна отдавать все свои силы рабочему движению. В кровати были клопы, но они говорили друг другу, что они счастливы - в той мере, в какой можно быть счастливым при капиталистическом строе, и что придет день, когда они будут жить в свободном обществе, в котором рабочим не придется тесниться в грязных ночлежках, полных клопов, и ругаться с квартирными хозяйками, и любовники будут иметь детей, сколько им захочется.
Несколько дней спустя Элен уволили от Уэнемейкера ввиду сокращения штатов на летний сезон. Они перебрались в Джерси к ее родителям, и Бен получил место в транспортном отделе суконной фабрики. Они сняли комнату в Пасейике. Когда началась стачка, Бен и Элен оба были выбраны в комитет. Бен стал настоящим оратором. Его неоднократно задерживали и раз чуть не проломили череп полицейской дубинкой и в конце концов закатали на шесть месяцев в тюрьму. Он заметил, что, когда влезет на ящик из-под мыла и начинает говорить, его слушают и что он умеет говорить и излагать свои мысли и заставлять толпу, поднявшую к нему лица, смеяться и кричать "браво". В суде, после того как он, стоя, выслушал приговор, он заговорил о прибавочной стоимости. Бастующие, сидевшие в зале, закричали "браво", и председатель приказал приставам очистить зал. Бен видел, что репортеры старательно записывали все, что он говорил, он был счастлив, что может на личном примере показать всю несправедливость и жестокость капиталистического строя. Судья прервал его и сказал, что даст ему еще шесть месяцев за оскорбление суда, если он не будет вести себя прилично, и Бена отвезли в окружную тюрьму в автомобиле, набитом вооруженными полицейскими. Газеты писали о нем как об известном социалистическом агитаторе.
В тюрьме Бен подружился с одним членом профсоюза "Индустриальные рабочие мира", по имени Брем Хикс, высоченным парнем из Фриско, светловолосым и голубоглазым. Брем сказал ему, что, если он хочет как следует ознакомиться с рабочим движением, ему следует завести себе красную карточку и отправиться на побережье. Врем был по профессии котельщиком, но для разнообразия плавал матросом и высадился в Перт-Амбой без гроша. Он работал в ремонтном цехе одной фабрики и забастовал вместе со всеми. Когда разгоняли пикеты, он дал фараону по морде и был приговорен к шести месяцам за сопротивление властям и оскорбление действием должностного лица. Именно встречи с ним раз в день на прогулке в тюремном дворе помогли Бену перенести заключение.
Их выпустили в один и тот же день. Они вместе вышли на улицу. Стачка кончилась. Завод работал. Улицы, на которых еще недавно дежурили пикеты, зал, в котором Бен произносил речи, имели мирный и будничный вид. Он повел Брема к Элен. Ее не было дома, но через некоторое время она пришла и привела с собой маленького краснолицего, курносого англичанина, которого она представила им - Билли, английский товарищ. Бен сразу же понял, что она живет с ним. Он оставил Брема с англичанином и вызвал ее в прихожую. В тесной прихожей ветхого стандартного дома пахло уксусом.
- Ты меня бросила? - спросил он дрожащим голосом.
- Ах, Бен, не будь таким мещанином.
- Ты бы могла подождать, покуда меня выпустят.
- Как ты не понимаешь, мы ведь все товарищи. Ты отважный боец, Бен, и не должен быть таким мещанином... Билли - ничто для меня. Он стюард на океанском пароходе. Он скоро уезжает.
- Значит, я тоже для тебя ничто? - Он схватил Элен за кисть руки и сжал ее изо всех сил. - Вероятно, я неправ, но я дико тебя люблю... Я думал, что ты...
- Ой, Бен... Ты говоришь глупости, ты же знаешь, как я тебя люблю. Они вернулись в комнату и стали говорить о движении. Бен сказал, что он едет на Запад с Бремом Хиксом.
Рабочий становится простым придатком машины, от него требуются только самые простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы.
Брем знал все ходы и выходы. Пешком, зайцами, в багажных вагонах и на порожних платформах, подсаживаясь в товарные фургоны и на грузовики, они добрались до Буффало. Там в ночлежном доме Брем встретился с одним знакомым, который устроил их палубными матросами на грузовой пароход, возвращавшийся под балластом в Дулут. В Дулуте они примкнули к артели, отправлявшейся на уборочные работы в Саскачеван. Сначала Бену приходилось туго, и Брем боялся, что он свалится, но четырнадцать часов работы на солнце и в пыли, обильная пища, мертвый сон на полу просторного сарая постепенно закалили его. Лежа в пропотевшей одежде пластом на соломе, он сквозь сон все еще чувствовал щекотку солнца на лице и на шее, напряжение мускулов, мелькание жнеек и сноповязалок вдоль всего горизонта, грохот молотилки, скрип грузовиков, отвозивших красную пшеницу к элеватору. Он научился говорить, как сельскохозяйственный рабочий. После уборки урожая они работали на консервном заводе на реке Колумбии - противная, грязная работа среди кислой вони гниющей фруктовой кожуры. Там они прочли в "Солидарности" о стачке кровельщиков и о борьбе за свободу слова в Эверетте112 и решили отправиться поглядеть, не могут ли они там быть чем-нибудь полезны.
В последний день работы на заводе Брем, ремонтируя машину для резки и очистки фруктов, лишился указательного пальца руки. Заводской врач сказал, что он не имеет права на компенсацию, так как он уже взял расчет, а кроме того, поскольку он не канадец... Какой-то подпольный адвокат явился к общежитию, где Брем лежал в лихорадке с обмотанной рукой, и стал уговаривать его, чтобы он предъявил фирме иск, но Брем послал адвоката ко всем чертям. Бен сказал, что он неправ: рабочему классу адвокаты тоже нужны.
Когда рука начала заживать, они поехали на пароходе из Ванкувера в Сиэтл. В комитете ИРМ царило оживление, точно на пикнике, помещение было набито молодыми людьми, съехавшимися со всех концов Соединенных Штатов и Канады.
Однажды большая группа отправилась на пароходе в Эверетт - устраивать митинг на углу Уитмор и Хьюит-авеню. На пристани толпились полицейские, вооруженные винтовками и револьверами.
- Ребята из Коммерческого клуба уже поджидают нас, - сказал кто-то, нервно посмеиваясь.
- А вот и шериф Мак-Рей, - сказал кто-то.
Брем протолкался к Бену.
- Давай держаться вместе... Сдается мне, что нам здорово влетит.
Их арестовали, как только они сошли с парохода, и погнали к краю пристани. Полицейские были почти поголовно пьяны, на Бена пахнуло винным перегаром от краснолицего парня, схватившего его за рукав.
- Пошевеливайся, сукин сын...
Его толкнули ружейным прикладом в крестец. Он слышал стук дубинок по черепам. Всякому, кто оказывал сопротивление, разбивали дубинками лицо в кровь. Всех втащили на грузовик. Смеркалось, пошел холодный мелкий дождь.
- Ребята, покажем им, что мы не трусы, - сказал какой-то рыжеволосый парень.
Полицейский, державшийся за заднюю стенку грузовика, размахнулся, чтобы ударить его дубинкой, но потерял равновесие и вывалился на мостовую. Арестованные расхохотались. Полицейский вскарабкался обратно, весь багровый.
- Погодите, вот возьмемся за вас, вы у меня еще не так посмеетесь, заорал он.
В лесу - там, где шоссе пересекало железнодорожное полотно, - их стащили с грузовиков. Полицейские оцепили их и держали на мушке, покуда шериф, еле стоявший на ногах, совещался с двумя хорошо одетыми пожилыми людьми. Бен услышал слова "прогнать сквозь строй".
- Послушайте, шериф, - сказал кто-то, - мы вовсе не хотели нарушать порядок. Мы требуем только свободы слова, обеспеченной конституцией.
Шериф обернулся к говорившему, размахивая револьвером.
- Ах, вот как! Вы еще находитесь в нашем округе, не забывайте этого... Если вы еще раз сунетесь к нам, кое-кто из вас попросту сыграет в ящик, и дело с концом... Ну, валяй, ребята!
Полицейские выстроились в две шеренги вплоть до железнодорожного полотна. Они хватали одного арестованного за другим и избивали их. Трое схватили Бена.