Саша проспала почти до полудня, великолепно выспалась, и этого оказалось достаточно, чтобы жизнь показалась ей почти прекрасной.
И только одно мешало наслаждаться моментом — сегодняшний праздник в Самородье.
Пообещать Савве заявиться на его выступление было легко. Труднее будет осуществить свою угрозу. Ее могут не выпустить, и скорей всего, так и будет. А между тем, ей бы не помешало появиться в Самородье и пошнырять там. Может что-то новое удастся разузнать. Да и Савва темнит не на шутку. С чего вдруг ей стало нельзя его слушать? Толпе народу можно, а ей нельзя! Он ведь уже играл при ней, и как играл! А теперь не хочет, чтобы она приходила. Очень странно. Надо бы выяснить — с чего такая перемена. И для этого нужно изобрести серьезную причину для визита на праздник. Но какую? В голову ничего не приходило. Все утро Саша перебирала возможные поводы, и не находила подходящего. Так ничего и не придумав, отправилась в библиотеку.
Филибрум, сидя за столом, возился с каким-то допотопным агрегатом. Его тонкое лицо страдальчески кривилось. Очевидно, дело не ладилось.
— Что это вы, Филипп Брунович, антиквариатом приторговываете? — весело поинтересовалась Саша.
Но Филибрум, по всей видимости, не был настроен шутить.
— Да вот, камера меня подвела! — отозвался он, чуть не плача, — Объектив не выезжает, заело что-то. Просил ведь Платона — проверь, проверь! Так он забыл! И в самый ответственный момент взял и пропал!
— Пропал? — насторожилась Саша. — Как? Куда?
Известие о пропаже Платона Леонардовича ей совсем не понравилось. Еще одного не хватало!
Но Филибрум был слишком погружен в свою беду, чтобы обратить внимание на тревожные нотки в Сашином голосе.
— Что мне теперь делать? — капризно спросил он у камеры.
— Ну и аппарат у вас! — фыркнула Саша, — Вы бы еще магниевый достали! А вам зачем?
— Это не мне, — дрожащим голосом ответил мэтр, — Мне вообще уже ничего не нужно! Это для Декаденции.
— Ах, ну конечно, для Декаденции. — язвительно проговорила Саша. — Могла бы сама догадаться. А ей зачем?
— Для своей стены славы. Не видели? Ах, да, вы же не были у нее дома… “Поэт читает экспромт!” Каждый раз в новом образе. Хотел вас попросить сделать фотографии, и вот, пожалуйста! — он с досадой отпихнул от себя бесполезную камеру.
— И чего вы все носитесь с этой Декаденцией, не понимаю! — злилась Саша.
— Слышали бы вы ее раньше — не спрашивали бы. Это была… феерия! Волшебство! А сейчас… все гибнет, рушится, валится в тартарары… — он безнадежно махнул рукой. На лице его отразилась такая печаль, что Саша удержалась от очередной язвительной реплики в адрес поэтессы.
— Воспоминания и традиции — это все, что у нас осталось. — продолжал Филибрум. — Раньше я сам фотографировал Декаденцию, сегодня хотел попросить об этом вас. И вот, пожалуйста! — он с досадой отпихнул от себя бесполезную камеру, — Теперь извольте выслушивать истерику! — Он уронил голову, бессильно сгорбился, весь уйдя в свою печаль.
Саша встрепенулась. Вот отличный повод для визита в Самородье! Ее наверняка отпустят, если Филибрум попросит.
— Смешной вы, Филипп Брунович! — радостно воскликнула она, — Мне бы ваши проблемы. Розетки у вас тут есть?
— Розетки? — переспросил Филибрум, не поднимая головы, — Есть где-то. В другом крыле. Со стороны Самородья. Что в них теперь толку?
— У меня есть камера. В телефоне. — сообщила Саша тоном заговорщика.
— В телефоне? — оживился Филибрум, — И вы сможете?
— Смогу, если получится зарядить. Шнур у меня есть. С вас розетка.
— Вообще-то, в Музеоне мы такими штуками не пользуемся… — капризничал мэтр, но в глазах его уже засветился привычный хитроватый огонек.
— А мы и не будем, — подыграла ему Саша, — мы в Самородье воспользуемся. Там же и напечатаем. И никаких истерик!
***
Филибрум добыл для Саши разрешение. Уполномоченный альбинат со свитой подвел ее к калитке и строго предупредил, что если она вздумает сбежать, то у ее драгоценных поручителей будет куча неприятностей. Разумеется, он выразил эту незатейливую мысль на своем, альбинатском языке, но Саша не смогла бы повторить его тираду, даже если бы очень постаралась.
Напрасно они так волновались и тратили на нее драгоценное время. Если бы ее сейчас силой посадили на паром, она спрыгнула бы и поплыла обратно. Но она промолчала, с достоинством кивнула альбинатам и прошла сквозь калитку в тупик Жанны Д”Арк.
И — крики, пение, завывание разом обрушились на нее. В тупике, возле самой стены полыхал огромный костер, и казалось, живая Жанна посреди огня совершает свой страшный путь к бессмертию. Искры, вспышки, тени от языков пламени бесновались на темной стене, и Саше почудилось на мгновение, что нарисованное лицо исказилось от боли. Она расстроилась, развернулась, пошла вперед, запретив себе думать, что увиденное ею — дурной знак. Ей нужно попасть на площадь Безобразова. Сегодня это просто — толпы людей направляются туда, там там будет происходить самое интересное. Но и здесь, в паутине узких улочек есть на что посмотреть. Повсюду горят костры, как символ эшафотов, от которых спаслись предки жителей Самородья. Люди, переодетые в колдунов и ведьм, или просто нарядившись в лохмотья, несут в руках пылающие ветки или пучки хвороста. В Агафьин день по всему городу огонь и веселье.
Саша брела по улице, озаренной красноватым светом, горло щипало от дыма, слезились глаза, но она всматривалась
жадным взглядом в чужие лица вокруг. Безумием было бы надеяться, что она увидит маму, но при чем здесь здравый смысл?
Всеобщее приподнятое настроение не заражало ее. Утреннее предчувствие счастья незаметно испарилось. Был ли тому виной недобрый знак в тупике Жанны Д Арк, или тревожные отсветы на стенах и лицах — она не знала, и лень было докапываться до причины. И мысли ее одолевали такие же мрачные и тягостные.
Ей казалось, что никогда раньше она не чувствовала себя такой одинокой, потерянной, всем чужой. И отчего-то было стыдно, словно она проникла сюда обманом и хочет напакостить хорошим людям. Уворачиваясь от очередного факела, Саша чуть не сбила размалеванный фанерный стенд для фотографий, с отверстиями для рук и лиц. Кажется, они называются тантамарески. Дурацкое название! И идея убогая — какой смысл увековечивать собственную глупость? Ведьма на метле, алхимик в лаборатории, еретик на эшафоте… Каким надо быть идиотом, чтобы просовывать голову в дыру, да еще считать это забавным! Но вот же, фотограф стоит перед тантамареской, изображающей Агафью на Пегасе. Он настраивает камеру, а стенд слегка покачивается, позади него явно кто-то есть. Саша обернулась, приостановилась в мрачном ожидании. Кому вздумалось по доброй воле побыть девочкой на Пегасе?
Бледно-голубые глаза внимательно посмотрели на Сашу через отверстие, полыхнули ледяным огнем в ярком свете вспышки. Светлана! Сашу будто кипятком окатили, и она, сама не помня как, очутилась за распахнутой дверью небольшого магазинчика за углом. Вжалась в стену.
“Не может быть! Показалось!” — соображала она, пытаясь унять дрожь и успокоить дыхание. Безрезультатно.
“Если она выследила меня, то зачем ей себя обнаруживать? Какой смысл меня пугать? Тогда уж надо сразу хватать. Нет, мне показалось!”
Но все же надо было в этом убедиться, иначе ей не будет покоя. Она собралась с духом и осторожно, на пару миллиметров высунулась из-за двери. Не видно, мешает угол дома, люди, дым… Не отлипая от стены, гусиными шажками Саша выползла из своего укрытия, вытягивая шею, готовая в любой момент броситься наутек, попутно соображая, где может быть ближайшая калитка в Музеон. Вот этот фанерный стенд с Пегасом, краешек торчит. Она еще сильнее вытянула шею…
И вдруг шум, крики, вспышки факелов. Откуда взялась эта процессия? Люди с разрисованными лицами, в обтрепанных балахонах и остроконечных шляпах, размахивая факелами, хохоча и завывая, заполнили узенькую улицу, скрыли от Саши тантамареску. А она застыла прямо на пути развеселой толпы.
Впереди процессии скачет длинноволосый человек в белой рубашке с красным платком на шее и несет веселую ахинею:
— Они сжигали на кострах наших прабабушек, они топили их, вешали, запирали в психушки! — выкрикивает он, сверкая белыми зубами, — Но они живы, потому что мы есть! Мы, их потомки, живем! Мы швыряем в огонь наши страхи, мы сжигаем их, пока они не сожгли нас, и ради смеха мы делаем селфи в смирительных рубашках! Смотри! — крикнул он Саше, указывая на ей за спину. Она машинально обернулась и застыла от ужаса. Прямо на нее надвигались два огромных человека в белых балахонах. В ручищах они державшли за две стороны грязно-белую смирительную рубашку из грубой ткани. Они шли, перегораживая поперек всю улицу. Их лица прятались под колпаками с прорезями для глаз.
— Хочешь селфи из психушки? Запомнишь этот праздник на всю жизнь! — услышала Саша у себя над ухом. Визгливый хохот вывел ее из ступора. Она развернулась и нырнула в самую гущу процессии, которая заполнила собой узкую улицу. Санитары что-то весело и хрипло кричали ей вслед.
“Если они сейчас меня скрутят в рубашку, то даже если я буду орать во все горло, никто не поверит, что это всерьез!” — лихорадочно соображала Саша, продираясь сквозь толпу. Ей казалось, она слышит за спиной тяжелый топот и позвякивание пряжек на кожаных ремнях рубашки. Факелы выписывали перед ее лицом огненные узоры, она, рискуя подпалить волосы, лавируя и пригибаясь, пробралась, проскользнула, протиснулась, и, выскочив на площадь Безобразова, облегченно вздохнула. Все! Она в безопасности. Здесь они не посмеют ее схватить. Она отдышалась, привалившись к стене. Процессия с факелами не показывалась, санитаров тоже не было видно. Должно быть свернули на другую улицу.
А здесь, на площади Безобразова как будто другой город и другой праздник. Саше даже показалось на минуточку, что она снова в Москве. Музыка, гирлянды воздушных шаров, сахарная вата, мыльные пузыри, бумажные фонарики… Домашнее такое веселье, милое и спокойное.
Посреди площади возвели деревянный помост, обложили дровами — это традиция. Так делают всегда в память о том, как Агафья спасла Самородье. На этом помосте как раз все и происходит. Сейчас там меняли декорации, увозили за ширмы ободранного фанерного Пегаса — видимо только что закончился спектакль. Плотная толпа окружала помост, а Саше нужно было подобраться к нему как можно ближе, ей Декаденцию надо снимать. Она вздохнула и решительно ввинтилась в толпу. До нее доносились обрывки разговоров — зрители обменивались впечатлениями о только что завершившемся спектакле.
— …просто позорище! Время только потеряли.
— … Амалия сама на себя не похожа! Еще лет пять назад такие спектакли ставила — смотришь на одном дыхании! А сейчас… ну танцы, ну костюмы… А не цепляет.
— Да… Столько про нее говорили! Гениальный режиссер, потрясающие спектакли…
— Так у нее звездная болезнь прогрессирует! Я каждый год здесь бываю. И с каждым годом все меньше желания ехать — все на глазах разваливается. Уже и труппа разбежалась, а она не видит ничего…
“Ну вот. И с Амалией беда.” — расстроилась Саша. Она вспомнила их вчерашний разговор с Саввой. Она еще спросила — кто в Музеоне занимается своим делом? Кому удалось сохранить свой талант? Ляпнула наобум и, похоже, попала в точку. Но почему она за них за всех так переживает? Почему недобрые слова в адрес Амалии ранят ее? Что ей за дело до них до всех? Когда она успела завести манеру принимать близко к сердцу чужие беды?
Пока, терзаемая этими невеселыми мыслями она пробиралась к сцене, то неожиданно осознала, что ей не хочется попадаться Савве на глаза. Чертенок, со вчерашнего вечера толкавший ее в бок, присмирел и затих. Она вдруг задумалась, чего она все время дразнит Савву? Просил человек не приходить, наверняка для этого есть серьезная причина. Гордость у Саввы зашкаливает, и если уж он о чем-то просит, значит ему это действительно нужно. Но, с другой стороны, все эти люди на площади — им же можно! А ей почему нельзя? Его музыка — то, что ей необходимо сейчас больше, чем любому другому. Хоть на пару минут забыть о своих неприятностях, закрыть глаза и уплыть.
Размышляла об этом, она подобралась почти к самому помосту. Когда обнаружила это и спохватилась, отступать было поздно, Савва уже поднимался на сцену.
Так странно, так непривычно было видеть его в белой рубашке с закатанными рукавами, с небрежно повязанным синим шелковым платком вместо галстука. Кто, интересно, так красиво его завязал? Не сам же. Амалия, наверное… О, сегодня он играет на скрипке. Этого она еще не слышала.
— Говорят, это что-то фантастическое! — услышала Саша позади себя. Она украдкой обернулась — две дамы с интересом разглядывали Савву.
— Мне сегодня в городе так и сказали — обязательно послушайте, как этот мальчик исполняет “Лесного царя” Шуберта. — сказала одна из них, сверкая глазами.
“Вот как! Оказывается, о Савве ходят легенды. А он знает?”
— Любопытно… Еще и красавчик! — откликнулась ее подруга
“Красавчик? Хм…” — Саша взглянула на него будто в первый раз. Если бы они встретились как-то по-другому, она тоже могла бы так подумать. Мягкие каштановые волосы, бледное лицо, бархатные глаза… Что ж, драгоценный есть драгоценный. Ничего удивительного. Но в момент их знакомства она была просто не в силах замечать такие мелочи. А теперь просто привыкла.
— Да… и взгляд такой отрешенный. — продолжала первая дама.
Саша стояла близко и ей хорошо было видно Саввино лицо.
Если даме его взгляд показался отрешенным, то от Саши не укрылась неуверенность. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но почему? Музыка — это его стихия, его радость и убежище, а мнение окружающих ему почти безразлично. Он играет скорее для себя, чем для других.
В этот момент их взгляды пересеклись. Савва нахмурился. Саша смутилась, виновато улыбнулась, опустила и снова вскинула на него глаза. Было видно — он злится, что она все-таки выполнила свою угрозу и явилась сюда, и в то же время рад, что она здесь. Будто она — единственная, кому он может доверить секрет, не боясь, что она его разболтает. Единственная среди чужих. Это слегка озадачило Сашу. С каких пор ему нужна поддержка? Раньше она за ним такого не замечала. Может его смущает публика? Или ему неудобно в концертной одежде? Шелковый платок ему точно мешал — он несколько раз подносил руку к горлу, как если бы что-то не давало ему дышать. Наконец не выдержал, развязал платок. Глубоко вздохнул. Поднял смычок.
Никто никогда не смог бы сказать, что это было плохо. Это было великолепно. Безупречно. Но ничего похожего на то, что она слышала возле озера, не было и в помине. Его музыки, парализующей, вызывающей желание обнять весь мир, летать, хохотать и плакать — ее больше не было. Казалось, играет идеально отлаженный музыкальный автомат.
Саша растерянно оглядывалась — слышит ли, понимает ли это кто-то кроме нее? Трудно сказать. Она же не знает, как это было раньше. Сейчас лица слушателей выражали что положено в таких случаях и ничего более. Но дело не в них. С Саввой творилось неладное, невозможное. Что же могло случиться? Понимает ли он сам, что происходит? “Хорошая мина при плохой игре…” — вспомнились ей ее вчерашние слова, — “ при плохой игре… То-то он так резко переменился! Он знал, что сыграет плохо! Но как? Откуда?”
Раздались аплодисменты, но Саша видела — Савва их не слышит. В его глазах была паника.
— Очень мило! — сказала дама позади.
— Да, техника на грани фантастики! И такой очаровашка… — сладким голосом согласилась подруга.
“Какой кошмар! Хорошо, что он этого не слышит.”
Савва неловко поклонился и покинул сцену. Саше хотелось пробраться к нему, что-то спросить или сказать… она сама не знала что, но чувствовала — надо. Но народу было — не протолкнуться. Она осталась на месте.
А на сцену тем временем поднялась Декаденция. Вот кто был прекрасен! Золотой венец волос, струящееся платье всех оттенков бирюзы, томный взгляд. Чувствовалось, что она в своей стихии — яркий свет, сотни глаз, устремленных на нее. Она выдерживала паузу, ожидая, пока наступит полная тишина и давая возможность собой полюбоваться. Саша вытащила телефон, включила камеру. Все смолкло.
— Дорогие мои! — начала Декаденция. — Нет слов, чтобы выразить, как я счастлива видеть вас! И как радостно мне сознавать, что высочайшее искусство поэзии имеет так много поклонников. Я хотела почитать вам сегодня что-нибудь из прежнего, возможно знакомого, но… Поэтесса сделала паузу.
— Но чувства меня переполняют, я улавливаю приближение своей музы, и крылья вдохновения поднимают меня над землей… Я прочту вам экспромт!
Она сложила руки на груди и начала читать Сашино стихотворение. Она была артистка! Взгляды, повороты головы, движения тонких рук… Все продумано до мелочей, все работает на образ! Саша даже подумала, что Амалии неплохо было бы поставить спектакль с поэтессой в главной роли. Но она тут же отмела эту идею — Декаденция не потерпит конкурентов на сцене. Она должна быть одна и сиять как чокнутый бриллиант. Саша хихикнула и заработала укоризненный взгляд от соседки.
Декаденция триумфально приближалась к завершению. Саша сделала целую кучу снимков — Филибрум будет счастлив.
После слов “И я волчицей вою на луну… “ поэтесса медленно подняла лицо к луне и так застыла. В толпе раздались отдельные хлопки, но Декаденция вдруг повернула голову к зрителям, медленно подняла руки и закрыла глаза. Все смолкли в ожидании продолжения. Декаденция постояла с закрытыми глазами, потом начала слегка раскачиваться. Потом сильнее. Творилось что-то странное. Саша быстренько перевела камеру в режим видео.
Совсем другим голосом, низким, грудным, в такт раскачиванию Декаденция нараспев произносила:
Черные тучи закрыли собою лазурное небо,
Чуткое ухо не ловит ни отзвука песни желанной.
Тих обездоленный град, угасают в отчаяньи музы.
А в подземелье Паук все плетет и плетет свою пряжу…
Юный наследник ослеп и оглох и закрыл свое сердце,
Светлые стражи бессильны, скрываются в Башне.
Кто разорвет паутину, кто черные тучи разгонит?
Пленник крылатый томится в неволе средь праха и тлена
И на зловонную черную пропасть смотреть не желает
Ждет избавленья от сумрачной дочери дальнего края
Девы, чей холоден взор и чье сердце как факел пылает…
В непроницаемом мраке насмешливо каркает Ворон,
Глядя, как валится мир в ненасытную злую утробу…
С минуту стояла мертвая тишина. Затем грянули аплодисменты. Декаденция очнулась. Она выглядела потерянной и озадаченной, будто не помнит, кто она и как сюда попала. Никто, кроме Саши этого не заметил. Нет, Амалия заметила. Она через всю сцену подбежала к Декаденции, взяла ее под руку и увела за кулисы.
Публика щедро аплодировала поэтессе, а Саше было не по себе. Что произошло? Что за странное стихотворение?
Амалия вновь выбежала на сцену. Она была взволнована. Дрожащим голосом поблагодарила всех за внимание, поздравила с праздником, напомнила, что по всему городу танцы, игры, угощение, что праздник будет продолжаться до самого утра, и торопливо покинула сцену. Народ начал расходился в предвкушении дальнейшего веселья. Наконец-то Саша смогла сдвинуться с места.
Куда теперь? Пойти узнать, что такое случилось с поэтессой? Нет, лучше найти Савву. Ей просто необходимо с ним поговорить! Хорошая идея, только где его сейчас найдешь? Она растерянно повела головой и вдруг… она едва поверила своим глазам. Вот это ей повезло!
Едва дыша, боясь спугнуть удачу, Саша подкралась и схватила за шкирку Каспара Хаузера.