Савва провел бесконечно длинный, мучительный день. Вернувшись домой после встречи с Сашей, он мимоходом бросил, что будет весь день заниматься, заперся в своей каморке и принялся терзать ни в чем не повинную скрипку, пытаясь вытащить из нее то, чего не мог отыскать внутри себя. Но что может сказать кусок дерева, если молчит живая душа? А в ней пусто, как в пересохшем колодце.
Карла Иваныча он видеть не хотел. Если учитель поймет, что Савва ничем не занят, то обязательно попытается начать разговор. А это сейчас ни к чему. Учитель отсылает его, не хочет больше видеть. И правильно! Кому он такой нужен? Он сам себя не хочет видеть.
Он упрямо продолжал свое бессмысленное занятие, в нелепой надежде, что вспыхнет в нем хоть маленькая искорка, мелькнет хоть бледная тень того, что он чувствовал еще совсем недавно. Это было бы последним шансом для него и спасением для Саши, твердил он себе, прекрасно понимая, что врет себе. Он не посмеет. Даже если бы дар вернулся к нему прямо сейчас, он не смог бы бросить Цинциноллу. Саше все равно придется отправляться на съедение к Утробе.
Если дать этим мыслям волю, то с ума сойти недолго. Поэтому он не выпустит из рук скрипку, пока не настанет время уходить.
Довольно скоро он понял, что играть нет смысла. С таким же успехом можно колотить палкой по забору. Он сдался. Теперь он бесцельно возил смычком по струнам, сосредотачиваясь на безобразной мешанине, что выходила из-под его рук. Так немного легче. Резкие, тревожные, болезненные звуки заглушают и растворяют мысли. Значит, так и надо. Громче… Быстрее… Руки должны обогнать голову. Нельзя думать. Ни о себе. Ни о ней. Ни о том, что он сделает сегодня. Ни о том, во что превратится его жизнь завтра. Если он уже сейчас отвратителен себе, то что будет дальше?
Еще быстрее… Это он умеет. В его музыке больше нет души, так он будет рвать струны. Как сказал учитель — пока кровь не брызнет. Вот и пусть! Теперь так и будет. Для этого ему не нужна Цинцинолла, то что он делает сейчас, привело бы ее в ужас. Но может быть в этом выход?
Он уже не может быстрее, его возможностям тоже есть предел. И снова мысли, такие яркие, выпуклые, мучительные. И опять Саша, Саша, Саша!
Площадь Безобразова… Тусклый фонарь… Одинокая фигурка на каменной тумбе под дождем. Она дрожала от холода и страха и вода стекала с ее волос. Она подняла на него глаза, испуганные, загнанные, но такие чистые, прозрачные… Она доверилась ему, приняла его помощь. И с этого момента желание ее защитить впилось в него как заноза, как рыболовный крючок. Он не хотел сам себе в этом признаваться и под страхом смерти не признался бы ей. Злился на нее за то, что она ворвалась в Музеон и перевернула его жизнь с ног на голову. За то, что она есть на свете. И на себя — за то, что не в силах защитить ее от того кошмара, на который сам же ее обрекает. Он пытался, но потерпел неудачу. И все, что он может теперь — вымещать свою злость на скрипке.
С визгом лопнула струна, обожгла ему руку. Дверь открылась на пороге стоял Карл Иванович.
— Чем ты занят? Что за какофония?
— Сен-Санс. — улыбнулся Савва. — “Пляска смерти”. Не узнал?
— У тебя кровь на руке.
— Ты сам сказал играть, пока кровь не выступит. — спокойно ответил Савва.
Положил скрипку и вышел.
***
Гроза который день бродила вокруг Музеона, и каждый раз уползала, сердито ворча. Сейчас она была настроена серьезно. Молнии трещали в небе, раскаты грома подбирались все ближе, ветер проносил облака пыли, духота становилась невыносимой.
Сумерки и подползающая гроза окунули город в черноту, стемнело как-то внезапно и тревожно.
Саша вынырнула из жасминовых кустов, остановилась, взглянула на исхлестанное молниями небо, на сумрачный сад, на светлый дом с черными провалами окон. Всего за несколько дней он стал ей родным. Глаза начинает щипать при мысли, что возможно она видит этот дом в последний раз.
Как хочется вбежать, грохнув дверью, крепко обнять на прощанье Бэллу, заглянуть в Кларины переменчивые глаза, почесать за ушком меховую негодяйку Молчун! Нельзя. Они разгадают ее намеренья и сделают все, чтобы ее остановить. А она не может рисковать, поэтому подло сбежит, не попрощавшись. Она никогда их не забудет.
Саша застегнула поплотнее куртку, нахлобучила капюшон. Пора. Сверкнула молния, осветив безжалостным светом сад. Раскат грома заглушил Сашин испуганный вскрик. В свете молнии Она увидела Бэллу. Та стояла, перегородив ей дорогу.
— Куда? — тихо спросила она.
— Надо. — так же тихо ответила Саша, глядя на нее в упор.
Ветер трепал Бэллины волосы, делая ее похожей на Медузу Горгону. И суровый взгляд любого мог бы обратить в камень.
— Не пущу. — грозно сказала Бэлла,
— Не выйдет. Я быстро бегаю.
— Крик подыму.
— Только хуже мне сделаешь.
— Хоть жить останешься.
— Это будет не жизнь.
— Мать твою потеряла… теперь тебя… — прошептала Бэлла, прожигая Сашу насквозь своими черными глазами.
— Бэлла… Пожалуйста, дай мне уйти.
Они стояли не шевелясь и смотрели друг на друга как враги. Молния с треском осветила их лица, шарахнул гром.
Бэлла опустила глаза, шагнула в сторону.
Саша бросилась бежать. Остановилась, обернулась. Бэлла провожала ее взглядом, зажав себе рот обеими руками. Саша кинулась к ней на шею, крепко обняла. И, не оглядываясь, кинулась вон из сада. Гром ударил ей вслед. Затем все смолкло, будто мир затаил дыхание. И вдруг яростный ливень обрушился с веселой злостью на сад, на дом, на Музеон…
Молчун из окна мансарды смотрела на черный сад, где все стелилось по земле от дождя и ветра. Ее синие глаза вспыхивали красным в свете молний. Вошла мокрая насквозь Бэлла, встала рядом. Погладила дрожащей рукой. Анимуза смерила ее укоризненным взглядом.
— Не удержала. — тихо ответила Бэлла, — Кто бы удержал? Ей дома хуже, чем в Поганой яме.
Дождь хлестал, словно наверстывая упущенное за последние несколько дней. Саша промчалась сквозь сад, выбежала в поле. Немного осталось. Около Трики Торна свернуть в лес, а там совсем рядом! Она устала бежать, пошла быстрым шагом. Сбросила капюшон, расстегнула куртку — все равно мокрая насквозь. Можно было бы бросить ее совсем, но в кармане остался Алисин блокнот — жалко. Теперь он ей вряд ли понадобится. Но пусть останется как талисман.
А вот и старый знакомый!
— Привет, Трики! Как поживаешь, хулиган? Хорошо тебе под дождем? Эй, даже не пытайся. Ничего у тебя не выйдет!
Она увернулась от цепкой колючей лапки, послала Трики воздушный поцелуй и свернула в лес.
В лесу потише, дождь не хлещет, ветра почти нет. А может гроза уходит? Молнии стали реже, гром ворчит тише и дальше.
“Быстрее, быстрее, нельзя останавливаться, некому будет вытаскивать меня из-подо мха. Только бы Савва меня дождался! Где же это дерево с вывернутыми корнями? Ворон каркает совсем рядом. Я правильно иду. Только бы он не ушел… Нет! Вот он стоит, я вижу! “
Савва, промокший насквозь, стоял возле поваленного, обросшего мхом дерева. Они бросились навстречу друг к другу и остановились, когда между ними оставалось полшага. Савва был поражен тем, как она изменилась за то время, пока он ее не видел. Она с трудом переводила дыхание, отжимая мокрые волосы, щеки ее горели, а глаза сверкали веселым бесстрашием, будто она собралась в кругосветное путешествие, а не в город без выхода.
Какая же она… Почему он не замечал этого раньше? Ее глаза… только у муз они умеют так сиять в темноте. Но было в них что-то еще. И вдруг он понял. Обреченность, вот, что это такое. Она верит, что отыщет Пегаса, спасет Музеон, маму, вернет себе свою жизнь. И как будто предчувствует, что этого не случится, что обратно ей не вернуться. Невозможно смотреть ей в глаза. И не смотреть невозможно. Оторваться нет сил.
— Сбежала! — радостно объявила Саша. — Я готова. Показывай дорогу!
Он понимал, что этот момент неизбежен, и все-таки не был к нему готов.
Ему хотелось крикнуть, что ей нельзя туда идти, что ее ждет погибель, открыть чудовищную правду. Но как объяснить ей все, как сознаться в том, что сотворил?
“ Не смей отпускать ее! Останови! Отмени все, пока не поздно! ”
— Здесь. — с трудом проговорил Савва и показал на переплетение гигантских вывороченных корней мертвого дерева.
Саша взглянула на змеящиеся корни, на их зловещую тень, похожую на паука, слегка кивнула и снова посмотрела на него своими невозможными глазами.
— Так просто?
Он кивнул. Произнести “да” уже не хватило сил.
Саша вздохнула.
— Ну все. — улыбнулась она. — Спасибо тебе.
— За что?
— За все. — легко ответила она. — Ты присматривал за мной. Терпел мои выходки. У меня никогда раньше не было настоящего друга. На всякий случай говорю. Если мы больше не увидимся.
Не сводя с него глаз, она отступала назад, к мертвому дереву. Еще один шаг, еще…
Медленно. Не хочет уходить. Если бы только это было возможно!
“ Останови ее! Не отпускай!” Но он стоял, смотрел как она уходит и не мог ни крикнуть, ни пошевелиться, ни справиться с тяжело колотящимся сердцем. Просто стоял и смотрел.
“ Ты получишь все. А она все потеряет. Просто скажи ей правду. Она не заслуживает того, что ждет ее.”
Она вдруг остановилась. Казалось, она хочет сказать еще-что-то, ищет слова и не находит.
— Пока. — она улыбнулась ему и вошла в тень. Еще шаг — и она исчезнет навсегда.
— Стой! — крикнул Савва, бросился к ней, оттащил от мертвого дерева.
— С ума сошел?! — она пыталась вырваться из его рук, — Отпусти меня!
— Нет! — он крепко держал ее, понимая, что так нельзя, но и отпустить ее не мог.
— Убери руки! — прошипела она. Дернулась еще пару раз, поняла, что бесполезно, затихла, тяжело дыша.
— В чем дело?
— Ты не вернешься! — еле выговорил он.
Она взглянула на него изумленно.
— Почему?
Как выдержать этот взгляд? Как открыть правду человеку, которого ты предал?
А она молчит. Смотрит на него своими невозможными глазами и ждет.
— Потому что тебя хотят забрать в Черную гору.
— Что? Зачем я им нужна?
— Не ты. Твой талант.
— Чушь! У меня больше нет таланта. Я его давно погубила.
— Это не так.
— Но даже если… Откуда ты знаешь?
— Мне велели привести тебя сюда. И я привел.
В ее взгляде — ожидание, что сейчас все разъяснится, что есть какая-то нелепая причина, что это просто дурацкое недоразумение.
“ Я поверю во что угодно, приму все, что угодно, только не твою подлость!”
— Нет. Ты не мог. Зачем?
— Мне обещали за это Цинциноллу. — едва выговорил он.
— Кто?
Чужим, неживым голосом он произнес знакомое с детства имя.
— Что?
…она вырывалась, кричала что-то о том, кто он есть, а он, не выпуская ее из рук, стал шептать ей на ухо все с самого начала. Как встретил ее на площади Безобразова под дождем, замерзшую, промокшую, напуганную до полусмерти. Еще более одинокую, чем он сам. И как что-то повернулось в нем. О том, перед каким выбором поставила его Светлана. О том, как он разрывался на части. Как мучило его желание защитить ее от всего, что, он знал, ей предстоит. Как он сопротивлялся, заранее зная, какой сделает выбор. Как его лишили Цинциноллы и как он испугался, когда понял, что теряет дар. Как ему показалось, что рухнул его мир, что учитель хотел избавиться от него, как уже было раньше. Ему казалось, все предали его, и он не нужен никому. Как был опустошен, как злился на нее за то, что чувствует. За то, что она есть на свете. Как хотел ей все сказать. И как не смел. Потому что не имеет права, ни на что не имеет права.
Вот и все.
Наконец-то он смог вздохнуть. Теперь она возненавидит его, но останется жива. Он вдруг почувствовал страшную усталость.
— Отпусти меня. — тихо приказала Саша.
Савва разжал руки. “ Сейчас она влепит мне, — спокойно подумал он, — и правильно сделает.”
А она подняла руку и коснулась его волос. Отвела от лица темную прядь. Он вздрогнул, как от удара. И понял — она знает, видит о нем больше, чем остальные, больше, чем ему бы хотелось. Понимает, какая буря рвет его в клочья. В ее глазах ни ненависти, ни презрения. Только невысказанный вопрос. А он не мог ей ответить. Любая правда, любые слова, произнесенные им — все будет ложью.
— Останься. — только и смог он сказать.
Она покачала головой.
— Пожалуйста, останься — попросил он.
— Не могу.
— Я спрячу тебя в Самородье, — шептал он, — я знаю одно место… А хочешь — сбежим подальше. Возьмешь с собой Молчун.
— Нет.
— Тебя никто не тронет, никто больше не обидит. Я…
Ему хотелось схватить ее в охапку и не отпускать, спрятать, спасти от всего на свете. Но как спасешь от самого себя?
— А Музеон? — тихо спросила она, — А Пегас?
— Пегаса нет. Музеон закрывают — драгоценные знают об этом. Завтра все будет кончено. Прошу тебя, останься.
Она снова покачала головой.
— Тогда я пойду с тобой. Одну тебя не отпущу.
— Нет. Ты должен пойти и всем рассказать, пока она не успела еще чего-нибудь натворить. И надо вытащить Льва из башни.
— Саша…
— Подожди! Не знаю увидимся ли мы. Я должна сказать… — она замолчала, кусая губы
— Что?
— Она тебя любила. — решилась Саша.
— Кто? — беззвучно спросил Савва, прекрасно понимая, о ком идет речь.
— Она плакала, когда оставляла корзину. Я больше ничего не знаю! — ответила она на его ошеломленный взгляд. — Это был сон. Но я знаю, что это правда.
Она сняла с шеи кусочек горного хрусталя. Надела ему на шею.
— Чтобы не потерять. Отдашь, когда вернусь. — шепнула на ухо.
Ее руки задержались у него на шее чуть дольше, чем это было возможно, и он обнял ее, и они прижались друг к другу в отчаянной, обреченной на провал попытке удержать, укрыть, остановить.
От ее волос нежно пахло дождем, и от щек и от губ…
Мгновенье внезапной, ошеломляющей радости — и Саша оттолкнула его и метнулась к мертвому дереву. Скользнула между вывороченных корней и исчезла.
Савва оглянулся по сторонам, будто не веря в случившееся. Сделал пару бесцельных шагов. Медленно пошел прочь от дерева. Он все еще чувствовал Сашино присутствие где-то рядом. Но чем дальше он отходил от дерева, тем яснее понимал — ее нет и она не вернется. И он никогда не узнает, что с ней стало. Ему нет оправдания. Никакие его страдания не сравнятся с тем, что предстоит ей. И последняя попытка все исправить оказалась бессмысленной и жалкой и никогда не успокоит его совесть. Что ж, остается одно — сделать то, о чем она попросила. А потом отправляться за ней.