Угнездившись в кресле у окна загородного автобуса, свернувшись в своей любимой позе — колени к подбородку, Саша блаженствовала. Слабела хватка ее прошлой жизни, в голове появлялись мысли, не исковерканные вечным: “А что если Светлана…” Ее собственные мысли обо всем на свете.
Она поймала себя на привычном движении — полезла в рюкзак за блокнотом и карандашом, чтобы записать мелькнувшую идею. И отдернула руку, как от горячего.
“ Не смей. Тебе нельзя. “
У нее и блокнота нет. Раньше всегда носила с собой, вечером клала под подушку вместе с карандашом. А теперь…
Саша вздохнула. И тут же сердито тряхнула головой. Хватит киснуть, надо подумать о деле!
“Вот приеду, сяду на паром, переправлюсь через реку (какая там, кстати, река?), войду в город и…”
Тут только до нее по-настоящему дошло, что она едет в полную неизвестность. Ни она сама, ни один человек на свете не знает, где она окажется через пару часов и что ее там ждет. Впрочем, кое-кто знает. И, возможно, даже поможет ей, раз прислал записку. А что если он сейчас здесь, в этом автобусе?
Саша рассеянно, как бы невзначай, обвела глазами немногочисленных попутчиков. Никого подозрительного. Бабули в пестрых кофтах крепко сжимают ручки сумок-тележек. Молодая женщина с усталым лицом держит на ручках мальчишку лет четырех, а он равнодушно уничтожает плитку шоколада. Дама со сложной прической сверкает Саше в глаз старомодной сережкой с красным камнем. Скучная публика. Пожалуй, автора записки здесь нет. Остается надеяться, что он сам найдет ее в городе.
Что ж, тогда план нехитрый: всюду ходить, внимательно смотреть и слушать.
Саша облегченно вздохнула, привалилась растрепанной головой к окну и уснула.
— Просыпайся, дочка! Приехали! — загудел ей в ухо хриплый бас.
Саша открыла глаза — перед ней маячила веселая бородатая физиономия. А в автобусе никого.
— Уже? — ей показалось, что она отключилась минут на пять, не больше. — А сколько времени?
— Тринадцать пятнадцать, точно по расписанию. Паром тебя ждет.
— Откуда вы знаете?
— А больше некуда, только в реку! — бородач захохотал своей шутке. Отсмеявшись, серьезно добавил — Или в лес.
“ М-да, местечко. Ну и глухомань!” — расстроилась Саша, выбравшись из автобуса и осмотревшись. Проселочная дорога оканчивалась небольшим пятачком, только-только развернуться автобусу. Справа, слева и позади темнел лес. Впереди река. Узенькая тропинка упирается в деревянную пристань. Рядом покачивается непонятная постройка, вроде сарайчика.
— Эй, на суше! — Бородатый шофер, хохоча, махал ей с парома.
— Вы? — округлила глаза Саша.
— Так точно! Прыгай на борт!
Саша подошла, с опаской взглянула на подозрительного вида плавучую штуковину. Широкая такая дощатая платформа. По бокам приделаны здоровенные колеса, а в центре торчит небольшой домик с трубой. Тот самый паром?
— Что за хаусбот? — нахмурилась она.
— Сама ты бот! Это пироскаф! — гордо произнес бородач, — Не слыхала про такое? На паровой тяге. Видишь трубу? Это печка.
— И оно не утонет?
— А понтон на что?
Саша обернулась, взглянула на одинокий автобус, на темный лес. Где-то за ним ждет ее Светлана.
“Не дождешься!”
Она собралась с духом и прыгнула на платформу. Пироскаф закачался и Саша едва удержалась на ногах.
— Вот и молодец! — похвалил бородач, ловко подхватив ее под локоть. Саша, неловко балансируя, вцепилась в шаткие деревянные перильца.
— Да не боись, не потонем. Сколько лет на нем хожу — ни разу не подвел. Знай уголь в печку подбрасывай. Не слыхала про пироскаф?
— Нет. — честно призналась Саша.
— Его двести лет назад один француз придумал. Только у него он и часа не проработал. А у Леонардыча нашего до сих пор бегает. — Бородач вдруг погрустнел. — Да… Лет уж тридцать, как сгинул человек, а творение его работает…
Он печально вздохнул, но тут же снова просиял.
— Харитоныч. — объявил он и протянул Саше здоровенную ручищу.
— Очень приятно. А я — Евгеньевна. — хихикнула Саша.
— Красиво! — оценил Харитоныч. — Ладно, Евгеньевна, пошел я к штурвалу. Отваливать пора.
И скрылся в домике. Через минуту внутри что-то запыхтело, засвистело, пироскаф дрогнул и отчалил от пристани. Забурлила вода, закачались берега, лес поплыл назад. Пироскаф двинулся вверх по реке.
— Тебя звать-то как, Евгеньевна? — Харитоныч возник в окошке прямо у Саши за спиной.
— Александра. — вздрогнув, ответила Саша.
— А я — Ксенофонт.
— Как, как? — чуть не рассмеялась она и быстренько добавила: — Красивое имя. Странное немножко.
— Странное? — искренне удивился Ксенофонт. — Это ты странных имен не слыхала! Ничего, сейчас приедешь в Самородье, каких только не услышишь! Один Бруныч чего стоит!
— Кто?
— Филипп Брунович. — разъяснил Ксенофонт, — Библиотекарь наш. Карл Иваныч есть — учитель музыки. Амалия опять же. Традиция у нас такая.
— Традиция? — машинально повторила Саша.
— Ты что, не знаешь, куда едешь? — нахмурился паромщик, — Тебя как занесло-то сюда?
Саша замялась. Не хотелось рассказывать первому встречному бородачу как ее сюда занесло. Но словоохотливый Ксенофонт не стал дожидаться ответа.
— Место здесь особенное. Если человек не хочет, чтоб его нашли — это сюда. Это к нам.
У Саши екнуло сердце.
— Колдуны сюда сбегались. Со всего света. — продолжал Ксенофонт, понизив голос. — И все со своими именами. Так и повелось.
— А как они узнавали, куда бежать?
— Кто как. Кому птичка чирикнет, кому рыбка шепнет, кому добрый человек подскажет. Были счастливчики — добирались. А здесь хороших людей принимали, не гнали.
— Всех или только колдунов?
— Кто теперь разберет. Народ-то жгли тогда почем зря. — вздохнул Ксенофонт и округлил глаза: — Так ты что ж, и про Агафью не слыхала?
Саша была вынуждена признаться, что нет, не слыхала.
— Что ж ты, мать? Самого главного — и не знаешь. Ладно, время есть, расскажу тебе. А то приедешь, будешь там ушами хлопать. Погоди, угля только подброшу.
Саша не могла взять в толк, для чего ей история какого-то странного городка. Чем это поможет в ее поисках? Она так и хотела объявить Ксенофонту, но осеклась, едва открыв рот. Если мама спряталась в этом городке, то наверняка не случайно выбрала именно его. Она вздохнула и приготовилась слушать.
— Дело это давнишнее, — неторопливо начал Ксенофонт, снова явившись в окошке, как Петрушка в уличном балаганчике, — и никто теперь не знает, с чего все началось, и кто первый сюда прибежал, только стоит Самородье уже лет пятьсот. Так Бруныч говорит. Он точно знает. Не всякому удавалось сюда добраться. Но кто добирался — тот жил спокойно. Только если сам не начинал безобразничать.
— Это как?
— Пакостить. Скотину портить, бородавки вешать. Таких на болота выгоняли, к Черной горе. И говорят, — понизил голос Ксенофонт, — что на болотах еще одно селение появилось. Из тех, из пакостников. Правда это или нет никто не знает, потому — по болотам бродить, проверять — нет охотников. Место гнилое, гиблое. Мы его так и зовем — Поганая Яма. Слушай дальше.
Явились раз в Самородье путники — старик и девочка маленькая. Старика звали Ефимом Безобразовым, а девочку — Агафьей. Ефим ее внучкой называл. Но никакая она ему была не внучка. — Ксенофонт загадочно замолчал.
— А кто? — не выдержала Саша
— Горели они в одном срубе. — отвечал Ксенофонт, понизив голос, будто их могли подслушать. — Колдунов тогда в срубах сжигали.
— И девочка? — ахнула Саша.
— Девочка мать искала. Не нашла. — Ксенофонт вздохнул. — А Ефима спасла. Он сам толком не помнил, как дело было, по его словам девочка, мол, с огнем договорилась. Ефим чудом жив остался, обгорел весь, щеку спалил, шрам остался страшный. Девочка ему и рассказала про Самородье. Мол, мать ей перед смертью велела найти это место и там скрыться. Боялась, видно, что ведьминой дочке жизни от людей не будет. Вот и пришли они сюда. А Агафья, девчонка-то, не простая была. С огнем дружила.
— Как это?
— Сырые дрова, к примеру, поджечь, костер под дождем развести, пожар утихомирить. А когда подросла чуток, случилась в Самородье история.
Был один гнилой человек. И то ли напакостил кому, то ли с кем повздорил — в общем, прогнали его. А он на болота не пошел, прямиком в Москву побежал. И давай рассказывать — так мол и так, живут в лесу язычники поганые, огню молятся, добрых людей с толку сбивают. А верховодит всем девчонка Агафья, рыжая как бес. Доложили царю. Ну, царь солдат отправил, приказ им дал — деревню спалить, а Агафью в Москву пригнать пред его царевы очи. Пришли солдаты, приказ объявили и стали Самородье дровами обкладывать. А жители давай ребятишек в лес выгонять, спасти чтоб. И Агафью с ними. А Агафья в лес вошла и из глаз пропала, никто и не понял куда. Обложили солдаты деревню дровами и говорят — ну, язычники, пошли с нами, падите царю в ноги, молите, чтоб простил вам поганые дела, не то сгорите все к лешему. А Агафью, ведьменыша вашего, сюда подайте. Царь велит ее к нему доставить. Народ говорит — не пойдем, палите! Хрен вам, а не Агафья.
И тут чудо случилось. С самого неба спустился конь белый, крылатый, прямо перед солдатами. Глядь — а на нем Агафья сидит. Рубаха по ветру развевается, волосы рыжие столбом стоят. Уметайтесь, говорит, подобру-поздорову.
Солдаты, хоть и струхнули, а виду не подают, смеются. А она рукой вот так махнула, и столб пламенный поднялся из земли, огонь побежал, кольцом солдат окружил, не до смеху им сразу стало. Повалились наземь. Не губи, говорят, нас, дева. Мы люди подневольные. Приказ у нас — к царю тебя привесть. А она им — царский приказ мне не указ. Царь ваш матушку мою в срубе сжег. И я б его, нелюдя, спалила, да матушка перед смертью слово с меня взяла — живое не губить, дар мой не поганить. И вас потому не трону. Отправляйтесь обратно в Москву, да скажите, наврал тот мужичонка, нет здесь никакой деревни. И все, что видели — забудьте. А ослушаетесь — прилечу, всю Москву спалю вместе с вами и царем вашим. Мне терять нечего. С тем и побрели домой солдаты, и сделали, как было велено.
А на том месте, где Агафья огненный столб сотворила, по сей день черная дыра осталась. Приедешь — увидишь.
— Вот это да! — выдохнула Саша, — Крылатый конь… Но это же, наверное сказка?
— Может и сказка, да только вот какое дело — город-то наш береженый.
— Это как?
— А так: никакие напасти его не тревожили. Ни революции, ни коллективизации… В сорок первом полгорода ушло — все живые вернулись.
— Да уж, прямо чудеса! — согласилась Саша, — А что дальше было с Агафьей?
— Что было? — задумчиво переспросил Ксенофонт, — кто ж ее знает, дело-то давнишнее. Жила себе и жила, пока не померла.
Он посмотрел на Сашу преувеличенно честными глазами.
— И все? — усомнилась она.
— Подходим! — крикнул вместо ответа Ксенофонт, дернул за обтрепанную веревку колокола. Пироскаф стукнулся о высоченный крутой берег. Прямо от воды карабкалась наверх деревянная лестничка, очень хлипкая на вид.
— Спасибо за рассказ, Ксенофонт Харитонович! — Саша поднялась, пожала Ксенофонту руку на прощанье.
— Обратно-то поедешь?
— А когда последний паром?
— В двадцать один ноль-ноль. А в двадцать один сорок пять последний автобус. Следующий раз только в Агафьин день поеду, в среду. Праздник будет. Так что не опаздывай. — строго напутствовал паромщик.
— Постараюсь! Спасибо вам, Ксенофонт Харитоныч, до свиданья! — Саша перелезла с пироскафа на твердую землю.
— Погодь! — окликнул ее Ксенофонт. — Главного не сказал. Город наш мирный, спокойный, ничего там с тобой не случится. А вот заборов чугунных, старых берегись. Не лезь. Пропадешь. — серьезно сказал Ксенофонт.
— А что там? — опешила Саша.
— Запретная зона. Люди пропадают.
Саша заверила Ксенофонта, что через заборы не полезет.
— До свиданья, Александра Евгеньевна. Ищи, зачем приехала.
Саша вскинула глаза на Ксенофонта, но тот хохоча как ни в чем не бывало, махал ей бескозыркой.
— Найду, не сомневайтесь. — бормотала Саша, карабкаясь по узким ступенькам. Порыв речного ветра сильно качнул лестничку, и Саша замерла, вцепившись в перила.
— Осторожней там! — прокричал ей вслед Ксенофонт.
Саша так и не поняла, имеет он в виду шаткую лестницу или что-то другое.