— Реформа — да, но беспорядка я не допущу. Повторите эту формулу писакам, которые поджидают вас у подножия лестницы.
Сорбонский повар был в отчаянии. Только что бретонский кооператив прислал студентам грузовик с десятью тысячами цыплят, и что же решили комитеты? Распределить мясо по трущобам. Если отказываться от пожертвований, то кто будет платить за еду? Повару и так частенько приходилось добавлять денег из своего кармана. Он спрашивал себя, не пора ли ему дезертировать с кухни, забыв о революции. Он грустно смотрел, как его грузовик удаляется по улице Эколь. Марко и Порталье уселись в кабину рядом с шофером-добровольцем, чтобы, как они объяснили, проследить за справедливым распределением пернатых, но на самом деле отправились вместе с грузом в Бийянкур: цыплята станут дополнительным связующим звеном между забастовщиками с завода Рено и студентами, захватившими университет. Они выехали на площадь Жюля Геда, там стоял невообразимый гвалт, словно в разгар ярмарки. На сцене какой-то фокусник под радостные аплодисменты толпы колдовал над платками, и те исчезали. Повсюду: на окнах, на деревьях, на стенах фабрики — виднелись красные флаги. На огромном транспаранте было написано требование: «Сорок часов, не больше! Тысяча франков в месяц, не меньше!» Студенты, клаксоном прокладывая себе дорогу в толпе зевак, доехали до главных решетчатых ворот, перегороженных цепями. Вдалеке Порталье узнал Жана Ферра[71], который взял микрофон и, прежде чем запеть, объявил, приведя в восторг товарищей: «Я выступаю за тех, кто все время получает ногой под зад!»
Двое студентов вышли из машины у забастовочного пикета, пикетчики играли в карты на перевернутых ящиках. Друзья почувствовали на себе недоверчивый взгляд высокого рабочего в блузе. Они не знали, что это постоянный представитель Всеобщей конфедерации труда.
— Мы привезли вам цыплят, целый грузовик, — сказали они, — в знак солидарности с рабочими государственных заводов.
— Цыплят? Мы предпочли бы девочек, — с улыбкой сказал Лантье из Всеобщей конфедерации.
— Завтра доставим вам грузовик со студентками, — не растерялся Марко.
Они открыли машину и, вместе с людьми, пришедшими на праздник, образовали цепочку, чтобы переправить кур на завод, одну за другой передавая их через заграждения, точно так же, как в Латинском квартале по цепочке перекидывали булыжники для строительства баррикад. Это продолжалось долго, и у всех появилась возможность пообщаться.
— Я был в Сорбонне, — сказал один из забастовщиков, — мне там и слова сказать не дали.
— Все хотели высказаться.
— Мы не такие.
— Мы с вами хотим одного и того же!
— Мы говорим, что де Голль должен уйти, — сказал Лантье, — и пойдем до конца.
— Если Всеобщая конфедерация вам позволит, — рискнул вставить Марко.
— Чем тебе Конфедерация не угодила? — парировал Лантье, взяв курицу и бросив ее соседу, как мяч.
— Массовое движение опередило Конфедерацию.
— Нет, Конфедерация им руководит.
— Она хочет помочь коммунистам прийти к власти через выборы, а для этого им придется вступить в союз с традиционными левыми партиями, которые ни к черту не годятся!
— Ну и что? — спросил Лантье. — Кто выходит на демонстрацию 1 мая? Конфедерация и партия. И чего мы требуем? Народного правительства.
— Во главе с кем? С Миттераном?
— Ни в коем случае. Ты что, смеешься?
— А Мендес Франс?
— Он мог бы на переходном этапе…
В то время как цыплята перелетали из рук в руки, внизу на площади Изабель Обре[72] пела: «Как прекрасна, как прекрасна жизнь»…
Как только у него выпадало немного свободного времени, префект полиции садился на свой зеленый «ситроен» модели 4CV и неузнанным ездил по столице, пытаясь уловить царящие в ней настроения. Сегодня утром он из любопытства доехал до Нантера. До этого ему пару раз звонили министры, и по их голосам он понял, что министр внутренних дел встревожен, а министр образования напуган. Противоположные распоряжения сыпались одно за другим. Ночью он обдумал несколько планов выселения «Одеона». Что, если туда отправятся пожарные и устроят проверку безопасности и выполнения санитарных норм? Тогда можно было бы вести переговоры о выводе из театра нескольких тысяч разношерстных граждан, которые толкутся там уже несколько дней. А можно пробраться туда через подземные ходы, которыми в былые времена пользовались участники Сопротивления, передвигаясь под Парижем. В Матиньоне его успокоили: операция откладывается, он сам назначит дату в зависимости от того, когда будет располагать необходимым личным составом. Но тут поползли слухи, сильно отравившие атмосферу. В Енисейском дворце, в окружении генерала, опасались, как бы Москва не толкнула компартию на захват власти. Другие прямо предупреждали: леваки готовят нападение на одно из государственных зданий, возможно на префектуру, они собираются похитить Мориса Гримо; студенческие группировки возведут новые баррикады в Латинском квартале; крайне правые грозили убить Кон-Бендита… Единственное, что было совершенно ясно, так это то, что паралич постепенно охватывает всю Францию и волна забастовок докатилась уже до Лиона. Шесть миллионов французов прекратили работу.
Префект Гримо кружил на своей машине вокруг серых университетских зданий, не обнаруживая ничего странного, если не считать необычной тишины. Самовольно провозгласив свою независимость, факультет, казалось, погрузился в спячку.
— Ты в Париж? — префект поднял глаза на заговорившего с ним человека и кивнул.
— Подбросишь нас с подружкой?
— Садитесь.
«Настоящая удача», — подумал префект. Эти двое студентов в джинсах будут болтать по дороге, а он, как бы между прочим, не задавая много вопросов и во всем соглашаясь, разведает обстановку, получив информацию из первых рук. Девушка села сзади, тряхнув длинными прямыми волосами:
— А вы, случайно, не полицейский?
— Заткнись, — сказал ей парень.
— Не беспокойтесь, — сказал префект, выезжая на магистраль.
— Дайте я угадаю, — продолжала она.
— Оставь в покое водителя, — повторил парень.
— Она мне не мешает, — ответил префект. — Я преподаю французский в лицее, приехал за своим коллегой, а он не пришел. А вы?
— Что мы? — нахмурился парень.
— Вам в Париже куда надо?
— Угадай.
— В Латинский квартал.
— Правильно.
— Меня зовут Марианна, — сказала девушка, — а это Эрик.
— Зовите меня Морис, — сказал лжепреподаватель.
По дороге они много говорили о происходящем,
но префект так и не услышал ничего, кроме фраз из листовок, которые и так уже читал. «Мы осуждаем гол-листский режим за то, что он подавляет массы», — говорил Эрик. «Мы должны показать обществу, что происходит на заводах фашиста Ситроена и у Дассо, который жестоко эксплуатирует ткачих», — говорила Марианна. Проезжая через Порт-Мэйо, префект Гримо узнал нечто такое, что его очень встревожило и укрепило в желании действовать как можно осторожнее:
— Похоже, легавые собираются выбить наших из «Одеона», — заявил Эрик, — а потом очередь за Сорбонной.
— Правда?
— Мы знаем это из достоверных источников. Так что сейчас в «Одеоне» появилось уже настоящее оружие, а не игрушки.
Пробка была ужасная, Париж был заблокирован. Городской транспорт перестал ходить, и люди поехали на работу на своих машинах, так что теперь все двигались черепашьим шагом, если двигались вообще. Опаздывая, водители парковались как попало, наискось ставя машины на тротуар, хватали свои портфели и спортивным шагом отправлялись дальше. Множество служащих шло прямо между машин, оптимисты пытались добраться автостопом, как только на перекрестке дорога становилась немного свободнее.
— Мы победили! — сказал Эрик блаженным голосом.