9. Уахааахау, ну и повезло же мне. Удалось поспать два раза по сорок минут. Не часто доводится похвастать таким хорошим сном. Что мне снилось? Много всякого происходило, но ясно помню только одно: я лежал в бассейне с теплой морской водой на солнечном пляже. В то же время бассейн – это ванна с лохмотьями отслаивающейся бежевой краски на дне; я видел такую ванну в старом доме на Патрик-роуд, где Зонтаг жила вместе с кучей женщин и детей. Я был погружен в воду и совершенно расслабленно глядел на широкие полоски кожи, болтающиеся на моей груди. Они полоскались на поверхности воды, и я заметил, что это полосы старых газет с фотографиями, заголовками, набранными мелким шрифтом заметками. Мне не было дела до несвежих новостей, но очень хотелось увидеть, а что же под ними. Не торопясь, стал я отдирать эти слои газетных полос, пока не обнажилась шеренга ребер. Я смог лишь разглядеть темноту между ними, но интуитивно чувствовал, что внутри хранится редкое произведение искусства, непристойно изуродованная белая фигурка девочки из слоновой кости. Я просунул пальцы сквозь ребра, и мне почти удалось потрогать ее…
Уф. Когда я начал вспоминать этот сон, то был уверен, что он будет светлым и радостным. А он оказался таким отвратительным.
О чем бы мне сейчас поразмышлять? Я уже сделался больным от своих фантазий. Боже, пожалуйста, позволь мне вернуться к ним позже. Прошлое тоже вспоминать не хочется. Мое прошлое – минное поле. На этом поле росло и что-то хорошее, но, когда я дотрагиваюсь до него, обязательно задеваю усик мины, раздается взрыв и в мозг впивается россыпь раскаленной шрапнели. Попробую думать о будущем.
Будущее – это ничто. Я достиг пика в своем профессиональном развитии, а это значит, что я стою на краю обрыва, пути вперед нет. Можно, конечно, двигаться в стороны, на менее квалифицированные должности, но любая такая работа убьет меня в течение года. Однако то же самое со мной сделает и моя нынешняя работа. Ривс хочет, чтобы я ушел на пенсию, и я действительно мог бы последовать его воле, практически ничего не потеряв в материальном смысле. Но мне некуда уходить – нет ни сада, за которым можно было бы ухаживать, ни коллекции марок, требующей систематизации и завершения. Остаются три варианта: сменить должность на ничто, уволиться в ничто или дожидаться этого ничто. Вот почему я так истерично молил Бога о том, чтобы у меня был наследник. Однако какая разница, кто отец ребенка, если он не проявляет о нем никакой заботы – в таких случаях молитва скорее повредит, чем поможет. Молитвы на самом деле действуют, достигают Бога, но когда этот ублюдок наконец приходит, то единственное, на что Он способен, – обвиться у меня вокруг головы и твердить мне, какой я гадкий. Он хуже женщин. Ему не нравятся мои грезы. Ему нет дела до моей повседневной жизни. Я догадываюсь, что Ему хотелось бы видеть мою жизнь более веселой и свободной. Ведь, несмотря на печальную известность, которую Он приобрел благодаря деятельности своих церквей и библий, мне все-таки кажется, что Он не любит деградацию и насилие, что единственная приемлемая для Него боль – это схватки во время родов, напряжение при сотворении всего хорошего и нового, усилия по поддержанию старого и полезного. НО ЭТОТ ПАРЕНЬ НЕ ДАЕТ НИКАКИХ ПРАКТИЧЕСКИХ РЕКОМЕНДАЦИЙ. «Возлюби ближнего своего как самого себя». У низших и высших классов это, может быть, и получается, потому что они могут выбирать ближних из себе подобных, но такой совет совершенно бесполезен для безработного, да и для меня тоже, хотя я и принадлежу к среднему классу. Раз я даже жену свою не сумел толком любить, о каком ближнем может быть речь? Я и в лицо-то его никогда не видел, этого ближнего, он для меня не более чем шум за стенкой. Пойди-ка Ты на хрен, Бог, со своими советами, и больше не возвращайся. Хочу забыть Тебя. Могу только надеяться, что в скором будущем вдруг изменится окружающий мир, произойдет что-то независящее от меня. Например, война. Шотландия к ней вполне готова.
Шотландия готова к войне, особенно если говорить о районе к северо-западу от Глазго. На остров Скай прибыли ядерные бомбы НАТО. Местное население против, если не считать горстки землевладельцев и чиновников, но разве правительство станет руководствоваться пожеланиями простых людей с севера, тем более если эти люди – ирландцы? Американские и английские реактивные подводные лодки шастают туда-сюда на свои заправочные базы. Между Лох-Ломондом и Гэйрлохом есть как минимум одна гора, нашпигованная складами с мегатонными боеголовками. С топографических карт навсегда исчезли некоторые объекты этой дикой территории, однако новые, возникшие на их местах, на картах не появились. Это не для того, чтобы сбить с толку русских, а чтобы не волновать лишний раз местных жителей. Они таких вещей не любят. В случае ядерной войны (не глобальной, а небольшой, на которую рассчитывают правительства крупных стран) первый ядерный удар русских придется не на Америку, а на Европу, и не на южную Англию, а именно на западную Шотландию. В середине семидесятых, когда британское правительство все еще вело разговоры насчет передачи полномочий местным органам власти, было предложение перевести большую часть Министерства обороны из Лондона в Глазго. Лорд-мэр сэр Вильям полагал, что это обеспечит город рабочими местами, которых там так не хватает. Позже нам объяснили, что гражданские чиновники отказались переезжать в Глазго, поскольку там слишком мало театров, красивых домов и интересных людей. Сам по себе довод довольно абсурдный, не важно даже, действительно ли он был высказан. Подобный перевод Министерства обороны в город, находящийся в 25 милях от Гэйрлоха, напоминал бы перевод генералом Хайгом своих штаб-квартир на самую границу с нейтральной территорией. В графствах вокруг Лондона гражданским сотрудникам Министерства обороны заинтересованные лица сообщали по секрету, что если война пойдет по задуманному плану, то самой большой проблемой станет эвакуация беженцев из северных районов. Но едва ли эту проблему считают достаточно серьезной. У армии есть простой план: заблокировать доступ в районы, пораженные радиацией. Офицеры знают, что им придется отдавать приказ о расстреле тех, кто попытается уехать. Такое уже бывало, когда наши полки загоняли мирных жителей в Аден и Ольстер. Если удастся поддержать жесткую дисциплину – а в течение трех столетий британские солдаты показали себя крайне исполнительными, – то нездоровые части Британии будут безжалостно отрезаны во имя того, чтобы здоровые могли выжить.
В течение трех столетий британский солдат славился дисциплиной – будь то победы или поражения, борьба с регулярными армиями или повстанческими отрядами. В Хоэнлиндене, Квебеке, Бункерхилле, Корунне, при Ватерлоо и Питерлоо,[12] в Пекинском броске, в «Атаке легкой кавалерии»,[13] во время синайского восстания, в англо-бурской войне, под Пассендейлом, Ипром, Галлиполи, бог с ним с Дюнкерком, но в Африке, Палестине, Египте, на Крите, Кипре и в Ольстере – везде наши делали то, что им приказывали, и даже больше. Как иначе объяснить их бездейственное ожидание, пока жители Средне-Шотландской низменности сами умрут в собственных траншеях? Они будут защищать большую часть своей страны от дурных последствий русской внешней политики, но я уверен, что высшее командование британской армии окажется слишком тактичным, чтобы задействовать шотландские полки в Шотландии. Королевские англы и шервудские дровосеки окружат Стрэсклайд, а аргайлы займутся второстепенными пунктами вроде Тайнсайда, Мерсайда или Бирмингема. Сейчас дело даже не в том, где или как погибнут пять миллионов человек, а как быстро это произойдет. Испечемся ли мы мгновенно, как жители Хиросимы, или покоптим недельку, все равно мы погибнем гораздо быстрее, чем поляки, евреи или цыгане.
Мы?
Нет, не мы. Я, пожалуй, останусь живым, если будет выбор. Мне известно, где находятся убежища, – я инспектировал там системы безопасности. Я зондировал их цепи аварийной сигнализации, защитные устройства, схемы наблюдения. В случае общенациональной тревоги меня все-таки вряд ли оставят снаружи, уж очень много я знаю. Так что, не исключено, что мне предстоит провести несколько дней или даже недель, питаясь супом из консервов и играя в шарады с местными администраторами национальной компании. Хотя, может быть, Третья мировая война затянется, и мы проведем в укрытии несколько месяцев или лет. Скорее всего, средний возраст обитателей убежища будет около сорока, а соотношение мужчин и женщин – три к одному. И если там вдруг откажут электрогенераторы или закончится пища, то исследователю человеческой природы будет на что посмотреть.
Впрочем, я чересчур пессимистичен. Если война угодна здравомыслящим людям, а я уверен, что большинство представителей высшего командования Британии, Америки, России и Китая – люди здравомыслящие, то в одно прекрасное утро незадолго до конца столетия я окажусь в какой-нибудь стране, которая пострадала… что такое?
Крупные вересковые пустоши, где обитают куропатки, и реки с форелью останутся незагрязненными, то же самое можно сказать о землях северо-запада, где выращивают коров и где много рыбацких деревень. Скорее всего, уцелеют даже Глениглс и Сент-Эндрюс. Нетронутыми останутся границы и южные высокогорья, города Твидсайда, Оркни и нефтяные вышки. Погибнут лишь несколько фермерских поселений, приморские курорты и остатки самой производительной британской провинции, блиставшей в те годы, когда Лондон был промышленной столицей мира. Но Клайдсайд делом доказал свою пригодность. Во время Второй мировой войны здесь производилось 90 % всего британского флота, однако с тех пор как в пятидесятых сюда переместились американские северные базы, столица была покинута, а предприятия перевели на юг. Уверен, что между этими двумя событиями нет никакой связи, обыкновенное совпадение. Наши большие компании были перекуплены еще более крупными не-шотландскими компаниями, а затем закрыты или сведены к минимуму. Шотландские инвесторы предпочитают вкладывать деньги в бизнес стран, где профсоюзы не имеют большого влияния. Для всей Британии Глазго в наши дни ассоциируется исключительно с безработицей, пьянством и старомодной воинственностью. Жаль, что это затрагивает и Эдинбург, который не имеет ничего общего с Глазго, но находится слишком близко, чтобы остаться незапятнанным. Будем же надеяться, что люди умрут, а здания и памятники останутся нетронутыми, и тогда через несколько лет к фестивалю вернется былая слава. Хотя все равно произойдет это благодаря иностранцам…
Но если представлять Шотландию не просто куском земли, а сообществом людей, то можно смело сказать, что ее трахнули. Я употребляю это слово именно в его вульгарном смысле: дурно обойтись с кем-либо с целью добиться максимального удовлетворения или выгоды для себя. Шотландию трахнули, и я один из тех, кто принимал в этом участие, но Я ОТКАЗЫВАЮСЬ ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ВИНОВАТЫМ ИЛИ РАССТРАИВАТЬСЯ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ. Не так уж много я ее трахал, не более, чем другие. Во всяком случае, я не ханжа. Я не собираюсь сетовать по поводу обстоятельств, благодаря которым я смог стать тем, кем хотел: самодовольным дерьмом, расслабленным самодовольным дерьмом – таким же, как и все остальные. Экономическая депрессия и гонка вооружений в Шотландии весьма способствовали развитию систем безопасности. Если не считать пивоварен, моя фирма – единственная, чьи мощности многократно увеличились в Шотландии в последние годы. Но и в других областях происходили заметные подвижки. Обострившийся жилищный вопрос обогатил строительные корпорации. Урезанные расходы на общественное здравоохранение привели к тому, что средние классы стали обращаться к услугам частных медиков, обогатив тем самым страховые компании и самих докторов. Возросли безработица и, соответственно, преступность – в результате полиция и армия получили больше полномочий и вконец распоясались. Сокращение расходов на образование уменьшило зарплату учителей, которая и так была невысока. Снизился общий уровень образованности, и люди всей душой полюбили телевидение, которое тут же стало более ярким и динамичным за счет снижения налогов на рекламу. Тем временем в Англии известия с фронта и слухи о войне привели к тому, что власть военных окрепла, а военная промышленность получила очередной толчок к развитию. Наш главный предмет экспорта – современное оружие, которое поставляется в Африку, Азию и южное полушарие. Мы посылаем реактивные системы даже в Китай, а это доказывает, что не такие уж мы антикоммунисты. Банки процветают. Чем больше денег правительство занимает у банков, тем богаче они становятся. Самое благодатное время для британской банковской системы – это когда богатство копится и люди перестают тратить и получать деньги, мы становимся бессильны, неужели для этого ты вырос таким дылдой? заткнись, Хизлоп.
Заткнись, Хизлоп, держу пари, ты тоже, как и я, голосовал за тори. Умный тори никогда не заблуждается по поводу этого мира, он не верит, что люди в нем живут хорошо или станут жить лучше в будущем. Он знает, что каждый, у кого есть на счету пять фунтов, невольно инвестирует половину этой суммы на невообразимые мерзости. Он знает, что все могло бы стать немного лучше, если бы профсоюзы и русские капитулировали, но понимает, что этого не произойдет, и потому работает, чтобы нахватать себе побольше сейчас и в ближайшем будущем. Фальстафовский подход к жизни, но ведь в последнее время вся Британия ведет себя как Фальстаф.
Мы стали фальстафами, вернулось наше пестрое прошлое, и теперь мы шествуем с таким же маскарадом контрастов, как во времена Лиззи Тюдор, Мари Стюарт и королевы Виктории. Наши королевичи-миллионеры женятся в Вестминстерском аббатстве и отправляются в роскошные круизы, провожаемые улыбающимися подданными, в то время как дети безработных грабят магазины и воюют по ночам в трущобах с отрядами полиции. Воскресные газеты пестрят рекламой дорогих сексуальных нарядов, роскошной мебели и путешествий в тропические страны. На улицы вернулись нищие! Интересно, где это они прятались столько лет? В фешенебельных кварталах расцвели казино и массажные салоны с проститутками, и каждую зиму здесь во множестве обнаруживают трупы замерзших насмерть бездомных. Коррупция стала нормой. Все восхищаются грабителями поездов и наследственными кланами воротил, уклоняющихся от налогов, и в то же время перемывают кости презренным службам социального обеспечения. Исчезли честные, добрые, слегка комичные британские тугодумы-полицейские. Теперь их работа требует жестокости. Теперь в полиции должны работать те ребята, от которых она когда-то нас защищала, и ничего в этом нет удивительного. Излюбленный литературный персонаж Великобритании – секретный агент с правом на убийство, получающий все сексуальные и социальные привилегии, какие только можно себе помыслить. Мне нравились книги про Джеймса Бонда, когда они только появились, ведь я не верил тогда, что на службе британского правительства могут быть тайные убийцы. Сейчас каждый знает, что профессиональные убийцы – такие же честные труженики современного Лондона, как и современного Чикаго или средневековой Италии, и мне НАПЛЕВАТЬ НА ЭТО. Вот мой отец – социалист и табельщик – он бы все это ненавидел. Он гордился своей нацией в сороковые и пятидесятые, когда у всех была работа, в школе бесплатно поили детей молоком, все было под контролем полиции, автомобиль считался роскошью, а вся страна была покрыта сетью национальных железных дорог. Он был каким-то умственным кастратом, все время, беспокоился и размышлял, не удивительно, что я презирал его. НЕТ!
Я не презирал его, он был замечательным человеком. Я любил его.
Конечно, я не презирал, а наоборот, любил его, но он всего лишь однажды поговорил со мной о сексе. За день до нашей свадьбы с Хелен он убедился, что мать не слышит, подошел и сказал тихонько:
– Джок. По поводу секса. Ты уже занимался этим?
Я ответил, что да. Тогда он произнес:
– Хорошо. Значит, мне нечего тебе об этом рассказать, разве что… Не забывай уделять внимание ее груди.
Я сказал, что буду иметь это в виду. Он заколебался, слегка покраснел и добавил:
– Вот еще что. Для женщин секс важнее, чем для нас, они становятся раздражительными, если не занимаются этим хотя бы раз в неделю. По моему опыту, ночь с пятницы на субботу – отличное время.
Я ответил, что и это буду иметь в виду, потом пошел в туалет, заперся там и вволю похохотал. Мне было восемнадцать, и известие о том, что женатый мужчина занимается любовью только раз в неделю, показалось мне абсурдом. Я не догадывался, что к тому моменту уже отведал больше секса, чем мне придется иметь за всю оставшуюся жизнь, всю оставшуюся, оставшуюся жизнь, придется, заткнись, иметь за всю, всю, всю оставшуюся, заткнись, жизнь, за всю оставшуюся жизнь. Мне лишь следует помнить, что сегодняшняя Британия ПО НЕОБХОДИМОСТИ выглядит как больная взрослая фантазия, привет, Алан.
Алан. Я вижу его голову, закрывающую собою чуть ли не все небо, сардоническую улыбку на арабо-итальяно-еврейском лице в облаке черных волос. Сквозь его кудри едва пробивается свет маленького белого солнца, это из-за эффекта перспективы. На самом деле Алан стоит у окна своей квартиры на Уэст-Грэхэм-стрит, на верхнем этаже высотного дома, который в шестидесятых снесли, чтобы проложить прямое шоссе до Кингстон-Бридж. Он аккуратно держит Мир между большим и указательным пальцем – маленький синий глобус, раскрашенный зелеными и коричневыми континентами и островами, который в действительности является просто точилкой для карандашей с отверстием в районе Северного полюса. Алану нравилось переделывать всякие игрушки и приспособления в точные, отлаженные инструменты. Он наточил и доделал дешевую точилку таким образом, что она превращала кончик карандаша в острие иглы, для чего достаточно было дважды его легонько провернуть. Но эта точилка в форме земного шара принадлежала мне. Я нашел ее на самом верху кучи новогодних подарков, когда мне было шесть лет. Она была такой милой, и я взял ее с собой в школу, где ее тут же украли. Поэтому то, что я сейчас вижу, – это не воспоминания, а фантазия. Отточенным, словно игла, карандашом Алан ставит на глобусе крохотные точки, обозначая места, где царят войны, безработица, мятежи, болезни. Точки эти не всегда одинаковые, но все они соединены между собой. Он говорит:
– Нам эти куски не нужны.
Я терпеливо объясняю ему, почему именно эти части так существенны, а он в ответ переделывает схему, и оказывается, что они вовсе не нужны. Но переделка происходит в человеческом сознании, и я не могу ее себе представить. Человеческое сознание после начала взросления превращается в самую плотную и непробиваемую субстанцию во всей божественной Вселенной, мы скорее согласимся убить или умереть, чем изменить ее. Люби ближнего, как самого себя. Поступай по отношению к людям так, как ты хочешь, чтобы они поступали по отношению к тебе. Убирайся отсюда, Бог. Ты же понимаешь, что победители не пользуются твоими советами, и уж тем более ими не пользуются побежденные, которые считают себя обыкновенными людьми, делающими самую заурядную работу. Алан никогда не говорил о политике. Не знаю, с чего это вдруг я его себе представил в таком виде.
Алан никогда не говорил о политике, если не считать того случая, когда он чинил муллардовский радиоприемник 1931 года в корпусе из орехового дерева, а несколько человек сидели, болтая, поодаль. Был там архитектор Изи, анархист-алхимик Малыш Вилли и Фрезер Светлая Голова – безработный учитель физкультуры, который утверждал, что его выгнали из школы за прогрессивные методы работы с детьми. Фрезер проводил целые дни в библиотеке, приходя в восторг от каждой второй прочитанной книжки. Он рассказывал нам про «Государя» Макиавелли.
– Вот, послушайте, – сказал он, – представьте, что вы только что захватили соседнее государство, так? И желаете захватить еще одно. Что вам делать с завоеванным населением, чтобы оно не бунтовало против вас, когда вы выведете оттуда большую часть армии?
Мы ничего не могли ответить, так как больше никто из нас Макиавелли не читал.
– Проще простого! – закричал Фрезер. – Делите население на три части, отнимаете большую часть добра у третьей части и делите между двумя оставшимися. Теперь большинство в выигрыше от вашего завоевания. Они поддерживают ваше правительство и заручаются вашей поддержкой на случай, если меньшинство решит развязать гражданскую войну, чтобы вернуть свое добро. Но такая война, скорее всего, не случится, поскольку обнищавшие неудачники обречены на провал. Победитель может повторять эту хитрость где угодно. Одного не пойму, – добавил он, – почему ни одно правительство не следует совету Макиавелли? Ясно же, что первый, кто начнет так поступать, очень скоро завоюет весь мир.
Изи сказал, что этот подход слишком арифметичен, человеческие сообщества – естественные образования, которые нельзя вот так просто разделить на три части, а потом управлять ими. Малыш Вилли не согласился. Он сказал, что управление народами осуществляется властью золота, имеющего вполне измеримую стоимость, которой всячески орудуют финансисты. Каждое утро и вечер отчеты Фондовой биржи красноречиво свидетельствуют о том, как мир управляется арифметикой.
– Тогда почему же правительства не пользуются формулой Макиавелли? – спросил Фрезер.
Мне казалось, что Алан не слушает нас, но он вдруг сказал:
– А они пользуются.
– Где?
– Здесь.
– Ты же не имеешь в виду Британскую империю? – спросил я после паузы.
– Я как раз имею в виду Британию.
Я не понял, о чем он говорил тогда. На дворе шумели пятидесятые.
В те дни я был тихим, уверенным в себе и очень счастливым. Официально я не был женат, но у меня была подруга, которую можно было с уверенностью назвать моей женой, и ни при чем тут были всякие церемонии и клятвы. Я был уверен, что скоро у меня появится новая девушка. Я даже уважительно относился к британскому государству. Уинстон Черчилль снова занимал пост премьер-министра, но мои политические взгляды были под сильным влиянием отцовских социалистических воззрений сороковых годов.
– Слава богу, Британия больше не стремится быть великой, – говорил отец. – Да и что значит для страны быть великой? Как показывает мировой опыт, это значит, что страна постоянно вмешивается в чужую политику. Сегодня никто не сомневается, что США и СССР – великие державы, но Британия вернула свою империю народу, у которого когда-то отобрала ее. Мы голосовали не за то, чтобы быть великими, а за то, чтобы быть хорошими, и, даже оставаясь дома, мы подаем добрый пример России и Америке. Выбранное нами правительство произвело настоящую социалистическую революцию, причем без всяких восстаний, жертв и нарушений закона.
– Хороший ты человек, Питер, но невыносимый болтун, – отвечал ему Старый Красный. – Мы сдали империю, потому что слишком обеднели, чтобы удерживать ее. У себя дома правительство Аттли всего лишь придало более устойчивый характер некоторым мерам, введенным со страху левым крылом правительства. Сложилась коалиция, которая заморозила прибыли, ренты и цены, ввела карточную систему и взяла под контроль крупные капиталы – и все это на благо народа. Наши правители не идиоты. Они поняли, что Гитлер надерет им задницу, если они не прекратят утеплять свои гнездышки за счет рабочих, поэтому они согласились временно поделиться.
– Но это уже перестало быть временным! – возразил отец. – Никто не хочет возвращаться к локаутам и забастовкам двадцатых годов, депрессии тридцатых и еще одной кровавой войне. Всякий, у кого память еще не отшибло, понимает, что капитализм – это насквозь прогнившая система, поэтому теперь освещение, отопление и коммунальные услуги, топливо, транспорт и здравоохранение являются общественными службами и принадлежат народу. Всему нашему народу!
– Питер, – терпеливо заговорил Старый Красный. – Пойми, что люди, ворочающие сегодня капиталами национальной индустрии, – те же самые бизнесмены и помещики, которые когда-то владели этими капиталами. К тому же они получают компенсации со стороны британских налогоплательщиков за потерю своей доли, которая обесценилась накануне войны. Как, по-твоему, эти новые менеджеры используют наши полученные с налогообложения деньги? Банки ведь не стали государственными. Они инвестируют средства в нефть и автомобилестроение, в создание новых обществ, в компании, эксплуатирующие народы, которым социализм и не снился. Если бы Национальный совет по добыче угля и Британские железные дороги находились под руководством шахтеров и железнодорожников, а не бывших директоров компаний и флотских адмиралов, то они бы обходились стране дешевле и позволяли бы национальной индустрии развиваться гораздо стабильнее и безопаснее.
– Но рабочие не могут руководить собственным производством! – вскричал отец, потом покраснел и стало ясно, что лучше бы он сказал это другими словами.
Старый Красный помолчал, а потом заметил:
– Фраза, достойная члена британской лейбористской партии.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал отец. – Ассоциация адвокатов организована юристами, а Медицинская ассоциация – докторами. Почему бы тогда машинистам и станционным смотрителям не управлять системой железных дорог? Ты сам прекрасно знаешь ответ. Большими организациями могут управлять только люди с университетскими степенями. Но раньше чем через двадцать лет новая система образования подготовит совершенно другое поколение менеджеров, чьи отцы и матери были рабочими людьми, как мы с тобой. Неужели ты сомневаешься, что это превратит Британию в почти бесклассовое общество наподобие того, что уже построено в Австралии или Скандинавии, с просторными домами для каждого и полным торжеством четырех свобод, о которых говорил еще Рузвельт: свободе от нищеты, свободе от страха, свободе вероисповедания и свободе слова?
Старый Красный вздохнул и стал насвистывать «По морям да к небу», а потом сказал:
– Это все твоя склонность к самообману: в твоей голове одни утопии.
Действительно ли он так сказал? Похоже на одну из фраз Хизлопа. Старый Красный нравился мне больше, чем Хизлоп, но и его я немного недолюбливал. Его аргументы привели к тому, что отец разволновался, и тишина в нашем доме была нарушена. Меня отвлекли от учебников и фантазий.
Только в одном отец и Старый Красный были полностью согласны. Если к власти придет очередное консервативное правительство – стране крышка. Администрация Макмиллана совершенно их обескуражила. Произошел фантастический рост благосостояния высших классов, однако и рабочие казались довольными. Но к концу шестидесятых стало ясно, что в общей драке за народные деньги лишь инвесторы, бизнесмены и кучка хорошо организованных ассоциаций продолжают преуспевать, что касается всех остальных, то их уровень жизни резко снизился. Пост премьер-министра занял Гарольд Уилсон.
– Я не понимаю его! – восклицал отец. – Он же вроде бы обещал, что, когда дела на Фондовой бирже наладятся, он поможет Британии двигаться дальше по социалистическому пути. Неужели он знал, что этого никогда не произойдет?
– Питер, ты что, забыл, что наш Гарольд – человек очень умный и невероятно богатый и разбирается в мировом бизнесе гораздо лучше профанов вроде нас с тобой, – отвечал ему Старый Красный.
Я смеялся от всего сердца. Сейчас у нас с Красным появилось что-то общее. Мы оба уверены, что Британии может помочь только не существующая в природе политическая организация. Он мечтал о кооперативном синдикализме в духе Рескина, а я – о сильном правительстве порядочного тори, джентльмена, который предотвратил бы худшие проявления бедности и социальной деградации не потому, что это разновидности несправедливости, а потому, что они уродливы и ненадежны. Так что мы оба от души потешались над отцовскими надеждами вперемешку с его искренним изумлением при виде выходок лейбористов.
Как-то в полдень я вернулся с большого задания в Шетланде и обнаружил на полу в прихожей письмо от Старого Красного, датированное неделей назад. Он сообщал, что с отцом случился удар и его поместили в отделение усиленного медицинского ухода в госпитале Килмарнока. Я тотчас позвонил туда и выяснил, что отцу уже лучше и завтра его выпишут. Я сразу отправился навестить его.
Он лежал в кровати бледный и изможденный, но спокойный. Он очень обрадовался моему приезду.
– Понимаю, Джок. Работа превыше всего.
Я сказал, что моя работа превыше чего угодно, но не отца и поэтому впредь буду всегда сообщать координаты своих отелей на случай, если опять что-нибудь произойдет. И стану звонить не реже чем дважды в неделю. Он ответил с улыбкой:
– Чепуха все это. Работа – прежде всего.
Я достал книгу, которую на ходу успел схватить с полки.
– Теперь у тебя будет много свободного времени, так что можешь читать. Думаю, что тебе понравится, хотя это всего лишь роман. В нем события Первой мировой представлены с точки зрения Австро-Венгрии. Вот, слушай.
И я прочитал ему начало.
«Убили, значит, Фердинанда-то нашего, – сказала Швейку его служанка. Швейк несколько лет тому назад, после того как медицинская комиссия признала его идиотом, ушел с военной службы и теперь промышлял продажей собак, безобразных ублюдков, которым он сочинял фальшивые родословные.
Кроме того, он страдал ревматизмом и в настоящий момент растирал себе колени оподельдоком.
– Какого Фердинанда, пани Мюллерова? – спросил Швейк, не переставая массировать колени. – Я знаю двух Фердинандов. Один служит у фармацевта Пруши. Как-то раз по ошибке он выпил у него бутылку жидкости для ращения волос; а еще есть Фердинанд Кокошка, тот, что собирает собачье дерьмо. Обоих ни чуточки не жалко.
– Нет, эрцгерцога Фердинанда, сударь, убили. Того, что жил в Конопище, того толстого, набожного…
– Иисус Мария! – вскричал Швейк. – Вот те на! А где это с господином эрцгерцогом приключилось?
– В Сараеве его укокошили, сударь. Из револьвера. Ехал он со своей эрцгерцогиней в автомобиле…
– Скажите на милость, пани Мюллерова, в автомобиле! Конечно, такой барин может себе это позволить. А наверно, и не подумал, что автомобильные поездки могут так плохо кончиться. Известно, стрелять в эрцгерцога – штука нелегкая. Непременно нужно надеть цилиндр, а то того и гляди сцапает полицейский».
Отец улыбнулся и кивнул, но я так и не понял, слушал ли он меня, хотя, когда я положил книгу на кровать, он накрыл ее своей ладонью. Он заговорил о приближающихся выборах. Тори обещают, что будут поддерживать промышленность, если вернутся к власти, лейбористы заявили, что покажут, как они заботятся о данном вопросе. Небольшая Шотландская партия устроила дебаты по следующему факту: транснациональные компании получили очень дешевый доступ к добыче полезных ископаемых в Северном море. Гарольд Уилсон заявил, что это правда и только лейбористское правительство обладает достаточной властью, чтобы взяться за крупные нефтяные компании. Эдвард Хис обвинил Уилсона в попытке национализировать британскую нефть. Уилсон горячо опроверг это: он, мол, только хотел сказать, что лейбористское правительство сможет бороться с уклонением от налогов.
– А почему лейбористы боятся национализации? – жалобно спросил отец. – Ведь национальная индустрия – Газовый департамент – открыла месторождения нефти в Северном море. Если Британия сохранит и станет бережно и постепенно использовать свои нефтяные запасы на благо народа, привлекая британские капиталы и кадры, то нам хватит горючего почти на все грядущее столетие, и не придется покупать его за границей. Департаменту электричества не придется возвращаться к опасным источникам ядерной энергии. А сейчас большая часть нашей нефти уходит в Штаты, причем платят они за нее гораздо меньше, чем мы, к тому же они израсходуют этот запас в течение 25 лет.
Он нахмурился, словно разглядывая запутавшийся узел, а потом сказал смущенно:
– Сынок, ты получил электротехническое образование, и хотя закончил колледж, а не университет, но все же встречаешь гораздо больше людей, чем я. Как ты думаешь, что-нибудь изменится, если Аттли национализирует банки?
– Уверен, многое изменится. А когда тебя выпишут, ты переедешь ко мне.
Он замолчал, а потом произнес:
– Вряд ли это имеет смысл.
– Это будет очень удобно. Не думай, что мне нужен работник по дому. Я нанял женщину, которая заходит прибраться и постирать. Но как славно было бы просто сидеть и читать что-нибудь у камина рядом с тобой. Все-таки по вечерам мне слишком одиноко.
Я сказал это, чтобы ему было проще принять решение о переезде ко мне, но, сказав, понял, что и сам так думаю. С ним в доме станет уютнее.
– Ну ладно, я найду чем заняться у тебя дома, даже если ты пользуешься услугами домработницы.
В общем, мы договорились.
Был уже поздний вечер, когда я приехал к нему, и медсестры начали обходить пациентов и гасить свет в палатах. Отец устроился спать, положив руку на книгу. Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Утром мне позвонили и сказали, что он уснул сразу после моего ухода, но больше не проснулся.
Тихая смерть ночью, безо всяких судорог и агонии. Достойная смерть для такого человека. Хороший конец. Мне было приятно, что мы расстались друзьями и успели попрощаться, как следует.
Отец.
Что это так болит глубоко внутри? Какое-то жалкое, немного противное существо ползет к поверхности моего лица, чтобы расколоть его, но видит бог, ничего из этого не выйдет. Ненавижу жалость. Она не способна помочь, в ней нет ничего хорошего. Только всякие подлые типы пользуются ею, чтобы убедить себя, что в глубине души они все-таки порядочные люди. С чего это я должен жалеть отца? Он был убийцей. В шестнадцать лет он присоединился к солдатам территориальной армии, которые в мирное время проходили обучение под руководством армейских офицеров – те делали это за небольшую плату, а то и вовсе из спортивного интереса. В результате, когда был убит Фердинанд, и Австрия вторглась в Сербию, и Россия начала мобилизацию, а Германия сказала России не делать этого, Франция провела мобилизацию, Британский флот подошел к берегам Шотландии, и Германия оккупировала Люксембург, и Британия сказала Германии уходить из Бельгии, а Германия ответила: «Мы не можем, ведь мы уже здесь», и бесчисленные миллионы солдат в окровавленных сапогах вторглись во Францию и начали крошить друг друга, отец стал снайпером. Тогда он еще не служил в администрации шахты, а был простым шахтером, и вероятно, работа ему не нравилась. Адский труд, особенно в то время. Итак, он отправился из уютного дома прямо во фландрийское пекло, подобно пловцу, вынырнувшему из постаревшего, изношенного и усталого мира, как кто-то выразился в то время.
– Не стоило тебе ходить туда, Питер, – говорил Старый Красный, который всегда был против насилия. – Не надо было ходить. Никому не следовало ходить на эту войну.
– Мы были совсем младенцами, – возражал отец, – мы не могли придумать ничего лучше.
И отец выжил и вернулся в 1918-м, так что вполне вероятно, что он успел застрелить парочку немцев.
Наверняка среди моих компаньонов по бизнесу было немало убийц, но я могу с уверенностью назвать только двух. Один служил клерком в Файфе – этакий проворный дотошный малый вроде меня, если не учитывать, что у него были жена и дети. Дела его шли вполне неплохо. Несколько лет назад я встретил случайно его старшего сына и поинтересовался, как дела у отца.
Оказалось, что тот застрелился. Он был снайпером во время Первой мировой. Его задачей было сидеть на дереве и методично стрелять во всякого немца, который высунется из укрытия. Стрелок он был хороший и потому уложил немало вражеских солдат, чем весьма гордился впоследствии. Спустя сорок лет, после Второй мировой и всех ее Бельзенов, Дахау, Варшав, Дрезденов, Хиросим и т. п., он вдруг вспомнил об убитых им людях, и это стало страшно мучить его, жизнь превратилась в кошмар. Наверное, дело было в чем-то еще. Он был пресвитерианцем, а религиозные люди всегда немного с приветом. Интересно, как у него складывались отношения с женой? Другой убийца служил акцизным чиновником на ликеро-водочном заводе в Менстри, где я устанавливал систему безопасности. Между прочим, многие эксцентричные люди были акцизными чиновниками, например Берне, но тот человек, о котором я рассказываю, не имел поэтических наклонностей и вообще не был ничем примечателен. Он отличался тем спокойствием и самодостаточностью, которые мне часто приходилось отмечать в заурядных людях военной профессии. Как-то раз он заглянул без четверти пять в каморку, где я работал, и прошептал: «У меня пирушка через пятнадцать минут». Я прибрался и пошел вместе с ним в маленький кабинет, где кроме нас оказался еще управляющий винокурни, и мы выпивали там вместе допоздна – три уважаемых шотландца, погрузившиеся в винные пары и воспоминания. Каждый из нас знал о том, что его собутыльники – настоящие алкоголики, и отсюда возникало доверие, которое не всегда достижимо даже с самыми близкими родственниками и друзьями. Акцизный чиновник служил в Израиле, который тогда назывался Палестиной. Он рассказал, как однажды вошел в жилой дом и провел тарахтящим автоматом слева направо и обратно, застрелив за каких-нибудь полминуты четырех детишек, мать, отца и их пожилых родителей. Я спросил:
– Ты выполнял приказ?
– Нет, – ответил он. – Я просто должен был обыскать дом. Обычный обыск. Я обыскал к тому моменту сотни домов, даже не снимая автомат с предохранителя.
– Ну и что ты чувствовал?
– Восхитительные ощущения! Как будто оттрахал бабу. Очень здорово.
– Хотелось тебе когда-нибудь сделать это еще раз?
– Не особо. В сущности, я ведь довольно тихий человек.
После паузы управляющий рассказал о том, как он служил водителем в зоне Панамского канала и как они там гоняли арабов. У меня не было военных историй. Меня комиссовали по зрению в национальную компанию. Сейчас мое зрение наверняка стало еще хуже. Мне ведь уже столько лет, сколько было матери, когда она сбежала в Новую Зеландию.
– Мы были совсем детьми, – сказал отец. – Даже генерал Хэйг был заигравшимся школьником, который ни о чем понятия не имел.
– Надо было идти за своим народом, – строго произнес Старый Красный. – Надо было слушать шотландских социалистов, Харди, Маклина, Макстона и Галлахера. Они хотели, чтобы рабочие остановили войну, устроив всенародную забастовку, как они и договаривались с германскими социалистами. Но нет же. Как только захлопали на ветру знамена, толпы встали под них, и германские социалисты присоединились к кайзеру, а английские – к либералам. И только последователи Клайдсайдера – единственные, кто хотел изменить прогнивший порядок, – были объявлены трусами и посажены за решетку по обвинению в подстрекательстве. Якобы они говорили рабочим, что нынешний режим ведет их в болото.
– Ну хорошо, – вздохнул отец, – просто в тех обстоятельствах невозможно было действовать иначе.
– Ты НЕ ПРАВ, Питер! – возмутился Старый Красный. – Стыдно говорить такие вещи. Ребенок же слушает.
Я-то как раз старался не слушать.
– Он может запомнить это на всю жизнь. Тот, кто уверен, что прошлое не могло сложиться иначе, вынужден свыкнуться с мыслью, что и настоящее невозможно изменить, и будущее тоже. Видит бог, я последовательный атеист, но даже христианство лучше, чем бесхребетный восточный фатализм. Простые люди сумели остановить войну, устроив забастовку. Ты ведь сам в ней участвовал, помнишь? В 1914-м.
– А, ты об этом. Ну да.
– Рассказывал ли ты об этом своему сыну?
– Нет.
– Ты расскажи! Расскажи сейчас же!
– Ребенок делает домашнюю работу, – заметила мать.
– Это не займет и двух минут, миссис Макльюиш, – сказал Старый Красный. – Джок, послушай отца. Ты сейчас узнаешь кое-что такое, о чем не пишут в учебниках, если дети все еще учатся по ним. Давай, Питер.
– Ну, – смущенно начал отец, – дело было в Рождество 1914 года. В то утро перестрелка в обычное время не началась. Вообще не началась. Все вздохнули с облегчением – было ощущение, что немцы вдруг образумились. Потом мы увидели несколько человек в немецкой военной форме, которые открыто прогуливались перед нашими траншеями. Сумасшедшие! Я смотрел на них, вытаращив глаза. Тут Томми Гован вдруг засмеялся и полез из траншеи. Я решил, что он тоже свихнулся и схватил его за ногу.
– Да брось, Питер. Рождество на дворе! – сказал он.
И тогда я вылез следом. Это происходило прямо у французской линии фронта. Поговорить мы толком не могли, языка никто не знал, но зато хлопали друг друга по плечам, обменивались рукопожатиями, флагами и фляжками – они нам шнапс, а мы им ром. Выдался просто замечательный день.
Старый Красный спросил:
– А как реагировали офицеры?
– Некоторые дико разозлились, выхватили револьверы и стали орать: «Назад, изменники!»
– И что вы им отвечали?
– А ничего. Просто повернулись к ним спиной. В такой ситуации они были бессильны. На следующее утро опять забухали пушки, и все вернулось в нормальное русло. С тех пор пушки не умолкали. Они всегда задавали тон бою.
– Предлагаю продолжить разговор о войне на кухне, – тихо сказала мать. Она занималась вязанием. С одинаковой неприязнью относилась она и к женским сплетням, и к мужской аргументации. Она была такой же молчаливой, как я сейчас.
«Мы были совсем еще детьми».
Прежде, чем Рейган объявил о своей десятилетней миллиардной программе модернизации ядерного оружия, на «Би-би-си» сняли специальный фильм, в котором офицеры американской армии объясняли, почему такая программа необходима Мне понравились эти ребята. У них совершенно не было этого противного и занудного высокомерия английских офицеров. Они все были среднего возраста, но выглядели веселыми и здоровыми, увлеченными своим делом и готовыми с удовольствием объяснить широким массам, что к чему. Для коммунистов и пацифистов они, конечно, были воплощением ЗЛА, но на самом деле это были совсем беззлобные люди с мальчишечьими повадками и прямолинейным мышлением. В этом состояла их единственная проблема. Их техники давно изобрели все самые совершенные виды оружия, которые могли себе вообразить, а если нет, то должны были изобрести их в самое ближайшее время, иначе их опередят русские коллеги. Они не были милитаристами. Конечно, все они подчинялись приказам, и иногда им приходилось, подобно моему приятелю чиновнику, держать палец на спусковом крючке автомата, уничтожая в считанные секунды три поколения одной семьи. Но таких было немного. Большинство из них до сих пор уверено, что гонка вооружений будет длиться вечно. Бесконечная гонка вооружений с бесконечными военными учениями – вот что такое мир в их понимании. Вне такого мироустройства они станут совершенно бесполезными. А ведь это можно сказать обо всех изобретателях, ученых, бюрократах, промышленниках и компьютерщиках, которые зарабатывают свой хлеб, обслуживая военный бизнес Америки, России или любой другой страны. В наши дни всякий, кто получает прибыль, получает ее отчасти из военного бизнеса. Если бы завтра в России случилась революция и к власти пришли бы либералы, как в Греции или Испании, мы бы сразу оценили русских как потенциальных врагов или сформировали бы с ними альянс против Китая, где тоже живет много солдат. Но гонка должна продолжаться. Мы должны молиться, чтобы она никогда не кончилась, потому что уверены, что кончиться она может только одним: трах-тара-рах. Наши защитные системы работают так же, как мои фантазии – они могут продолжаться, только разрастаясь и становясь еще более сложными и мерзкими. Никто и никогда не сможет контролировать этот процесс. В 1914-м и в 1939-м несколько крупных промышленных держав, наплевав на весь мир (в самом вульгарном смысле слова) занялись коллективной мастурбацией. Никто из них не получал удовольствия. Но остановиться они не могли. И очень скоро все это повторится. И я к этому готов. Глоток.
Несколько лет назад я оказался в компании молодых людей, среди которых было несколько придурков-тори и идиотов-социалистов. По привычке они горячо спорили, причем опровергая больше самих себя, нежели своих оппонентов. Тори утверждали, что персидский шах был хорошим правителем, поскольку сумел протащить свой народ в двадцатое столетие, а Сталин – плохим, поскольку нарушил систему законности. Социалисты возражали, что Сталин был хорошим правителем, поскольку Советский Союз был слишком отсталым государством, чтобы управлять им с помощью демократических методов, а персидский шах – плохим, поскольку разрушил примитивные формы племенного коммунизма. Меня так и подмывало сказать им, что любое правительство, которое арестовывает, сажает в тюрьмы и пытает людей без публичного судебного разбирательства, является плохим, но тут я вспомнил Ольстер и решил промолчать. Среди этих ребят был один постарше – толстяк, похожий на Будду, – он угощал всех выпивкой. Он слушал молча, но молодежь часто обращалась к нему, как бы ища поддержки своих доводов, а он лишь улыбался или качал головой в ответ. Я подумал: «Этот похож на меня. Он один понимает, что за бред они несут». Мы встретились глазами, и он кивнул мне. В этот момент один из молодых людей поинтересовался моим мнением. Я сказал, что меня интересуют только те вопросы и ситуации, на которые я лично способен повлиять, и что мне нет никакого дела, что там происходит в зарубежных странах, пока они не угрожают нам войной. После моего замечания беседа, конечно же, сразу съехала к проблеме БОМБЫ. Наверное, это была середина семидесятых, сейчас немногие называют ядерное оружие «бомбой», так же как Первую мировую перестали называть Великой войной в 1939 г. В общем, идиоты-тори заявили, что именно благодаря бомбе планете обеспечена безопасность, потому что если бы бомбы не было, то они предпочли бы умереть, чем жить под пятой России; а идиоты-социалисты возражали, что Россия стала империалистическим государством только из-за страха перед Америкой, и если Англия выведет ядерные ракеты со своего побережья, то Америка сможет гарантировать, что русские на нас не нападут. Я сказал, что если бы у меня была баночка с барбитуратами, то мне было бы совершенно наплевать и на мировую ядерную войну, и на вторжение русских. Толстяк задрожал и засопел – это он так смеялся, а молодежь как по команде встала и вышла из бара. Я купил ему большую бутылку «Гленливета». Вскоре выяснилось, что он химик, вдовец, живущий в задней части своей лавки на главной улице. К полуночи мы хорошенько набрались, и он предложил:
– Зайдем ко мне. У меня есть то, что вам нужно.
Как жаль, что отцу не хватило нескольких дней жизни, чтобы почитать про Швейка, ведь это одна из самых смешных и мудрых книг, когда-либо написанных людьми. Швейк – старый солдат, который вроде бы и подчиняется своим командирам, но всякую ситуацию перетолковывает удобным для себя образом и обо всем имеет собственное суждение. Его истории так же многозначны, как Иисусовы притчи, и никто не в состоянии испортить их своей интерпретацией. Одна из них рассказывает, как Швейк шагает темной ночью через общественный парк в Праге или Будапеште и проходит мимо памятника, обнесенного оградкой. Вокруг этого памятника бродит очень пьяный человек и бормочет: «Раз я как-то попал вовнутрь, значит, отсюда должен быть выход наружу!» Так он и ходил кругами всю ночь.
Я не настоящий консерватор. Настоящий консерватор должен верить в какой-то общественный институт, на который он возлагает надежды на свое спасение – это может быть фондовая биржа, федерация работодателей, армия, монархия, что угодно. Я же не дам и двух пенни ни за одну из этих организаций. Пожалуй, теперь я превратился в нигилиста. Когда я осознал это, у меня словно гора с плеч свалилась. Так, где я оставил своих четырех женщин, что там с ними происходит? Раз уж все, кроме самых бедных и несчастных, получают свою выгоду, создавая вокруг себя опасные ситуации, нищету и безнадежность, и поскольку и бедные-несчастные делали бы то же самое, будь у них возможность, то почему бы и мне немного не позабавиться с моими воображаемыми жертвами?
Питерлоо – распространенное наименование кровавых событий во время митинга 1819 г. на Питерсфилде (Манчестер).
Название известного кинофильма об участии английской армии в Крымской войне.