-Но-но, Иван Степанович, я попросил бы...- сразу вскинулся один из нейрохирургов.- Наша операция- декомпрессивная. А ритуальные делали африканские бушмены и готтентоты... ву-ду делали умирающим, чтобы выпустить на волю душу...
-А результат одинаковый, Самуил Исаич, ву-ду вы наш. Душу из больного не выпускать нужно, а всовывать назад всеми силами...
Видимо, беззлобные пикировки хирургов в операционной были частым делом.
-Ну их, Санчо, нейрохирургов этих, бурильщиков, индейцев племени сиу - иди до нас с Мэльником лучше. Во где работа. Костоправ - всегда костоправ....
У разбитых, раздавленных, "растрощенных" голеней пациента вовсю трудились травматологи. Они что-то шили, кроили, прикладывали и примеряли какие-то конструкции из колец, полуколец, стержней, проводили в разных направлениях спицы.
Не стану утомлять читатель описанием всей этой аппаратуры. Нейрохирурги закончили достаточно быстро, где-то за полчаса, и, спустив "субдуральную гематому", оскорблённо удалились. Мазепа велел мне "подмываться к ним"- то есть переодеться в операционное бельё, шапочку, маску, стерильный халат и перчатки, доверил держать почти напрочь оторванную стопу и выполнять их с Мельником монтажные команды.
ВЧКДО аппаратом Илизарова мне понравился меньше, чем трепанация черепа, я даже успел устать, заскучать и задремать, несмотря на то, что Мазепа меня беспрестанно подбадривал.
-Нэ журись, хлопче,- без конца приговаривал он, яростно гоняя непослушную гайку по перекошенной резьбе взад-вперёд.- Это уже большая удача, что ты принимаешь участие в травматологической операции, пусть и в качестве подмастерья,- Иван Степанович был весь в засохшей крови, обрывках ниток и в мелких осколках костей. Даже большой нос его был в чём-то вымазан. Караибское море сейчас просто плакало по нему. Коньяком от него, впрочем, совсем не пахло.- Твоё дело нам с Павлом ключи да гайки подавать, да держать, где надо. От слухай такий анекдот:
"Значит, люк канализационный в тёмном подвале. Дэсь труба забилась, гавно через края выливается, вот-вот дом затопит. Вныкаешь? Подходят зараз двое сантэхникив- мастер и ученик. Майстер- старый такий, седоусый, буркливый. Пролетариат, короче. Ни слова ни говоря- бултых в люк, у жижу. А ученик снаружи остался. Через три минуты рука мастера высовывается- "А ну, Петька, давай ключа на 24!"
-Кстати, Оксанка- ты мне универсальный спицезажим приготовь на проксимальное кольцо, стандартное не лезет.
-Откладывала целых два, Иван Степанович.
-Провэрим...
"И знов ныряе- на саме дно. Опять высовывается- дай, Петька, ключа на 30, потом разводной, потом заглушку. От и всё! Гавно и потекло обратно, по трубам, туда, куда ему нужно было, у Днепр, у Чёрное море- ну туды, к туркам, в НАТО. Вылазит наш Михалыч, весь в гавне, дышит шумно, "Приму" закуривает. Смотрит так, значит, свысока на Петруху, картуз ему поправляет- "вчись, сынок, вчись, поки я жив, а то так и будешь усю жизнь ключи подавать"...
Закончили около 03.00 Я помог отвезти больного в реанимацию и переложить его на койку, и, не чуя ног под собою, отправился наверх. В отделении горели одни ночники, даже в шоковой - было спокойно.
Дверь сестринской была приоткрыта. Лариса Павловна спала на своём диване, накрывшись с головой одеялом и свернувшись калачиком. Мне было постелено напротив.
"Ну и работка в травме..."
Не включая свет, я осторожно избавился от халата и полез под одеяло, вытянулся весь, целиком. Болезненная скованность тела начала умягчаться, звон в голове - утихать. Не прошло и секунды, как я провалился в чёрную-чёрную бездну, успев лишь зажать напоследок в кулаке ватку с кровью Раи Гамал- самой красивой девушки, что я видел в жизни.
12. Ноктюрн
Золотая, как солнце, кожа
Тоненькие каблучки
Узел волос из шёлка,
Складки платья легки.
Мулатка просто прохожая, просто
...... ............... ............ ......... ............
Да, под эту незабвенную песню Д. Тухманова в исполнении ВИА "Лейся, песня" (солист- В.Андрианов) я вдруг проснулся со страшным сердцебиением. В такт ему пульсировал и мой "друг", мой половой друг. Налившись как следует, он выстреливал и выстреливал из глубин всё новые скопления отвратительной, белой, слизистой, комковатой, густой и клейкой жидкости, интенсивно пахнущей рыбой и ещё какими-то глубоководными головоногими.
Времени было - глубокая ночь или очень уж раннее утро, ибо вокруг, везде, в отделении и внизу, в приёмном, было тихо ужасно- как в момент убийства. В двух метрах напротив еле заметно обозначалась Лариса Павловна. Острый приступ паники овладел мною.
"Что делать???"- лихорадочно задолбило мне мозг изнутри. Спонтанные семяизвержения не преследовали меня уже недели две, видимо, ожидая своего часу- и это, сейчашнее, было коварным, подлым, изобильным- весь лобок, весь перёд моих трусов были залиты лужищей отвратительного секрета!!! Это была стихия, катастрофа, провал, измена, предательство!!!!
Дома я сразу же как мог аккуратно, снимал с себя загрязнённое исподнее, вытирался насухо и одевал всё чистое, пряча старое поглубже, чтобы тщательно застирать утром - слово "поллюция[7]" я всегда понимал буквально.
Но сейчас? Как избавиться от трусов, не разбудив Ларису? Как и чем обтереться? Наконец, где взять чистое бельё, чтобы идти завтра на занятия по военной кафедре? Уйти в туалет? Далеко- пока дойдёшь, сперма успеет растечься по всем ногам, а там не работает умывальник. Разбудить Журу, попросить выйти? И что я ей скажу?
Я ещё никогда не ощущал себя в столь дурацкой ситуации. Хуже всего было бы перетерпеть, дать луже высохнуть и заскорузнуть, а завтра весь день мучиться на военной кафедре, отрабатывая "строевой шаг", откуда раньше 16.30 никого не отпускали. Я всегда был патологически чистоплотным человеком.
Делать было нечего. Безоговорочно признав себя самым несчастным созданием в мире, ошибкой природы и дав себе слово немедленно броситься в Днепр с перил нашего железнодорожного моста сразу после дежурства, я осторожно сдвинул одеяло и прислушался. Старшая не пошевелилась. Не дыша и поминутно оборачиваясь, я стащил с себя форменные брюки. Это заняло не менее 10 минут, но всю операцию удалось проделать бесшумно, и, главное, не запачкать брюк. Позы, которые я принимал при этом, составили бы украшение любого цирка шапито или батумского обезьянника.
Оставались трусы. Это были хорошие, синтетические трусы-трико в обтяжку, и с ними требовался верх аккуратности, настоящее искусство. Нужно было не размазать блямбу и не измазаться сильнее, чем было. С одной ногой мне это удалось, когда вдруг Лариса Павловна завозилась и подняла голову от подушки:
-Э-эй, а чё это ты там делаешь?
Всё пропало!
-Ничего!!- очень резко, чуть не плача, ответил я, с треском снимая невиноватое бельё с обеих ног, комкая и засовывая под диванный валик.- Ничего! Ни-че-го!
Я закутался в одеяло и отвернулся к стене в полной уверенности, что это моё последнее дежурство.
-Как "ничего"?- старшая взволнованно поднялась и села.- А откуда тогда так подмываниями запахло? Ты что, онанист?
Я, стиснув зубы, промолчал. Жура немного подождала, потом осторожно потормошила меня:
-Сань, ну между нами - драчил, что ли? На кого? Я никому не скажу.
-Нет,- ответил я дрожащим голосом, в котором явственно звенели слёзы.- Поллюция у меня, ночная, Лариса Павловна. Мне, между прочим, 20 лет неделю назад исполнилось. Слыхали о таком физиологическом явлении?
-А, это когда во сне обспускаешься,- кивнула она, не обнаруживая в голосе ничего, кроме симпатии.- С мужиками бывает, особенно с молодыми мальчиками. У меня с братом бывало такое, пока не женился. Ну, и шо теперь? Навонял тут хорошо- я ведь сто лет мужского запаха не слышала. После Толика ведь одна так и кукую. Аж не по себе... аж сердце закололо...